Игра кавалеров - Даннет Дороти (версия книг .txt) 📗

После этого, укладывая вещи на тележку, Жорж Голтье время от времени оглядывался: он, по правде говоря, всегда был законопослушным обывателем.

И вот он уловил какое-то движение у себя за спиной, повернул голову и сказал наставительно, чтобы слышал любой, находящийся поблизости.

— Друг мой, вам нужно привести себя в порядок прежде, чем идти домой, к жене. Поднимитесь наверх: мадам быстро прочистит вам мозги и изгонит винные пары. Огонь может переметнуться сюда, только если ветер изменится, а люди ходят быстрее часов.

В конце концов он ненадолго оторвался от своих трудов, зашел на лестницу и, взяв незнакомца за прожженный и пыльный плащ, поднял его и помог преодолеть шесть ступенек до первой площадки. Парень открыл глаза. Мастер Голтье усмехнулся и своим скрипучим голосом громко крикнул даме, живущей наверху:

— Мадам! Посетитель!

Это были первые внятные слова, которые дошли до Фрэнсиса Кроуфорда с тех пор, как он покинул горящий дом в верхней части улицы. Он смутно припоминал мародеров, вывезших его, сделку, которую он заключил в надежде, что Голтье, знавший его историю от Абернаси, заплатит за путешествие в тряской тележке к этому дому, адрес которого еще давно дал ему тот же Абернаси. И теперь голос, хриплый и бесцеремонный, прокричал:

— Мадам! Посетитель!

К этому времени Лаймонду после больших усилий удалось выпрямиться. Здоровой рукой он нащупал холодное дерево перил, оперся на них, перенеся тяжесть тела на неповрежденную ногу, посмотрел вверх и встретился взглядом с выпуклыми глазами женщины: черты ее склоненного лица казались тонкими, а кожа, высохшая, как пергамент, висела мягкими складками. Две длинные, туго заплетенные косы невероятно золотого цвета спускались, слегка покачиваясь, из-под высокого головного убора, вышедшего из моды еще в прошлом веке. Одежды ее были длинными, гладкими, струящимися без фижм, а ноздри над спесиво поджатыми губами казались широкими, как у античной статуи. Лаймонд всеми силами старался стоять прямо и неподвижно, откинув голову назад, сдерживая дыхание. На лице готической фигуры, что возвышалась над ним в полумгле, казалось, мелькнула улыбка.

— Aucassins, damoisiax, sire [3], — произнесла дама де Дубтанс, незамедлительно найдя подходящую средневековую цитату.

«Господи Иисусе!» — подумал Лаймонд, потрясенный таким приветствием. Словно сквозь туман, он искал нужную цитату в ответ. Немногое помнил он о том, что произошло дальше — только в кошмарах являлась ему эта встреча, но навсегда изменилось его отношение к балладе «Окассен и Николетт» 1). В какой-то момент, повинуясь жестокой необходимости, он вынужден был сказать: «Не, Dieus, douse creature… « [4]

— Если я упаду, о прелестное создание, то сломаю себе шею, а если останусь здесь, меня схватят и сожгут на костре.

И через минуту ее властный голос произнес:

— Окассен, le beau le blond [5]… Ты ранен: le sang vous coule des bras! [6] Ты истекаешь кровью по крайней мере в пятидесяти местах… — И, наконец, подобрав свои юбки, женщина стала неторопливо спускаться к нему, а он как раз читал нараспев:

Туда хочу подняться я,

Где ты стоишь, сестра моя;

Где, дева, примешь ты меня;

Там, наверху, в сиянье дня.

…Как я хочу быть там, наверху,

Там, наверху, с тобой.

Впоследствии он вспоминал, как смотрел на нее: снизу вверх; старая дама приподняла свою парчовую юбку, и за две ступеньки до площадки, где он стоял, Лаймонд разглядел мягкую остроконечную туфлю и костлявую лодыжку. Даже в своем тогдашнем состоянии, забавляясь безумной параллелью между реальным положением вещей и балладой, он помнил, как изо всех сил пытался, уже наполовину теряя сознание, улестить ее:

— Итак, пилигрим был излечен.

Ему удалось произнести это, и только своего последнего перехода наверх, до кровати дамы де Дубтанс, он не помнил.

Он просыпался дважды, один раз от лихорадочного сна его пробудили звуки верджинела 2). Он лежал тогда в ее комнате — темной пещере с толстыми стенами, заполненной старыми книгами и вышивками, — и смотрел на ее желтоватый с крупным носом профиль: играла сама дама. Кажется, он опять был привязан к кровати — боль под бинтами, безусловно, уменьшилась.

Он увидел, как дама кончила играть, встала и подошла ближе. Она составляет гороскопы, говорил Абернаси. Постепенно, как в тумане, в памяти всплывали другие сведения о даме де Дубтанс. Какими-то сверхъестественными путями знающая все обо всех, бесконечно любопытная и невероятно беспристрастная — так утверждали знающие ее. В молодости ее обвиняли в черной магии, но ничего не смогли доказать… Безусловно, ни деньги, ни власть ее не интересовали. Схемы, которые она чертила, были ее детьми, а вся жизнь ее посвящалась собиранию фактов, с помощью которых можно было угадывать чужую судьбу. Невозмутимая, мудрая в своей старости, она, как говорили, судила о жизни непредвзято, но сурово. В конце концов, все волнения человеческой души — не более, чем линия гороскопа.

Когда она подошла совсем близко, Лаймонд тихо заговорил: поблагодарил за помощь, попросил сообщить Абернаси о том, где он находится.

Он, не подумав, заговорил по-английски. Старая дама внимательно слушала, вытянув длинную, жилистую шею, толстые косы не шелохнулись. Затем ее скрюченная правая рука, расцвеченная и отягощенная причудливыми кольцами, коснулась его губ, как бы запечатывая их.

— Or se chante [7], — сказала она. — Слухи распространяются. Обыскивают дом за домом. Говори на родном языке со мной или с Голтье, если тебе это необходимо, но больше ни с кем… Назови мне день и час твоего рождения.

Она говорила по-английски небрежно, коверкая слова. Так люди, владеющие многими языками, обращаются с ними, будто с моллюсками, разбивая и отбрасывая раковину и используя только мясо. Дама не спросила, в каком году он родился. Когда он сообщил старухе все, что она хотела знать, та долго и пристально смотрела на него своими внимательными косящими глазами, и его внезапно осенило, что ей давно уже это известно. Едва только мысль пришла ему в голову, дама улыбнулась: узкие, будто резиновые, щеки как бы раздвинулись, и улыбка коснулась властного рта.

— Ты восприимчивый. Я знала твоего деда, — заявила она. — Он до сих пор иногда говорит со мною.

— Он умер, — отозвался Лаймонд. Это, конечно, было правдой. Первый лорд Калтер, его блистательный дед, почитаемый в Шотландии и во Франции, в честь которого он получил свое имя, умер много лет назад. Но сказанные даме слова прозвучали глупо — он бормотал их, как бы защищаясь. Он понял, что каким-то образом дама де Дубтанс была знакома с его дедом и, безусловно, знала, что тот умер. Что еще ей было известно, он не представлял себе. Но в полной тишине ощущал, как велика сила ее ума, твердого, мощного, причудливого, пытающегося овладеть его мыслями.

Он не знал, долго ли продолжалось молчание, сколько времени они противоборствовали, но вот кто-то издал долгий вздох, медленный, почти неслышный, и серые длинные крючковатые пальцы снова на минуту коснулись его лба.

— Ты хорошо хранишь свои секреты, — сказала дама. — Можно поздравить Сибиллу.

Затем узы как будто разомкнулись, и он снова впал в забытье и не видел больше ни ее, ни комнаты.

В следующий раз сознание вернулось на краткий миг. Он лежал не в кровати, а на каких-то мешках в крошечном холодном чулане, разделяя убежище с чудесными, дорогими вещицами, — комнату же за дверью чулана обыскивали. Он слышал принужденные вопросы и непривычные любезности: солдаты и их лейтенант явно трепетали перед дамой де Дубтанс. Через щель, в которую у него не было сил заглянуть, проникал, изгибаясь дугою, единственный луч голубого света. Праздными пальцами Лаймонд прикасался к перламутру и бронзе, лаковым коробочкам и браслетам, лежавшим так близко от его головы.