У королев не бывает ног - Нефф Владимир (читать книги регистрация TXT) 📗

Пани Афра слабо представляла себе, какой архангел Михаил висит у миноритов, хотя и на самом деле чуть ли не каждый день он маячил у нее перед глазами, но сочла благоразумным дать графу утвердительный ответ:

— А иногда и по нескольку раз в день, Ваше Сиятельство.

— И тогда, когда вы носили сына под сердцем?

Пани Афра стыдливо склонила голову.

Граф поднял обе руки к аллегории Зимы, украшавшей ту часть потолка, которая пришлась как раз над его головой.

— Accidente! [10] — воскликнул он. — Но это означает, что, меж тем как живописцы копируют творения природы, природа на сей раз скопировала произведение живописи, и минориты могут теперь подавиться своим Михаилом-архангелом, ведь отныне у меня дома будет весьма приличная копия, воспроизведенная кистью самого Господа Бога. Разумеется, — тут он поглядел на Петра, — ежели этот ragazzo — не глупец и не негодяй. О, nоn scherzamo, мы не шутим, поскольку я не только знаток искусства, но и торговец, и не в моих привычках покупать кота в мешке. Как тебя зовут, мальчик?

— Мама уже сказала, что меня зовут Петр.

Граф укоризненно погрозил Петру пальцем.

— По-видимому, своей незначительной персоне ты приписываешь исключительное значение, если полагаешь, что твое имя, будучи один раз произнесено, должно у каждого засесть глубоко в памяти. Сколько тебе лет?

— Двенадцать, — ответил Петр, невзирая на то, что маменька наказала ему убавить два года, когда его спросят о летах.

— Это не имеет значения, пусть у моего сына будет компаньоном мальчик чуть постарше, чем он сам. Теперь ответь мне, за сколько дней Бог сотворил мир?

— В Библии написано, что за шесть.

— Верно, за шесть. А кто злейшие враги рода христианского?

— Говорят, что турки.

— Это «говорят» ты можешь оставить при себе, если не хочешь создать впечатления, что ты сам этому не веришь, — заметил граф. — Перечисли-ка мне элементы, из которых состоит мир. Сколько их?

— Как будто четыре, — ответил Петр. — Земля, вода, огонь и воздух.

— Правильно, если исключить это «как будто», — произнес граф. — Добавив «как будто», ты тем самым выражаешь недоверие, как и в предыдущем случае, когда ты употребил словечко «говорят». Усвой одно: ты столь незначителен и ничтожен, что твое личное мнение никого не интересует, так же как никто не обязан помнить твое имя. Но теперь я бы хотел услышать, сколько раз цифра «шесть» содержится в шестидесяти шести. Дважды, правда?

Петр улыбнулся.

— Разумеется, дважды, если кое-кто число «одиннадцать» расценивает как эквивалент «двойки», поскольку его записывают двумя единицами.

Граф заморгал в некоторой растерянности.

— Ну все-таки, коротко и ясно — сколько раз?

— По-моему, я уже сказал, что одиннадцать, — уточнил Петр, все еще улыбаясь.

— Наконец-то хоть один-единственный факт знаменитый молодой пан Петр Кукань из Кукани признает без оговорки, — молвил граф. — Славно, оказывается, ты не так уж глуп и свою несносную самонадеянность умеряешь тем, что умеешь мило, и я бы даже сказал — почти скромно, улыбаться. Черт побери! Я только теперь сообразил, что, когда я задал тебе свой первый вопрос — за сколько дней Бог сотворил мир, ты ответил, что «в Библии написано — за шесть», ты и тогда не желал сослаться на авторитет Библии, напротив, это твое «в Библии написано» имело тот же скептический смысл, как и твои позднейшие «говорят», «как будто», за что я тебя пожурил. Ergo, выходит, тебя нам только и не хватало, чтобы убедиться, верить или не верить Священному писанию.

Но тут вмешалась пани Афра, принявшись взволнованно убеждать графа, что Петр — мальчик благочестивый и примерно блюдет долг, который возлагает на нас наша святая вера, однако всемогущий повелитель и господин, на красивом, тонком лице которого отразилась усталость и скука, поднялся в знак того, что больше уже ничего не желает слышать.

— Ну что ж, попробуем, — проговорил он. — При одной мысли, что придется объявлять конкурс еще раз, мне делается дурно.

Так начался новый этап в жизни Петра.

КАК ПЕТР ОКАЗАЛ СЕБЯ В ЗАМКЕ ПОД ПЕТРШИНОМ

В ученых книгах, где алхимики описывали свои действия и поступки, настойчиво подчеркивается то обстоятельство, что изобретение Философского камня имеет смысл не только практический, но — главное и в первую очередь — нравственный, или спиритуалистический, то есть речь здесь идет не только о превращении грубых металлов в металлы благородные, но также об упрочении такого взгляда на мир, который опирается на основной догмат, состоящий в том, что «все едино есть», что любая материя — мертвая и живая — происходит из одной и той же основной праматерии; кроме того, изобретение Камня ведет и к метаморфозе самого человека, который занимается Великим творением; в сущности, низкий и грешный, как и все люди, алхимик, благодаря невероятному испытанию в долготерпении, которому он вынужден подвергать себя, постепенно избавляется от своих вредных склонностей и страстей, от эгоизма, зависти и прочих недостатков. Сосуд скверны, чем он был изначально, с течением лет становится хрустальным бокалом покорности, самоотречения, самоотвержения и прочих мирских добродетелей; неверно поэтому общее мнение, будто сверхчеловеческие усилия алхимика вызваны единственно желанием разбогатеть, ибо в тех редких случаях, когда Великое творение его завершается удачей, он делается столь совершенен нравственно, что все золото мира для него уже не представляет цены.

То, что это постоянно повторяемое утверждение адептов философической, или герметической науки абсолютно справедливо, пан Янек Кукань из Кукани доказал со всей убедительностью, даже невзирая на тот удар ниже пояса, который нанесла ему пани Афра, когда без его ведома и согласия вырвала из-под его влияния и воздействия единственного, обожаемого им сына, чему он никак не мог воспротивиться, поскольку по условиям существования был обречен на тягостную зависимость от придворных кругов, где граф Гамбарини занимал весьма значительное положение; итак, когда пан Янек узнал, что Петр уйдет из дома к чужеземному пройдохе-авантюристу, за плечами у него было уж полжизни труда над Великим творением и оно внутренне настолько облагородило его, что, вместо того чтобы возмутиться и совершить нечто необдуманное, безрассудное, он печально усмехнулся, погладил Петра по его темным волосам, подстриженным, как у пажа, и сказал:

— Ступай с Богом, малыш, и вспоминай иногда о тех добрых и приятных минутах, которые мы провели с тобой вместе, и да сопутствует тебе удача. Я тоже с охотою и признательностью буду воскрешать в памяти то благословенное время, когда мне довелось следить за твоим ростом и возмужанием.

Хотя Петр понятия не имел, о каких добрых и приятных минутах, проведенных вместе, толкует отец, это проявление великодушия и смирения, окрашенное грустью, так его тронуло, что у него слезы брызнули из глаз — черных, широко расставленных глаз двенадцатилетнего архангела Михаила.

— Я буду вспоминать, папенька, — проговорил он, — хотя мне немножко стыдно за то, как я сердил вас во время ваших уроков.

— Сейчас это не важно, Петр, — ответствовал пан Янек, все еще печально улыбаясь. — Может, когда-нибудь ты придешь к иным взглядам и поймешь, что на свете нет ничего выше, чем философическая наука. Как бы там ни было, помни, — покуда я жив, двери моего дома для тебя всегда открыты.

Петр, собрав свои пожитки, перебрался в графский дворец под холмом Петршин; однако — таково уж коварство судьбы — уже в тот же день дело повернулось так, что он чуть было не воспользовался отцовской снисходительностью и не поспешил воротиться в дом, всегда для него открытый.

Маленький Джованни, сын графа, светловолосый мальчик, хрупкий — в отца, со своим бледненьким, дрябленьким личиком и незабудкового цвета голубыми глазами, в свои десять лет выглядел на восемь.

Явление Петра — воинственного ангела — так его напугало и привело в такую растерянность, что он, из чувства самосохранения притворившись равнодушным, смотрел куда-то в пространство, как будто новый компаньон ни капельки его не занимал. В самом деле, удивительно, что этот хрупкий блондин был итальянец, меж тем как у смуглого Петра с его черными пылающими глазами не было ни капли иной, не среднеевропейской крови, однако у природы — свои прихоти, и с ними ничего нельзя поделать, разве что принять к сведению.