Люди золота - Могилевцев Дмитрий (читать книги полные txt) 📗
Но куда там было отмыть за час грязь, въедавшуюся месяцами. Инги попробовал оттереть руки, да и бросил. Ополоснулся лишь, надел новую рубаху, порты и сапоги, подпоясался, взял отцовский меч, а на руку – золотое запястье. Удивился мимоходом: раньше рука свободно проходила, а сейчас не идёт, хоть ты ладонь в трубку сверни. Пришлось разгибать. На гривну глянул, прицепил было на шею, но передумал – и надел на голову будто венец.
За усадьбой торчал помост в два локтя высотой, сколоченный из свежих еловых бревен, а на нём – лава, настоящим аксамитом застеленная, тяжёлым, под солнцем переливающимся. А сколько же народу собралось! Не иначе, старик постарался. И почему ему, Инги, никто ничего не сказал? Распоряжаются за его спиной, а потом: молодой хозяин, молодой хозяин. Смеются небось за глаза. И где этот старый хитроплёт? Да провалиться на месте, тут и Икогал с Иголаем! Одеты как ярлы, в плащи синие с красным подбоем, шапки жемчугом и золотом шитые, пояса так и сверкают. Идут навстречу… и что теперь делать?
Инги остановился в растерянности посреди вытоптанного, пыльного выгона, и невдомёк ему было, что смотрят все не на разодетых братьев, даже не на старого патьвашку, вырядившегося в белое и похожего на зажившегося снеговика, – а на него, хозяина в золотой короне, нестерпимо сверкавшей под солнцем. Высок он был, на две головы выше любого из собравшихся, а огонь расцветил его кожу золотистой смуглотой, и даже глаза его, голубые и яркие, искрились золотом.
Крепко обнял родичей, сообразил: позвать надо к почётному месту, к помосту. Но те и сами уже пошли куда следует, и он с ними, вроде вровень, а всё же будто мальчишка за старшими, гость на чужом празднике, растерянный и покорный. Сели на лавку: братья рядом, Инги слева. Чуть поодаль, на отдельном чурбачке, старый Вихти. Все суровые, важные. Великое дело делается, как же! Так и захотелось встать да крикнуть, что не их это придумка, а его, Инги, что его мечи раздавать будут. Но смолчал, губу закусив. Подумал: наверняка старого патьвашки это задумка. Он всё тут устроил, чтоб как раз к летнему солнцевороту.
Вихти поднялся, развёл руки. Сразу, как по волшебству, повисла тишина, угомонилось даже вороньё на берёзах.
– Дети Укко, слушайте меня! – Зычный голос колдуна раскатился по долине ветром, и эхом зашелестела листва. – Сегодня, в день сильного солнца, самые сильные мужчины будут состязаться перед вами в борьбе и бое! Достойнейшие получат мечи, скованные из морозной стали, лучшие по эту и по ту сторону озёр нашей земли! Пусть выйдут вперёд зачинщики!
Из людского круга вышли вперёд семеро: трое валитовых дружинников с Мунданахтом во главе, трое незнакомых, одетых ладно и богато, с топорами у поясов, и – Инги усмехнулся – старый знакомец Леинуй, в латаной рубахе да портах, без меча, только с ножом у пояса да коротким копьём в руках. Но и без брони, без узорчатых одежд и оружия казался он самым грозным из всей семёрки, чудовищно широкоплечий, коротконогий, с длиннющими руками, будто оживший дубовый корч.
– Пусть любой желающий вызовет зачинщиков на поединок в борьбе, на копьях, мечах либо любом ином оружии по выбору зачинщика! – объявил патьвашка. – Победивший займёт место побеждённого! Тот, кто останется среди зачинщиков до того часа, пока солнце коснётся деревьев, будет победителем состязания и получит награду! Безоружные и те, чьё оружие не заострено, состязаются до победы. Состязание с острым оружием – до первой крови! Да благословят вас боги!
Самым сложным оказалось – не поддаться азарту. Не кричать: «Так его, так! Давай ещё!» или «Добей! Добей его, растяпа!», как когда-то в городе на берегах двух рек, среди толпы, сбежавшейся поглазеть на знатную драку. Не подпрыгивать, стиснув кулаки, не хлопать соседа по спине, вопя в самое ухо: «Ты видел, как он его? Видел??» А сидеть, изображая суровую непреклонность, кивать слегка, приветствуя бойцов, да вежливо поддакивать. Невыносимо!
Инги попеременно потел, мёрз, бледнел и заливался краской. Вокруг орали, разноголосо вопило вороньё с берёз, малышня свиристела в берестяные дуделки, визжали бабы. Тяжко, нудно стонал мужик, которому перебили голень палкой в первой же драке, – и никто не удосуживался оттащить его подальше, так и оставили под солнцем, на съедение слепням. Свистели и улюлюкали мальчишки, захлёбывались лаем псы. Было это одуряюще, пьяняще, нестерпимо, как зуд в ладонях, – и здорово! Будто ярость и страх бойцов перехлёстывали от кожи к коже, и зажигали кровь, и толкали мышцы.
А всего веселей смотреть было на Леинуя. Тот вызывался драться только безоружным. Стянул рубаху и, не замечая тучи слепней над собой, стоял, расставив ноги, упершись в землю – оживший валун, бугристое чудище. С ним многие вызывались потягаться – без оружия не страшно, не покалечит, проиграть такому не стыдно, а ведь забава, и честь немалая, раз отважился. Пусть бабы посмотрят! А Леинуй не грубой силой давил. Покачивался из стороны в сторону на коротких ногах, шажок туда, шажок сюда. Примерялся. Оп, сцепились! И глазом моргнуть не успеешь, а противник Леинуев уже в пыль плюхнулся, руками скребёт. И не видно в нем жестокости особой, и усилия не заметно – будто ветром бедняг сдувает. Думали, настоящая драка случится со здоровяком-весянином. Говорили, он издалека приехал, с Муй-озера, с Леинуем потягаться. Тоже широченный, но высокий, силы неимоверной – дышло сломал напоказ, валуны из земли выворачивал. Но только он над Леинуем нагнулся, за пояс ухватить, так сразу через голову – кувырк! А Леинуй уже ему глотку коленом придавил, и всё тебе состязание. К вечеру человек тридцать поборол, а ни капли пота на лбу. Ему первому Инги и вручил меч, тот, в который больше всего труда вложил, из множества проволок скованный, с дорогой рукоятью. Леинуй рассмеялся, поднял награду над головой – пусть все видят! – и низкое солнце полыхнуло алым на клинке.
Иголай проворчал недовольно:
– Ишь, будто крови просит.
И тут же, как в ответ его словам, из толпы раздалось:
– Не по тебе, сопляк, эта награда!
Леинуй повернулся – медленно, словно сам себя из земли вытаскивал, – посмотрел, прищурившись.
– Это кто там запищал? – Голос как из железной бадьи, гулкий, зычный, басистый. – Прятаться за баб будешь али выйдешь, повторишь?
В толпе кто-то шатнулся, выругался, отступил. Из-за спин шагнул вперёд Мунданахт, бледный, с запекшейся кровью на губах. Его вышиб за круг состязания третий поединщик, проворный молодой рубака из Икогаловой деревни. Вышиб, когда Мунданахт закашлялся, схватившись за грудь, и не успел отвести удара. Тогда многие закричали недовольно, требовали переиграть. Но правило одно для всех: кровь показал – проиграл.
– Щенок, тебе только мешки тягать! Не тебе браться за оружие мужчины, за меч! Ты ни разу его в руки не взял сегодня! Да ты вообще не знаешь, с какого конца браться за него!
– За меч я не берусь, кабы кого из своих ненароком не убить, – прогудел Леинуй. – Тебя, к примеру, побитого уже.
– Побитый, да не тобой, увалень! – выкрикнул Мунданахт и, прежде чем успели остановить его сторожа, кинулся, выхватив свой меч.
Всё-таки, хоть и старый, и побитый, – быстрый он был, точно ударил. Леинуй едва успел меч подставить. Да только, столкнувшись с подставленным лезвием, Мунданахтов меч тренькнул, верхушка клинка взлетела птицей, сверкнув. А новый Леинуев меч, отпружинив, прыгнул вперёд, будто сам по себе, прочертил концом по плечу, по предплечью. Кровь хлынула пеленой, и тотчас же завизжала женщина, пронзительно, в смертном ужасе, и обернувшийся Инги увидел, что обломок Мунданахтова меча вошёл ей под грудь, в круглый, тяжёлый живот.
Больше в этот день не состязались. И пира не было. Кровь ничем не смогли унять – ни травами, ни перевязкой. Все трое умерли в один час, выпустив руду жизни до последней капли: и Мунданахт, и жена Аекуя, и её нерождённый ребёнок. Аекуй, обезумев от горя, кричал и бился, пускал изо рта пену. Пришлось связать, чтоб не покалечил себя. А он биться перестал и принялся выкрикивать безумное, проклиная землю, и стены, и всех за ними.
