Блэк - Дюма Александр (книги хорошем качестве бесплатно без регистрации .txt) 📗

Каким бы коротким ни было это расстояние, он не чувствовал в себе достаточно мужества и сил, чтобы преодолеть его пешком.

При виде Дьедонне у Матильды вырвался крик: он, казалось, состарился сразу на десять лет.

Шевалье со всех сторон обложил свою постель сахаром, лег, три дня не вставал и потом в течение двух недель жаловался на боль во всем теле.

Увы! Как недосягаемы для него сейчас были и та безмятежная полная покоя жизнь в маленьком баварском домике; и эти долгие свидания наедине, беседы, перемежающиеся ласками, эти нежные прогулки в сумерках по опушке леса и по берегу речки, прогулки, во время которых молчание обоих супругов столь же красноречиво говорило об их влюбленности, как и самые нежные слова и ласки, настолько полным было слияние их душ. Где оно, время, проведенное в эгоистическом уединении; где неподражаемое очарование тех часов, что они провели вдвоем у камина, мечтая о тихой совместной старости, как у Филимона и Бавкиды.

Но хуже всего было то — а история с болями в пояснице еще больше заставила поверить ее в это, — хуже всего было то, что мадам де ля Гравери, сравнивая, была вынуждена признать, что ее шевалье не настолько уж и превосходил других мужчин, как она это предполагала до сих пор.

Тот миг, когда женщина начинает подозревать, что Создатель вполне мог бы и не отдыхать после того, как сотворил специально для нее объект, которому она до сих пор поклонялась как идолу, этот миг бывает роковым для любой любви и означает ужасное испытание для супружеской верности.

Муж, перешедший в разряд официальной валюты, с этого момента имеет лишь искусственно завышенную котировку.

Мы вовсе не хотим сказать, что в тот день, когда Матильда сделала это роковое открытие, она перестала любить своего мужа, совсем наоборот, та заботливость, с которой она ухаживала за ним дома, во время его недомогания, вызванного этим несчастным и злополучным назначением в конвой короля, не шла ни в какое сравнение с теми заботами, которыми она окружала его на людях; некоторые ханжи даже полагали неприличной ту нежность, которую молодая немка открыто выказывала де ля Гравери; но мы должны признать, чтобы ни на шар не отступать от истины, что, оставаясь наедине с шевалье, Матильда открывала рот лишь тогда, когда ее одолевала зевота, и что ее обязанности светской женщины стали странным образом день ото дня увеличиваться.

Не стоит говорить, что шевалье де ля Гравери не заметил ничего такого, что могло бы ему внушить подозрение, что он уже не самый счастливый муж на свете; он видел, что и после женитьбы его продолжали так же баловать, как и в детстве, поэтому мало-помалу он стал относиться к чрезмерным заботам, которые ему расточала Матильда, как к чему-то совершенно естественному и само собой разумеющемуся, и полагал, что это самое малое и самое лучшее из того, что она могла бы делать.

Де ля Гравери был бы безусловно самым счастливым из мужей, если бы одновременно с тем, что он стал мужем, ему не выпал бы этот злополучный жребий вступить в ряды серых мушкетеров.

А этот ужасный черед быть назначенным в эскорт короля, неотвратимо наступавший каждый месяц и, подобно дамоклову мечу, висевший у него над головой, особенно отравлял самые нежные его чувства!

Глава VII,

В КОТОРОЙ СЛУЧИЛОСЬ СОБЫТИЕ, НА ТРИ МЕСЯЦА ОСВОБОДИВШЕЕ ШЕВАЛЬЕ ДЕ ЛЯ ГРАВЕРИ ОТ КОНВОЙНОЙ СЛУЖБЫ

Вслед за январем прошел февраль; и вновь настал черед шевалье быть назначенным в эскорт короля. А с ним вернулись те же самые тревоги.

Но только на этот раз они имели под собой гораздо более веские основания.

Почувствовав, что поводья натянуты слабой рукой, лошадь мушкетера понесла, шевалье де ля Гравери вылетел из седла, перелетел через холку лошади, покатился по мостовой и вывихнул себе плечо. Когда его принесли домой, он был почти счастлив, что так легко отделался.

О случившемся с шевалье стало широко известно. Все придворные либо послали ему свои карточки, либо явились лично засвидетельствовать свое почтение.

Король трижды справлялся о нем.

Барон был вне себя от радости.

— Постарайся умело воспользоваться случаем, — говорил он ему, — и твоя карьера сделана.

Шевалье был бы не прочь воспользоваться случаем, но при условии, что ему ради этого не пришлось бы вновь сесть на лошадь.

Поэтому, хотя в домашней обстановке он и снимал свою руку с перевязи, а оставаясь один, показывал перед зеркалом кулак незнакомцу, который вполне мог быть бароном; и хотя, когда речь шла о том, чтобы обнять и прижать к груди жену, его поврежденная рука была столь же сильной, как и другая, перед посетителями, приходившими справиться о его здоровье, перед офицерами на службе у короля, навещавшими его с визитами, он притворялся, что его мучают непрекращающиеся боли, и корчил дьявольские гримасы при каждом, вольном или невольном, движении рукой.

Он надеялся, что подобным образом ему удастся хоть единожды избежать очередного назначения в эскорт короля.

В итоге он не только нигде не показывался, но даже и не выходил из своей комнаты, а с постели вставал лишь для того, чтобы уютно расположиться в огромном кресле «бержер» и вновь обрести это блаженство бесед с глазу на глаз, которое он считал навеки утраченным.

И действительно, в то время, как шевалье читал газеты и, в частности, «Монитер», который составлял его излюбленное чтение и в благодушном спокойствии которого он находил некое соответствие со своим характером, Матильда, сидя рядом с ним, что-нибудь вышивала, зевая с риском вывихнуть себе челюсть, при этом она всякий раз скрывала от своего мужа этот неприглядный поступок, поднося свою работу к лицу и прикрывая открытый рот полотном.

Утром седьмого марта, когда Матильда трудилась над своей вышивкой, а шевалье, удобно устроившись в кресле, читал «Монитер», он увидел на его страницах следующее воззвание:

— Да, это правильно, — промолвил шевалье, — и со своей стороны мне не в чем упрекнуть короля, кроме одного: его ежедневных выездов и его пристрастия к эскортам.

Затем он возобновил чтение:

«Это спокойствие нарушено; это счастье может быть поставлено под угрозу благодаря злому умыслу и предательству…»

— О! О! — воскликнул шевалье. — Ты слышишь, Матильда?

— Да, — ответила Матильда, подавляя зевоту, — я слышу: «благодаря злому умыслу и предательству», — но только я не понимаю.

— И я тоже, — заметил шевалье, — но сейчас все станет ясно.

И он продолжил:

— Безусловно, — сказал шевалье, — они опрокинут эту преступную надежду, и я первый стану в их ряды, если только моей руке станет лучше.

Затем он повернулся к Матильде.

— Какой великолепный слог у правительства! Не правда ли, дорогая?

— Да, — ответила Матильда, не раскрывая рта. Она боялась, что если она его раскроет, то уже не совладает со своей челюстью.

— «Монитер» сегодня довольно занимателен, — заметил шевалье.

И продолжал далее:

— А! — сказал шевалье. — Посмотрим, что предписывает король.