Сан Феличе Иллюстрации Е. Ганешиной - Дюма Александр (читать полностью бесплатно хорошие книги TXT) 📗

— Да, на море, государыня, потому что море — это наша стихия, стихия англичан. Родиться на острове — значит родиться на корабле, стоящем на якоре. На море — смело утверждаю это — один английский моряк стоит двух французских; иное дело на суше. На суше, государыня, французы то же, что англичане на море. Богу известно, до чего я ненавижу их; Господь также ведает, что я воевал с ними не на жизнь, а на смерть. Ему известно, наконец, как я хотел бы, чтобы то, что останется от этой нечестивой нации, которая отреклась от Бога и казнит своих монархов, оказалось на корабле. Тогда я на борту «Авангарда», как он ни искалечен, сразился бы с этим кораблем! Но даже ненавидя врага, следует отдавать ему должное. Ненависть не означает презрения. Если бы я презирал французов, то не стал бы их ненавидеть.

— Что вы, любезный лорд! — сказала Эмма, тряхнув головкой, как умела только она, — жест был бесконечно изящен и пленителен. — Не выступайте здесь в роли провозвестника несчастья! Генерал Макк разгромит французов на суше так же, как адмирал Нельсон разгромил их на море… Да вот, мне послышалось, что щелкает кнут, возвещающий нам о прибытии новостей. Слышите, государыня? Слышите, милорд? Это курьер, обещанный нам королем.

И действительно, стало слышно быстро приближающееся частое щелканье бича; нетрудно было догадаться, что звуки эти — красноречивая музыка, какою почтари имеют обыкновение возвещать о своем прибытии. Но присутствующих не могло не смутить то обстоятельство, что послышался стук колес приближающейся кареты. Все, однако, невольно поднялись с мест и стали прислушиваться.

Актон первый не выдержал: по-видимому взволнованный более прочих, он обернулся к королеве и спросил:

— Ваше величество разрешит мне справиться?..

Королева утвердительно кивнула.

Министр бросился к дверям, обратив взор на анфиладу комнат, по которой должен был пройти камердинер, чтобы доложить о курьере, или сам курьер.

Все слышали, как карета остановилась под аркой у парадного подъезда.

Вдруг Актон, отступив на три шага, попятился к зале, как человек, увидевший что-то невероятное.

— Король! — воскликнул он. — Король! Что такое?

LVIII

ВСЕ ПОТЕРЯНО, ДАЖЕ ЧЕСТЬ

И действительно, почти тотчас же появился король в сопровождении герцога д’Асколи. Благополучно доехав и уже ничего не опасаясь, он стал самим собою и вошел первым.

Его величество был в странном настроении; досада, вызванная поражением, боролась в нем с чувством удовлетворения от того, что опасность миновала, и он уже готов был отдаться свойственной ему склонности к насмешке, приобретавшей, однако, в теперешних обстоятельствах горький привкус.

Добавим к этому физическую усталость человека, скажем более — короля, которому пришлось в холодный декабрьский день и дождливую ночь проехать шестьдесят льё в скверном calessino [84], не имея возможности перекусить.

— Брр! — пробурчал он, входя, потирая руки и, казалось, не обращая внимания на присутствующих. — Здесь куда приятнее, чем на дороге в Альбано; как по-твоему, Асколи?

Заметив, что гости королевы торопливо отвешивают поклоны, Фердинанд продолжал:

— Добрый вечер, добрый вечер. Очень рад, что стол накрыт. С самого Рима у нас не было во рту ни кусочка мяса. Ломтик хлеба и сыра, съеденные на ходу, а скорее на бегу — представляете, как это восстанавливает силы! Да, плохи харчевни в моем государстве, и очень мне жаль бедняг, которые рассчитывают на них! За стол, д’Асколи, за стол! Я голоден как волк.

Король сел за стол, не беспокоясь о том, не занял ли он чье-нибудь место, и усадил д’Асколи рядом с собой.

— Государь, будьте добры, рассейте мою тревогу, — сказала королева, подойдя к своему августейшему супругу, в то время как все гости почтительно стояли поодаль, — скажите, чему я обязана такой радостью, как ваше столь неожиданное возвращение?

— Кажется, вы, сударыня, а не Сан Никандро рассказывали мне про Франциска Первого, что он после какого-то сражения, став пленником какого-то императора, написал своей матушке длинное письмо, оканчивавшееся прекрасной фразой: «Все потеряно, кроме чести». Так вот, вообразите: я возвращаюсь из-под Павии — там происходило это сражение, теперь вспомнил, — вообразите: возвращаясь из-под Павии и оказавшись не таким дураком, чтобы попасться, как это случилось с королем Франциском Первым, я, вместо того чтобы написать, явился самолично, дабы сказать вам…

— Все потеряно, кроме чести! — в ужасе воскликнула королева.

— Нет, сударыня, — ответил король с резким смешком, — тут необходима маленькая поправка: «Все потеряно, даже честь!»

— Государь! — прошептал д’Асколи, как неаполитанец смущенный цинизмом короля.

— Если честь не потеряна, д’Асколи, то почему же, скажи, люди бежали так стремительно, что я, заплатив вознице полтора дуката прогонных, еле-еле опередил их? Они бежали от позора, — сказал король, нахмурившись и стиснув зубы: это доказывало, что он куда ближе к сердцу принимает случившееся, чем старается показать.

Все молчали. Воцарилась мертвая тишина, ибо хоть еще и ничего не было известно, присутствующие догадывались обо всем. Король, как мы уже сказали, сел и посадил рядом с собою герцога д’Асколи; вооружившись вилкой, он взял с блюда, оказавшегося перед ним, кусок жареного фазана и разрезал его пополам; половину он положил на свою тарелку, другую передал д’Асколи.

Король осмотрелся вокруг и заметил, что все, даже королева, стоят.

— Садитесь же, садитесь, — сказал он. — Если вы плохо поужинаете, дела от этого не пойдут лучше.

Он налил себе полный стакан бордо и передал бутылку д’Асколи, сказав:

— За здоровье Шампионне! Молодец! Вот человек слова! Он обещал республиканцам быть в Риме не позже чем через двадцать дней, а вернулся туда на семнадцатый. Вот кто заслуживал бы выпить этого превосходного бордо, я же достоин разве что асприно.

— Как? Что вы говорите, государь? — воскликнула королева. — Шампионне в Риме?

— Это так же верно, как то, что я в Казерте. Только его, пожалуй, не лучше встретили, чем меня здесь.

— Если вас встретили не так тепло, государь, если вам не оказали приема, на который вы имеете право, то объясняется это не чем иным, как удивлением, вызванным вашим приездом в момент, когда мы никак не рассчитывали на счастье увидеть вас. Не прошло и трех часов с тех пор, как я получила ваше письмо с сообщением, что вы намерены прислать курьера с новостями об исходе сражения.

— Так вот, сударыня, — отвечал король, — я и есть тот курьер. А новости такие: нас разгромили наголову. Что вы скажете на это, лорд Нельсон, — вы, победитель победителей?

— За полчаса до прибытия вашего величества я говорил, что опасаюсь поражения.

— И никто, государь, не хотел поверить этому, — добавила королева.

— Такова судьба половины предсказаний: и милорд Нельсон не пророк в своем отечестве. Как бы то ни было, прав оказался он, а остальные ошибались.

— Но как же, государь, с теми сорока тысячами солдат, при помощи которых генерал Макк, по его словам, должен был одолеть десять тысяч республиканцев генерала Шампионне?

— Оказалось, что Макк не такой пророк, как милорд Нельсон, и что, наоборот, десять тысяч республиканцев Шампионне одолели сорок тысяч солдат Макка. А я-то, друг мой д’Асколи, пригласил его святейшество папу прилететь ко мне на крыльях херувимов в Рим, чтобы праздновать Рождество; надеюсь, папа не слишком поторопился принять это приглашение. Передайте мне, Кастельчикала, кабаний окорок; когда сутки поголодаешь, половины фазана маловато.

Потом Фердинанд обратился к королеве.

— Есть у вас, сударыня, еще вопросы ко мне? — спросил он.

— Еще один, последний, государь.

— Пожалуйста.

— Скажите, ваше величество, к чему этот маскарад?

И Каролина указала на д’Асколи и его расшитый мундир, ордена и знаки отличия.