Блюдо шахиншаха - Юзефович Леонид Абрамович (читать полную версию книги TXT) 📗
Рысин отметил это «пока».
Они сели в старинные кресла с шишечками, сиротливо стоявшие у стены и, как видно, тоже приготовленные к отправке.
— А как же коллекция?
— Мои научные интересы ею не ограничиваются, — все так же надменно проговорил Желоховцев. — А у вас есть сообщить мне что-то новое?
Рысин вспылил:
— Вы так об этом спрашиваете, как будто я — главное заинтересованное лицо!
Сказал и понял, что так оно и есть, наверное. Слишком многое слилось для него в этом деле, которое уже и делом-то перестало быть, стало жизнью, судьбой. Он взялся распутывать клубок, у которого несколько концов. У всех, кто запутал его, была своя ниточка, своя выгода. У Желоховцева — наука, тема. У Сережи Свечникова — любовь к учителю. У Якубова — корысть. У Леры — Костя. У Кости — идея. У «икса», несомненно, тоже какая-то выгода была, хотя и неизвестно какая. Один он, Рысин, не имел в этом клубке ни ниточки своей, ни выгоды — какие уж там выгоды! Он только справедливости хотел, ничего больше.
— Я не верю, что вы отыщете коллекцию, — сказал Желоховцев. — Я не хочу знать, кто убил Сережу. Этим его не воскресишь… Я уезжаю!
Рысин помолчал.
В этом неустойчивом дурацком мире он, бывший частный сыщик с ничтожной практикой, недоучка и неудачник, а ныне и вовсе непонятно кто-то ли прапорщик из военной комендатуры, то ли красный агент, представлял собой правосудие. Он был потерпевшим, следователем, прокурором и адвокатом в одном лице. Присяжные заседатели кричали в нем на разные голоса… Он и приговор вынесет, если нужно, и это теперь не будет самосудом. Вот только кто приведет этот приговор в исполнение?
— Вы уезжаете, подчиняясь приказу ректора или по внутреннему убеждению? — спросил Рысин.
— Я слишком прочно связан с университетом. Без него я ничто… Да и красные, как сила, не внушают мне особого доверия. Хотя, должен признать, среди них попадаются и порядочные люди.
— Например, Трофимов?
— Например, он. — Желоховцев вызывающе поглядел на собеседника.
Перегнувшись пополам, Рысин оперся локтями о колени, уставился в пол:
— Григорий Анемподистович, сегодня в перестрелке Трофимов ранен и, по-видимому, арестован…
— Я тут ни при чем! — быстро проговорил Желоховцев. — Что ему грозит?
— Самое худшее… Но вы можете помочь его спасти.
— Каким образом? — напрягся Желоховцев.
— А когда вы должны уехать? — Рысин ответил вопросом на вопрос.
— Завтра вечером.
— Тогда у нас еще есть время.
— Простите, но какое вам дело до Кости Трофимова? — Желоховцев только сейчас уразумел всю несуразность этого диалога. — Я не скрываю своего сочувствия к нему, он мой бывший студент. Но вам-то что, расстреляют его или нет?
— Не ищите в моем предложении какого-то подвоха. Я не собираюсь вас провоцировать. Военная комендатура этим не занимается. Я лично — тоже… Вам ничего не грозит, понимаете? — Рысин говорил коряво, долго подыскивая нужные слова. — Я столкнулся с Трофимовым во время поисков коллекции, о подробностях поговорим после. Его идеи меня не интересуют, но он безусловно честный человек. И мне хотелось бы помочь ему… Я никуда не хочу уезжать…
— Не продолжайте, — оборвал его Желоховцев. — Все и так ясно. Хотите к приходу красных заработать себе политический капиталец?
— Ничего вам не ясно! — Рысин ударил кулаком по подлокотнику и тут же осекся. — Даю вам честное слово, это не потому. Обстоятельства сложились так, что он может плохо обо мне подумать. Решить, будто я предал его. А я этого не хочу… Кроме того, наши цели во многом совпадают… Понимаете?
— Неужели вы тоже намерены передать мою коллекцию большевикам?
— Ни в коем случае. Мои деловые отношения с вами не дают мне на это права!
Желоховцев усмехнулся:
— Весьма признателен.
— Боюсь, вы меня не совсем правильно поняли, — сказал Рысин. — Вы мой клиент. Это накладывает на меня определенные обязательства. Но по справедливости я бы отдал коллекцию Трофимову. Для него она не просто тема очередной научной работы.
— Очередной! — Желоховцев прикрыл глаза. — Вы ничего не поняли, молодой человек! Чехов, помнится, говорил, что человеческая жизнь всего лишь сюжет для небольшого рассказа. В этом смысле коллекция — тема для научной заботы. Но чтобы иметь право так сказать, нужно быть Чеховым и Желоховцевым… И вообще! Вы ведете разговор так, будто блюдо шахиншаха Пероза лежит у вас за пазухой…
Разговор кренился в нужную сторону. Желоховцев сам должен был понять, что, если он откажет Рысину, вина за гибель Кости ляжет и на него.
И он это понял. Спросил:
— Что я должен сделать?
— Пойти со мной к помощнику военного коменданта города капитану Калугину, выслушать нашу беседу и подтвердить известные вам факты. Только и всего.
— К Калугину? — переспросил Желоховцев.
— Да… Вы с ним знакомы?
— Помните, при первой встрече я говорил вам, что коллекцией интересовался майор Финчкок из британской миссии? Так вот, Калугин сопровождал его… Очень интеллигентный человек.
— Кто? Калугин?
— Ну да. Впрочем, майор Финчкок тоже.
— И отлично, — Рысин поднялся, протянул Желоховцеву руку. — Жду вас в восемь часов вечера в ресторане Миллера, на Кунгурской.
— Почему там? — удивился Желоховцев.
— Наш разговор лучше вести во внеслужебной обстановке. А Калугин снимает у Миллера номер.
Забыв, что он не в форме, Рысин с неуклюжей щеголеватостью запасника поднес ладонь к надбровью, вышел. После сапог ноги в ботинках казались невесомыми, идти было легко, весело, и он вспомнил, что не в форме…
Весь день Лера не выходила из музея. Накануне они условились с Андреем об очередной встрече у Миллера в половине восьмого, но она решила никуда не ходить, дождаться Костю. С того самого момента, как она услышала выстрелы, ее не оставляло чувство свершившегося несчастья. Она всячески успокаивала себя, пыталась читать, потом взялась прибирать комнаты — ничто не помогало. День длился бесконечно, как в детстве, и было вместе с тем мучительное, до тошноты, ощущение стремительно уходящего времени, в котором она могла что-то сделать и не сделала.
Ближе к вечеру явилась мысль: «Лизочек! Вот у кого можно обо всем разузнать…»
Лера сбегала в соседнюю лавку, купила хлеба, колбасы, бутылку оранжада. Затем заставила доктора Федорова поклясться здоровьем дочери, что не сделает попытки убежать, велела ему на всякий случай отойти в дальний угол чуланчика и, прислушиваясь к его шагам, на секунду отворила дверь, поставила еду на пол у порога и вновь задвинула засов.
Федоров честно выполнил обещанное.
— Сейчас иду к вам домой, — сказала Лера. — Все передам, как вы просили.
— Буду очень обязан, голубушка, — вполне миролюбиво отозвался Федоров. Перед этим он действительно просил Леру сходить к дочери и поставить ее в известность…
Лизочек сидела на софе с книжкой в руках. Возле нее лежала коробка папирос «Аспер».
— Ты-ы? — протянула она, когда горничная ввела Леру в комнату. — Вот это сюрпри-из!
— Я на минутку, — смутилась Лера. — Алексей Васильевич просил меня…
— Да ты садись, — Лизочек длинной шпилькой с изображением попугая на конце заложила книгу. — Ведь сто лет не видались!
Она убрала папиросы, освобождая место рядом с собой.
Лера села, пристроила сумочку на коленях.
— Алексей Васильевич просил передать, чтобы ты не беспокоилась, — ей было стыдно врать. — Его срочно командировали на вскрытие в Верхние Муллы. Он обещал вернуться завтра утром. Дело спешное, и не было времени тебя предупредить. Меня он встретил по дороге, а я закрутилась вчера, забыла… Извини!
— Спасибо, — Лизочек равнодушно кивнула. — Бедный папа! Он всегда чересчур серьезно относился к своим служебным обязанностям. В нынешние времена это особенно смешно… Я думаю, он и в ваши музейные дела вмешался со страстью старого неудачника.
— Нет, — искренне возразила Лера. — Алексей Васильевич бывал нам очень полезен.
Ей стало обидно за Федорова.
