Графиня де Шарни. Том 1 - Дюма Александр (полная версия книги .TXT) 📗
Братья! Братья! Братья! Я говорю вам, что это и есть истинно апостольское братство. Христос умер не только во искупление назареян, Христос умер ради всех народов на земле. Поэтому не приписывайте этого девиза — свобода, равенство, братство — исключительно Франции, начертайте его на хоругви всего человечества как всемирный девиз… А теперь ступайте, братья: работа, предстоящая вам, так велика, что, через какую бы долину слез или крови ни пришлось вам идти, потомки позавидуют вам, исполнителям священной миссии, и, как те крестоносцы, что, сменяя друг друга, становились все многочисленнее и все упорнее спешили вперед по пути к святым местам, так и они не остановятся, хотя нередко им придется искать дорогу по белым костям их отцов. Мужайтесь, апостолы! Мужайтесь, пилигримы! Мужайтесь, солдаты! Апостолы, проповедуйте! Пилигримы, шагайте! Солдаты, боритесь!
Калиостро остановился, но лишь потому, что его прервали аплодисменты, возгласы .браво., крики энтузиазма.
Трижды они стихали и снова раздавались с новой силой, бушуя под сводами крипты, подобно подземной буре.
Тут шестеро людей в масках один за другим склонились перед Калиостро, поцеловали ему руку и удалились.
Потом каждый из братьев в свой черед поклонился, подойдя к помосту, с которого, подобно новому Петру Пустыннику, новый апостол только что провозгласил крестовый поход во имя свободы; затем они удалились, повторяя роковой девиз: Lilia pedibus destrue.
С уходом последнего погасла лампа.
И Калиостро остался один, погребенный в недрах земли, затерянный в тишине и во тьме, похожий на тех индийских богов, в чьи тайны он, по собственным его утверждениям, был посвящен еще две тысячи лет тому назад.
Глава 12. ЖЕНЩИНЫ И ЦВЕТЫ
Через несколько месяцев после событий, о которых мы сейчас рассказали, а именно в конце марта 1791 года, по дороге из Аржантея в Безон мчалась карета; на четверть лье не доезжая до города она свернула, подкатила к замку Маре, ворота которого распахнулись перед ней, и остановилась в конце второго двора, у первой ступеньки крыльца.
Часы на фронтоне здания показывали восемь утра.
Старый слуга, который, по всей видимости, с нетерпением ждал прибытия экипажа, бросился к дверце, открыл ее, и на ступеньки спрыгнул человек, с головы до пят одетый в черное.
— Наконец-то вы здесь, господин Жильбер! — произнес лакей.
— Что случилось, мой бедный Тайч? — спросил доктор.
— Увы, сударь, сейчас увидите, — отвечал слуга.
Он пошел впереди, провел доктора через бильярдную, где еще горели все лампы, зажженные, вероятно, поздней ночью, потом через столовую, где откупоренные бутылки, фрукты и пирожные на уставленном цветами столе свидетельствовали о том, что ужин накануне затянулся позже обычного.
Жильбер метнул горестный взгляд на этот разор, доказывавший ему, как небрежно исполнялись его предписания; потом, со вздохом пожав плечами, он стал подниматься по лестнице, которая вела в спальню Мирабо, расположенную во втором этаже.
— Ваше сиятельство, — сказал слуга, первым входя в спальню, — приехал доктор Жильбер.
— Доктор? С какой стати? — отозвался Мирабо. — Вы послали за доктором из-за подобной глупости?
— Какая уж там глупость, — прошептал бедный Тайч, — да поглядите сами, сударь.
— Право же, доктор, — воскликнул Мирабо, приподнявшись в постели, мне очень жаль, что вас потревожили, не спросясь меня.
— Прежде всего, любезный граф, предоставить мне случай с вами повидаться отнюдь не значит меня потревожить; вы знаете, что я пользую только нескольких друзей и уж им-то я принадлежу безраздельно. Но все-таки что случилось? И прошу вас, ничего не утаивайте от медицины!
Тайч, раздвиньте шторы и отворите окна.
Тайч повиновался, в спальню Мирабо, доныне тонувшую в полумраке, хлынул свет, и доктору стали видны перемены, которые произошли во всем облике прославленного оратора за тот месяц, что они не виделись.
— Ну и ну! — невольно вырвалось у него.
— Да, — сказал Мирабо, — я переменился, не правда ли? Сейчас объясню вам, почему это произошло.
Жильбер печально улыбнулся, но, поскольку разумный врач всегда извлекает пользу из того, что говорит ему пациент, будь то правда или неправда, он приготовился слушать.
— Вы знаете, — продолжал Мирабо, — какой вопрос вчера дебатировался?
— Да, о рудниках.
— Этот вопрос еще мало изучен, в него еще почти не успели вникнуть; не совсем ясны интересы владельцев и правительства. К тому же в этом вопросе был кровно заинтересован граф де Ламарк, мой близкий друг: от этого вопроса зависит половина его состояния; его кошелек, милый доктор, всегда был открыт для меня; нужно быть благородным. Я пять раз брал слово, верней, пять раз бросался в атаку; последняя атака обратила врагов в бегство, но я был еле жив. Тем не менее, вернувшись домой, я решил отпраздновать победу. К ужину было приглашено несколько друзей; мы смеялись и болтали до трех часов утра; в три легли спать; в пять у меня начались кишечные колики; от боли я кричал как сумасшедший, Тайч перетрусил и послал за вами. Теперь вы так же осведомлены обо всем, как я. Вот вам мой пульс, вот язык, я мучаюсь, как грешник в аду! Выручайте меня, если сможете, а сам я предупреждаю вас, что ни во что больше не вмешиваюсь.
Такой искусный врач, как Жильбер, не мог не понять и без помощи пульса и языка, что положение Мирабо весьма тяжелое. Больной едва не задыхался, дышал с трудом, лицо у него отекло из-за задержки кровообращения в легких; он жаловался на холод в конечностях, и время от времени жестокий приступ боли исторгал у него то вздохи, то стоны.
Тем не менее доктор захотел подкрепить уже сложившееся у него впечатление проверкой пульса.
Пульс был судорожный и прерывистый.
— Ну, — сказал Жильбер, — на сей раз все обойдется, дорогой граф, но меня пригласили вовремя.
Он извлек из кармана футляр с инструментами, причем проделал это с такой быстротой и с таким хладнокровием, какими отличаются лишь истинно великие люди.
— Вот как! — произнес Мирабо. — Вы отворите мне кровь?
— И немедля.
— На правой руке или левой?
— Ни там, ни там; у вас слишком закупорены легкие. Я сделаю вам кровопускание из ноги, а Тайч тем временем съездит в Аржантей за горчицей и шпанскими мушками для припарок. Возьмите мою карету, Тайч.
— Черт побери, — промолвил Мирабо, — сдается, доктор, что вы и впрямь приехали вовремя.
Жильбер, не отвечая, сразу же приступил к операции, и вскоре, после мгновенной заминки, из ноги больного хлынула темная густая кровь.
Тут же пришло облегчение.
— Ах, черт возьми! — сказал Мирабо, переводя дух. — Воистину, вы, доктор, великий человек.
— А вы великий безумец, граф, коль скоро ради нескольких часов мнимых удовольствий подвергаете такому риску жизнь, которая не имеет цены для ваших друзей и для Франции.
Мирабо печально, почти насмешливо улыбнулся.
— Полноте, милый доктор, — возразил он, — у вас преувеличенные представления о ценности моей особы для друзей и Франции.
— Клянусь честью, — усмехнулся Жильбер, — великие люди всегда жалуются на неблагодарность окружающих, а на самом деле сами они неблагодарны.
Заболейте вы всерьез, и завтра весь Париж сбежится под ваши окна; умрите послезавтра, и вся Франция пойдет за вашим гробом.
— Однако же вы говорите мне весьма утешительные вещи, — со смехом сказал Мирабо.
— Я говорю вам это именно потому, что вы имеете возможность увидеть первое, не рискуя вторым; и в самом деле, для поднятия духа вам нужны убедительные подтверждения вашей популярности. Дайте мне через два часа увезти вас в Париж, на первом же углу улицы сказать рассыльному, что вы больны, и увидите, что будет.
— Вы полагаете, что меня можно перевезти в Париж?
— Да, нынче же… Что вы чувствуете?
— Дышать стало свободнее, в голове прояснилось, туман перед глазами рассеивается… Боли в кишечнике по-прежнему не отпускают.
