Войку, сын Тудора - Коган Анатолий Шнеерович (книги бесплатно читать без TXT) 📗

Тут собрались, пожалуй, кроме самих молдаван, люди всех племен, населявших этот край, сражавшихся за него и прежде. В отрядах, присланных городами, были итальянцы — генуэзцы, флорентийцы; были в них семиградские немцы, мадьяры и сасы, болгары и поляки, но в особо большом числе — армяне. Были русские люди, литвины, жители подвластной Польской короне Червонной Руси, славянских сел Прикарпатья. Были татары из липкан — давно поселившихся в северной части земель между Днестром и Прутом выходцев из орды, молившихся еще аллаху и его пророку, но верно служивших почти столетье в конных стягах молдавских господарей. Были во множестве лютые в сече, длинноусые воины с порогов и островов великой реки Днепр, на татарский манер называвшие себя казаками [73] и говорившие на том же языке, на котором изъяснялись их братья из Подолья и галицких земель. Были люди странного племени, живущего по берегам Прута, одевающегося, как молдаване, православной греческой веры, но говорящего по-турецки, как истинные потомки Османа, а потому — люто ненавидимые настоящими турками, уверенными в том, что это — изменники ислама и вероотступники.

«Эти тоже не привыкли быть битыми, — подумал Штефан, озирая оставшихся с ним бойцов. — Эти тоже не привыкли показывать спину врагу.»

Внутри земляной крепости, в нескольких саженях от вала и рва воины устраивали вторую стену, на которую должен был натолкнуться прорвавшийся враг. Это были возы небольшого обоза княжьего войска. Тяжелые, крепко сбитые из дубовых и буковых досок фуры ставили сплошным рядом, скрепляли вместе. Поверх этого грозного вагенбурга, как и поверх частокола, наваливали цепкие ветви колючих лесных растений, забивали ими пространство между колесами. Тут работали, связывая толстыми цепями возы, богемские гуситы, чьи отцы и деды искусно и храбро бились в боевых гуляй-городах во время долгих войн за веру, которые вели на родине против немецких рыцарей и своих господ-католиков, во имя правды, провозглашенной магистром Яном Гусом.

Штефан сумрачно осматривал простые укрепления на избранном им для боя месте. Враг слишком силен, на победу, подобную предыдущей, надеяться нельзя. На что же тогда, если ему не суждено пасть в бою, если судьба не снимет с него вражьей саблей или пулей бремени государя и воеводы? У него останутся крепости — Нямц и Четатя Албэ, Сучава и Хотин, надежные гнезда, снабженные припасами, способные выстоять и против Мухаммеда. В них Штефан мог бы, наверно, отсидеться, дождаться помощи из Мадьярщины. Но нет, это тоже не для него, он не крот, прячущийся в норе, ныряющий из одной подземной каморы в другую в надежде, что охотник уйдет и оставит ему жизнь. «Только слабые прячутся за камень стен», — вспомнились слова, которые любил повторять его давнишний приятель и пленник Эминек, ныне Эмин-бей, владетельный князь в орде. Воевода Земли Молдавской не даст загнать себя за такие стены. И когда непрошенные гости займутся осадой созданных им каменных убежищ, сам Штефан, оставаясь на воле, сумеет измыслить способ избавить свою землю от врага.

Чем держатся во все времена народы, что дает им силу сохранить себя вопреки любой беде, выжить и выстоять в лихолетьях неласковых веков? В чем находит опору их дух? В наследии. Это песни, предания, рассказы старцев о том, что было, это память поколений. Наследие же вырастает из деяний. Кто же совершит ныне деяния, которым суждено найти место в народной памяти? Кто, как не господарь Штефан и воины, которые ему верны?

5

За спиной воинов ислама дымно горел укрепленный бревенчатый лагерь, устроенный неразумным и упрямым беем Штефаном возле большого придунайского селения Облучицы, давно превращенного в пепел. Великая армия султана Мухаммеда, вступив на землю маленького княжества Молдавского, уверенно начала продвигаться по дороге к его столице. Впереди гарцевали белюки спахиев и акинджи. За ними следовали стройные колонны янычарской пехоты, закованные в стальные латы тяжеловооруженные всадники — бешлии. Дальше сплошным золотым пятном выделялась свита, в середине которой ехал завоеватель Константинополя, великий падишах.

Мухаммед Фатих, не прерывая беседы, которую он вел как раз с союзником и вассалом — князем Бассарабом, господарем Мунтении, с легкой насмешкой покосился в сторону невысокого пригорка, мимо которого как раз следовала его свита. На этом месте белела небольшая, наскоро раскинутая палатка, возле которой ждали три оседланных коня. Внутри, под охраной двух черных рабов, трудился, занося свои наблюдения в дневник, его придворный летописец, ученый забавник, секретарь и казначей Анджолелло.

Раскрыв на походном столике тетрадь в толстом кожаном переплете, окованном серебром, мессер Джованни в раздумии смотрел на проходившее мимо прославленное войско. Начало похода не сулило ничего хорошего суеверному итальянцу.

Мессер Джованни перевернул несколько страниц дневника, возвращаясь к тому, что писал несколько дней назад. «Его величество выступил в поход в конце марта, со всем двором… — прочитал он первые строки, выведенные его витиеватым, но четким почерком каллиграфа. Прошли Варну, замок, расположенный у самого берега Черного моря. В этом месте, как рассказывают, пал венгерский король, перед тем как Иоанн Белый рыцарь, [74] отец короля Матвея, стал королем. До сих пор виднеются там следы окопов, где оборонялись и где были устроены укрепления лагеря. Видны также большие груды собранных костей, возвышающихся наподобие курганов…

Далее, по берегу моря, — напоминали ровные строчки, — шли с трудом и большими лишениями: на десять дней пути там нет ни сел, ни жилищ, до самого Дуная не видно следа человека. Места здесь дики и нет совсем питьевой воды, в которой мы терпели большой недостаток, так что в течение нескольких дней у нас не было другой воды, кроме морской… По этой причине мы выкапывали ямы в песке близ морского берега и так добывали чем напиться, ибо другой воды нельзя было найти…»

А ведь эти места не всегда были пустыней, — подумал мессер Джованни. — Эти края у моря когда-то были заселены. В безводную пустыню их превратили люди, отцы и деды вот этих воинов, идущих теперь дальше, чтобы смерчем нашествия иссушить другие равнины и холмы.

«Дальше, в пустынной этой местности Абросит, [75] произошло нападение великого множество большой саранчи переменчивого цвета, от серого до красного; тучи ее закрыли солнце; спустившись же на землю, она съела все сухари, хранившиеся в мешках под палатками, так что не осталось ни одного. И не могли выносить ее вида кони, что приходилось держать их в торбах, натянутых на морды до самых ушей. Поэтому днем воины скрывались от саранчи в палатках, а шли — по ночам».

Эта первая сеча, с саранчовыми полчищами, не принесла османам победы, — подумал мессер Джованни. Еще одна плохая примета в деле, затеянном его повелителем.

Желал ли он, впрочем, победы султану Мухаммеду? Честно говоря, мессер Джованни не смог бы ответить на этот вопрос. Взятый в плен восемь лет тому назад, восемнадцатилетним секретарем при командующем венецианскими наемными полками, сын писателя из Виченцы Марко Анджолелло не мог пожаловаться на судьбу. Он оставался христианином, несмотря на уговоры и посулы, и все-таки стал доверенным, обласканным приближенным двух величайших властителей исламского мира, вначале — сына, затем — отца. А ведь согласие перейти в их веру открывало перед ним неслыханные возможности, дорогу к небывалой власти и богатству, — не меньшие, чем перед нынешним великим визирем Махмудом, в прежние времена — сербом Душаном. Он был рабом, ученым рабом; но в этой огромной державе все рабы султана, и великий визирь — тоже. Он был отчасти и скоморохом падишаха; но и наперсником, и щедро одариваемым другом, к чьим советам прислушивался могущественнейший из властителей на трех континентах. Он каждый день совершал рискованнейшую прогулку по самому лезвию дамасского ятагана — каждый миг, сказав что-нибудь невпопад или просто оказавшись не вовремя на глазах, мессер Джованни мог спознаться с шелковым шнурком или кривым ножом придворного палача Кара-Али. Но такое же могло случиться и с бывшим сербом Махмудом, и с каждым из сыновей султана, и с любым подданным огромной империи. Он жил среди опасностей, участвуя во всех походах своих хозяев, но с каждым днем, благодаря их дарам и своему влиянию при дворе, его богатство, доверенное надежной банкирской конторе на Большом канале в Венеции, росло и множилось. Мессер Джованни был не вправе жаловаться на судьбу.