Набат. Книга вторая. Агатовый перстень - Шевердин Михаил Иванович (книги серия книги читать бесплатно полностью .TXT) 📗

Из-за склона взошла луна, точно белый диск льда с голубыми пятнами, и сделала тропу холодной и та­инственной. Тени от коней плыли, плескались в лунном свете. Давно забытое ощущение прохлады пронизало тело, и стало дышаться легко и свободно. Духота оста­лась где-то далеко внизу, за вдруг выросшими за спи­ной минаретообразными утёсами со светящимися в сия­нии желтоватого месяца верхушками-пиками. Кони зашагали, несмотря на крутой подъём, быстрее, высекая подковами маленькие молнии из камней. Тень засло­нила свет... Зазвенело, заплескало, забурлило — и в лицо полетели брызги. Кони захрапели, потянулись к воде. Откуда-то с высоты лился целый поток. Водопад низвергался с утёса, на верхушке которого сверка­ла, точно бриллиант чистой воды, яркая Зухра — Вене­ра. От водопада, подобно серебряной ленте, сбегала вода.

Напились.

—  Уже близко, — сказал Пулат.

Поехали дальше.

Они ехали всю ночь и, когда уже лошади окончатель­но выбились из сил, оказались в Мурджеруме. Хотя и рассвело уже, но доктор так устал, что если даже ему предложили бы все блага мира, он не мог бы опи­сать внешнего вида кишлака. Он даже не помнит, как очутился на большом айване у постели своего друга Файзи.

Прежде всего Пётр Иванович взял его руку и стал считать пульс, и, уже считая, он встретился глазами с Юнусом. Только теперь доктор понял, что здесь он не один. На айване собрались все командиры и бойцы отряда.

То ли от крайней усталости, то ли просто безотчетно, но доктор не смог скрыть, насколько он поражён и расстроен состоянием Файзи. Все заметили это, и среди сидевших послышались громкие вздохи.

Файзи открыл глаза. При виде доктора он улыб­нулся:

—  Приехал доктор, а я... такой... плохой..

—  Здравствуйте, Файзи.

—   Разболелся я. Тут вот они, — и он усмехнулся болезненной улыбкой, — уже вокруг моего ложа водили барана... Сколько их ни учил я, а они, смо-трите, во что верят... Зарезали барана и роздали нищим. Я не стал возражать. Пусть бедняки поедят сытно... Видно дело мое трудное, раз вы приехали, доктор...

—  Ничего, сейчас посмотрим вас... Вот он нас при­вёл. Подойди, Иргаш.

—   Иргаш? Здесь? — с хрипом вырвалось из груди больного. Он сделал отчаянную попытку подняться.

—  Лежите, лежите, он подойдёт, — доктор обернулся и сделал знак Иргашу, прислонившемуся к столбу и смотревшему на отца.

Упираясь локтями в постель и неестественно выгнув­шись, Файзи поднял голову.

—  Зачем ты приехал? Рано ты пришёл. Я ещё не умер. Подожди немного... И тогда тебя, убийца, обве­дут вокруг моей могилы.

Переминаясь с ноги на ногу, Иргаш молчал, только желваки ходили на его скулах.

—  Что же? Ты наточил свой нож и на отца, а? — снова заговорил Файзи. — Иди, иди, я не боюсь... Иди пролей кровь того... кто... родил тебя...

Он упал на подушку и слабым голосом продол­жал:

—  О, он видит... отец умирает... Он пришел посмот­реть, как... отец... его... умирает...

Вдруг он с силой, непонятной в этом ослабевшем теле, поднялся и сел на постели.

—  Братоубийца, ты... ты... родного брата предал в руки палачей, теперь пришёл... убить отца...

И так как Иргаш всё ещё молчал, Файзи попытался встать. С поразительной силой он вырвался из рук док­тора и Юнуса и, показывая на Иргаша протянутой ру­кой, крикнул:

—  Проклят... проклят... проклят...

Спотыкаясь, Иргаш спустился по каменным ступень­кам айвана и побрёл вниз по улочке кишлака.

Файзи потерял сознание. Доктор и Юнус бережно опустили его на постель.

Доктор сделал всё, что было в его силах, чтобы вер­нуть больного к жизни. Но бесполезно.

Командир добровольческого коммунистическсго от­ряда, рабочий, труженик, человек большого сердца и великого мужества, Файзи Шами умер через несколько часов, не приходя в сознание. Его похоронили на скло­не холма близ селения Мерджерум. И, воскрешая древ­ний обычай своих далеких кочевых предков, бойцы отряда, прежде чем прощальным залпом проводить своего Файзи, насыпали над его могилой курган, кото­рый с тех пор называется Файзи-Тепе.

Глава тридцать третья. ПУТЬ   ПАЛОМНИЧЕСТВА

                           Неверие человека, подобного мне, невероятно.

                           Его невозможно допу­стить. Крепче, чем моя вера, нет ве­ры.

                           Во все эпохи есть один такой, как я — и тот неверный!

                           Так значит во всю эпоху нет ни одного мусуль­манина.

                                                                       Абу Али ибн-Сина

                          Если когда-нибудь с моего языка сорвется слово покаяния,

                          то от та­кого, осквернения я прополощу его вином.

                                                                        Хафиз

Измождённое лицо пепельного цвета, высохшее тело аскета и странная нездешняя одежда, делавшая Сеида Музаффара похожим на неведомую птицу из страны зловещих легенд, поражали всех встречных настолько, что они торопливо слезали с лошадей и ишаков и без­молвно сгибались в поклоне. Слова приветствий зами­рали у них в горле. А всадники ехали всё дальше, чаще всего напрямик, минуя большие дороги, по тропинкам, протоптанным скотом, а то и просто целиной, по степи. Ишан беспощадно гнал коня, и спут-ники его в душе приходили в отчаяние: до того все устали, хотя никто не смел заикнуться об этом вслух. Чем дальше, тем ху­же. Почти полдня пришлось ехать по сухим лессовым обрывам. В узких естественных коридорах пыль стояла стеной, и духота делалась нестерпимой. Пища, чалмы, одежда, руки, гривы коней покрылись слоем беловатой, тонкой, как пудра, пыли, которая смешалась с потом и образовала глиняную корочку, и когда всадники выез­жали наверх, они походили на легион бледных джинов, выскочивших из преисподней, чтобы тотчас же прова­литься под землю. За холмами и обрывами пошли рас­калённые солнцем галечные поля.

Принимавшие участие в путешествии ишана и при­соединившихся в качестве паломников и добровольных проводников, помещики и баи из окрестных кишлаков первое время старались изо всех сил, скакали лихо впереди, чтобы предупреждать народ о приближении священного каравана высокопоставленного паломника. Они требовали у местных жителей доброхотных даяний «на дорогу» и не брезговали ни деньгами, ни продукта­ми. Некоторые обнаглели до того, что от имени ишана заставляли дарить себе халаты, коврики для молитвы, отрезы сукна, шелка. Но время шло, ишан не останав­ливался на отдых, измученные вконец непривычной скачкой по горам, даже наиболее ретивые изнемогали и старались незаметно отстать. Один из видных в прош­лом эмирских чиновников Токсаба Бадреддин, вымотав­шись вконец и посоветовавшись с друзьями, решил, как он выразился, помочь просветиться разуму господина святого. Он поспешил в видневшийся вдали кишлак, поговорил с некоторыми из его жителей и, выждав время, направился с ними навстречу ишану, неутомимому, непреклонному, ехавшему в седле всё так же прямо и спокойно.

—  Говори, — глухо сказал ишан, почти не шевеля губами.

—  О святой, о обитель рвения ислама, дозвольте спросить. Мне, знающе-му здешние места, хотелось бы об­ратить внимание вашей милости на одно    неизвестное вам обстоятельство.

—  Говори короче!

Несколько растерявшись, Токсаба Бадреддин уже не столь уверенно продолжал:

—   Вот жители здешнего селения. Они умоляют вас прервать ваше паломничество. Скажите! — обратился он к двум розовощёким чернобородым здоровякам в белых аккуратных  чалмах, — скажите, аксакалы, что знаете.

—  О господин, — почти в один голос завопили акса­калы, — ваш путь усложнился, ваша дорога покрылась камнями затруднений. Мосты дальше на дорогах поло­маны, овринги обрушены. Остановитесь в нашем селе­нии, ибо дальше в кишлаках вы не найдёте и куска хле­ба и снопа клевера. Кругом нечестивые воины Красной Армии. Увы! Опасности предостерегают.