Бессмертный - Слэттон Трейси (хорошие книги бесплатные полностью .txt) 📗
Я помотал головой, чтобы прояснить зрение. Меня окружали потрясенные лица, и я махнул им, чтобы уходили. Я выгнал всех, даже служанку, которая выла от горя, и другим слугам пришлось увести ее силой.
Оставшись один, я лег на пол между Маддаленой и Симонеттой. Я взял обеих за руки. Речная вода с одежды собралась в лужу на полу, впитываясь в мою одежду, в мою кожу и кости, словно пытаясь растворить то, что осталось от меня после этой утраты, — пустую, бесполезную телесную оболочку. Я пролежал так молча долгое время, дожидаясь смерти, молясь о ней. Я молился прежде только дважды: когда стоял перед фресками Джотто в Санта Кроче и после похорон толстого рыжего Джинори в фьезольских холмах. Я завидовал Джинори, который умер вскоре после своей семьи, и молился о том же. Я молился о смерти. Я молил Бога о том, чтобы он соединил меня с женой и дочерью, где бы они ни были. Я умолял его и обещал отдать все, лишь бы он закончил эту шутку и дал мне умереть.
Но мои молитвы не сразу были услышаны. Стало ясно, что этой ночью я не умру, и тогда я начал говорить с Маддаленой и Симонеттой. Я говорил о том, как сильно их люблю. Я говорил, как много они для меня значат, как они важны для меня, как бесконечно я благодарен за возможность любить их. Я не раз говорил им об этом и раньше, и хотя бы в этом было какое-то утешение. А потом я начал рассказывать им свои тайны. Тайны, которые должен был раскрыть любимой Маддалене, пока было не поздно, но не сделал этого, потому что во мне засел страх.
— Мое имя Лука, и, наверное, я бессмертен, — заговорил я. — Мне больше ста семидесяти восьми лет. Я не старею, как другие люди. Я знал Джотто, а мой лучший друг по имени Массимо продал меня в бордель. Я убил многих людей.
Когда от звуков моего голоса по закопченным от факелов стенам побежали дрожащие тени, мне показалось, что мои жена и дочь сидят рядом и слушают.
Когда на другое утро пришел Сандро, я уже потерял рассудок.
К похоронам Маддалены и Симонетты рассудок мой еще не вернулся. Сандро одел меня и продержал всю панихиду, поэтому я не порвал на себе одежду и не носился с воем по церкви. А потом я бросил дворец и стал жить на улице. Богатства, сытость и прекрасный дом больше не имели для меня значения. Как в далеком детстве, я спал на площадях и под стенами близлежащих церквей, под четырьмя мостами через Арно и у высоких каменных городских стен. Я ел то, что находил или что мне подавали. Мне уже было все равно. Я снова стал оборванным нищим, с длинными грязными космами и запущенной, свалявшейся бородой. На один короткий миг в моей голове настало просветление, когда погребальный костер раздвинул пелену, которая застилала мой разум, и что-то в нем ненадолго прояснилось. Костер горел на площади Синьории. На том же самом месте, где Савонарола устраивал сожжение сует, был воздвигнут дощатый эшафот. На костре сожгли тела Савонаролы и еще двух монахов, после того как их повесили инквизиторы. Пока языки пламени лизали небо, я на короткий миг почти снова стал собой. Находясь на грани безумия и рассудка, я отчетливо понял, в чем ошибся этот монах. Савонарола не понимал одного существенного факта. Если правда, что потусторонний мир наполняет смыслом эту жизнь, то правда и то, что этот мир наполняет смыслом мир иной. Аксиома человеческого сердца заключается в том, что мы, как верил Фичино, боги, но в то же время мы прах и пыль, плодоносная бурая земля, что лежит на холмах, под зеленой порослью лесов и на черных полях, вспаханных перед севом. Мы — создания небес и земли. И спасение наше не в чистоте, а в богатстве, которое дает нам земля.
Через несколько часов тела трех монахов сгорели, и обуглившиеся конечности постепенно отвалились. Остовы еще свисали с цепей, которыми они были привязаны к эшафоту, и толпа забрасывала их камнями. А потом палач с помощниками подрубил подмостки и сжег их на земле, добавляя горы хвороста и вороша огонь над трупами, чтобы он поглотил каждый кусочек этих тел. Прибыли повозки и увезли прах, чтобы сбросить в Арно у Понте Веккьо, дабы останки не собрали для поклонения флорентийские глупцы, которые привели своего губителя к власти.
Время свернулось для меня в бессмысленный узел, так что я не знаю, сколько прошло времени, прежде чем ко мне пришел священник. Я целыми днями сидел у Арно, вглядываясь в его глубину. На поверхности воды пеленой растворенных красок и переливчатых радуг расплывались прекрасные лица моей жены и дочери. Иногда, прищурив глаза, я даже видел Марко. Моего старого друга Марко, который давал мне сласти и добрые советы. Я помнил его длинные густые ресницы и грациозную походку. В волнах мне виделись и другие люди: Массимо, его уродливое тело и острый ум; белокурая Ингрид с измученными глазами; Джотто, лучащийся добротой и живым умом; врач Моше Сфорно и его дочери, особенно Рахиль, которая учила меня, дразнилась и однажды попыталась поцеловать меня; Кьяра Иуди, которая ввела меня в мир любовных наслаждений; Козимо и Лоренцо де Медичи; Гебер, Странник и Леонардо. И никогда не оставляла меня Маддалена, запавшие мне в память переливчатые глаза и густая волна разноцветных волос, которые я никогда не уставал целовать. Иногда, видя, как она смотрит на меня из воды, я даже чувствовал аромат сирени с лимонным оттенком. Я просыпался в грязи с ее запахом в ноздрях и на языке, как будто любил ее во сне. И я не хотел просыпаться. И не мог позабыть о милой крошке Симонетте, на которую возлагал столько надежд. Она должна была стать ученым и философом, как Фичино, художником, как Леонардо или Боттичелли, и выйти замуж за короля. С такой красотой и очарованием, огромным приданым перед ней были открыты все пути. И она оставалась бы вечно молодой, как и я.
Однажды весной за мной пришел священник.
— Пора, Лука Бастардо! — сказал он и довольно улыбнулся.
Ему было лет тридцать, и в чертах его было что-то знакомое, но я пока не мог припомнить, где я его видел. Узнавал я только лица своей жены Маддалены и дочери Симонетты, которые пели мне из реки.
Священник улыбнулся еще шире.
— Пора!
Я ничего не понял. Для меня он едва ли отличался от дрожащего воздуха над раскаленной мостовой в знойный полдень, но я пошел за ним по собственной воле. Я откуда-то знал, что он ведет меня в трапезную. Там слуга меня вымыл, побрил, одел в чистую одежду. Затем он вывел меня к священнику, который сидел за большим столом, и я начал смутно догадываться, что это очень важный человек. Я огляделся по сторонам и понял, что нахожусь в монастыре Сан Марко, которому Медичи жертвовали столько денег. Там была изысканная алтарная картина работы Фра Анджелико, благочестивого художника, который молился и плакал перед тем, как прикоснуться кистью к священной фигуре Христа. На алтаре была изображена Мадонна с младенцем на золотом троне, в четко продуманной композиции, а на заднем плане зеленели тосканские кипарисы и кедры.
Туман в голове прояснился и впустил чуточку света. Я повернулся к священнику и внимательно вгляделся в его лицо: черные волосы, узкое лицо, выступающий подбородок и похожий на лезвие нос. И вдруг я понял, кто это. Сильвано! Путаница сумбурных образов и воспоминаний, в которых я жил, вдруг треснула, точно пораженное молнией дерево, и все стало для меня ясно. Вернувшийся разум осветил мое внутреннее я и вместе с ним весь ужас моей утраты. Я вскрикнул и упал на колени.
— Правильно, так и надо! — довольно проговорил священник. — Ты ведь узнал меня?
— Сильвано… — почти беззвучно промолвил я, потому что смерть жены и ребенка ударили меня, точно ножом в живот. Я не мог дышать и, тужась от рвоты, согнулся пополам.
— Джерардо Сильвано, — кивнул монах. — Я дальний потомок Бернардо Сильвано и Никколо Сильвано. Я видел твое лицо на картине Джотто, и с малых лет мне твердили, как важно тебя уничтожить. Моя семья долго ждала возможности обрушить на тебя свою месть, Лука Бастардо. Ты урод, богомерзкое создание, колдун, проживший безбожно долгую жизнь, ты убийца! Смерть жены и ребенка ослабила твои дьявольские силы и подготовила тебя. А теперь я предам тебя суду и осуществлю то, что завещал мне проклявший тебя мой пращур. Для этого я использую тебя самого. Ты сам, по собственной воле, навлечешь на себя возмездие. Мимо тебя пройдет кардинал, которому сулят папский престол, и ты объявишь, кто ты такой.
