Охотники за курганами - Дегтярев Владимир (бесплатные версии книг TXT, FB2) 📗
Егер, гарусовский адъютант, тоже не был обойден вниманием. По личному решкрипту Императрицы Екатерины Второй ему был жалован паспорт на имя Александра Владимировича Стрельцова. А по именному императорскому решкрипту — звание поручика русского артиллерийского полка. Правда, тот решкрипт строкою ниже выводил Егера в отставку от воинских дел, но велел пристать к делам гражданским — стать личным помощником «Сибирского исследователя Гарусова». Во всех сих бумагах явно виднелась рука не Владимира Анастасиевича Гарусова, бери выше — князя Трубецкого!
Егер, получивши русское прозвание, утвержденное бумагой, немедля женился на самой именитой в крае купецкой дочери Варваре Ворониной. Варвара была у купчины Воронина, имавшего рыбные, омулевые тони по всему восточному берегу Байкала, единственной дочерью, сиречь — единой наследницей. От сватовства безродного поручика купец Воронин было занемог. Отказался от любимого блюда — свежей лососинной строганины под солью — и начал призывать смерть.
Смерть к нему не помедлила явиться. В лице трех бородатых забайкальских староблюстителей православной веры. После получаса беседы с купчиной тот слез со смертного одра и как был, в одной рубахе ночного кроя, благословил и Егера и дочь свою — на продолжение рода.
К зиме 1764 года у Егера родилась двойня.
По ранней весне же года 1765-го, когда Федора Ивановича Соймонова сменил на Государевом посту новый губернатор, а Лизавета ходила уже вторым разом на четвертом месяце, Артем Владимирыч, согласно письменному указу Императрицы об исполнении им должности «Государственного исследователя Сибири», выехал с малым обозом вдоль северного берега Байкала. По особому знаку.
Возле прибайкальского острога Еланцы, на байкальском берегу, его встретил высокий длиннобородый старец.
Соймонов, радостно сопровождавший молодого князя, с удивлением увидел отца Ассурия. Но тот лишь издаля кивнул Соймонову и сказал князю нечто краткое. Опосля передал тому свиток бумаги и сел в лодку. Хлопнул косой парус, и лодка пошла на пересек широченного озера.
—
Чего он так озаботился? — спросил князя Федор Иванович. — Никак, опять надо староверов прикрыть от воинских команд?
—
Не то! — рассмеялся Артем Владимирыч. — Предлагает мне помогу в новой должности… Дабы перед Императрицей не упасть, а более — перед ее прихвостнями…
Федор Иванович поскреб бакенбарды:
—
Ну, брат, для того надобно снова золото добывать! Много!
—
А уже — добыто! — поразил бывшего губернатора князь Гарусов. — Подалее города Читы, по рекам, что текут на севера, золота столько, что веками разгребать придется!
—
Иди ты! — поразился Соймонов. — И за что тебе от сего старца такой подарок?
Артем Владимирыч развернул бумагу, что дал ему отец Ассурий, знаемый им более как Вещун. То была хорошая копия нерченского участка древней карты иезуитов, напрасно данной ими Колонелло:
—
Вот здесь — считается, что лежит втуне сорок тысяч пудов золотого песка и самородков… Хватит пока государству Российскому? Хватит. А подарок, Федор Иванович, старец сделал не мне. Подарок моему будущему сыну… Таков обряд наших родов древних…
Сына, что родился в октябре того же года, князь на радостях хотел назвать в честь деда — Ульваром, да Соймонов отговорил. Назвали — Иваном.
Лизавета Гарусова после рождения первенца не располнела, а все была такая же изящная и тонкая. Пока снова не изготовилась стать матерью…
***
Екатерина получила доклад князя Гарусова о читинском золоте и положила его в секретный ящик кабинетного бюро.
—
Ишь, разогнался! — сказала Императрица в пустоту обтянутых шелком стен кабинета. — Так, пожалуй, всю Сибирь приобретет… в личную собственность…
Но тут Екатерина вновь отомкнула ключиком потайбюро и позвонила в колоколец. Просунувшемуся в дверь секретарю приказала:
—
Позови-ка, милейший друг, ко мне графа Панина. Давно мы с ним не обсуждали вопросы…
Какие вопросы, Императрица так и не договороила секретарю…
Граф Панин неделю уже сказывается больным и из дома не выходит. А ведь Императрице по весне выезжать в Польшу — садить на престол Понятовского. И заодно самой избыть из столицы на время смуты, что спробует поднять поручик Миронович, сумасшедший патриот, возжелавший освободить Императора Иоанна Шестого… Вот при этом «освобождении» пусть присутствует граф Панин… Еще один крючочек воткнем в его мундир…
***
ИЗ МЕМУАРОВ ОТСТАВНОГО ПОЛКОВНИКА
ЗАПАДНОЙ РУССКОЙ АРМИИ ГОСПОДИНА МАРИНА
«… Уместно здесь будет и дорассказать историю, затеянную агентом иезуитов подлым иудейским бароном Бронштейном.
Он, как и было велено Императрицей, женился на русской дворянке, каковая под конец супружеской жизни выдрала барону последние волосья, а похоронить велела подло — за кладбищенской оградой. Впрочем, у барона остался сын, каковой, будучи 17 лет от роду, сумел-таки вырваться от бешеной русской матушки и скрыться в саксонских землях у единоплеменников. Русскую фамилию тот сынок Бронштейна сумел паспортизировать за весомую взятку на фамилию Симисон. И занялся обычным подлым гешефтом — стал менялой.
Да вот такова, видать, была судьба мужской линии барона Бронштейна, что когда сынок евонный — Симпсон — стал наваривать в день по половине талера дохода, Император Франции Наполеон вдруг затеял противу России экономический минный подкоп. Наполеон Первый стал в огромных количествах и тайно печатать русские ассигнации. И до того те русские ассигнации не уважал, что велел своим агентам по всей Европе менять одну ассигнацию в пять рублей на один рубль серебром.
Такой гешефт первым делом привлек польских да немецких иудеев. Бывало в 1807 году, за пять годков до Бородинской битвы, что 120 000 русских серебряных рублей еженедельно перебивались на тайных саксонских заводах во вполне платежные немецкие серебряные талеры…
Симпсон внезапно рабогател. Ездил по Саксонии четверкой лошадей и встречных немецких бауэров самолично бил кнутом повдоль да пониже спины.
Но ездил клятый сын клятого Бронштейна четверней недолго. Мне, тогда флигель-адъютанту Западной армии, было поручено с толковыми офицерами штаба сорвать подлые планы иудеев. “Ты, Марин, говорит мне тайком начальник нашего штаба, племянник самого князя Трубецкого, особливо о людских душах не промышляй. Ты подай мне бумаги касательно этого неприятного для нашего Государя дела, а люди… что ж, война, братец… скоро война”.
Я, конечно, начальника штаба — понял правильно. Как не понять — про людей? Или про безлюдье?
Вместе с Симпсоном, прямо под боком саксонского курфюрста, мы тогда арестовали иудеев Розенфельда и Зоселовича. Потом жиды, торопясь, болтали на всех углах, будто Симпсон успел уничтожить все бумаги, касающиеся этого фальшивомонетного дела, и вышел сухим из воды. А вот я, полковник от инфантерии Марин, утверждаю: «Случайно, во время позднего ночного допроса жидовствующих подлецов опрокинулась на пол, устланный соломой, плошка с маслом. Солома пыхнула… Я с поручиком Бельским успел выскочить в дверь, да заплутал в сенных потемках и случаем опрокинул на дверь в избу заплот. Заперла дверь накрепко тех, кто в избе остался… Изба та вместе с пойманными обидчиками государства Российского сгорела дотла. Выгорел и весь хутор, в котором насчитывалось четыре двора. Немецкие талеры, бывшие некогда русскими рублями, в количестве трехсот тысяч денежных единиц, мы, армейские, спасли. Фальшивые же русские ассигнации, количеством до полумиллиона рублей, да три виновных в фальшивом монетном деле жида — сгорели. Сей факт могут подтвердить следующие свидетели: (далее идут более сотни подписей граждан, с указанием церковного прихода и владетельного ценза)”.
