Графиня де Шарни. Том 1 - Дюма Александр (полная версия книги .TXT) 📗
Но оба слуги и не думали ложиться; Жан, правда, хоть и был помоложе, прикорнул в кресле в передней.
Тайч не сомкнул глаз.
Без четверти четыре неистово зазвонил колокольчик. Оба кинулись в спальню к Мирабо.
Двери в нее были закрыты.
Тогда они догадались пойти в обход через покои незнакомки и проникли в спальню.
Мирабо, упав навзничь и почти без сознания, крепко сжимал в объятиях эту женщину, несомненно с умыслом, чтобы она не могла позвать на помощь, а она, не помня себя от ужаса, звонила в колокольчик на столе, потому что не могла добраться до другого колокольчика, стоявшего на камине.
Заметив обоих слуг, она стала взывать о помощи, не только для Мирабо, но и для себя: Мирабо в своих конвульсиях душил ее.
Казалось, переодетая смерть хочет увлечь ее за собой в могилу.
Соединив усилия, оба слуги разжали руки умирающего, Мирабо простерся в кресле, а женщина в слезах вернулась в свои покои.
Тогда Жан бросился за доктором Жильбером, а Тайч попытался подать своему господину первую помощь.
Жильбер не стал тратить время на то, чтобы запрячь лошадей или подогнать карету. От улицы Сент-Оноре до Шоссе-д'Антен было недалеко, он поспешил вслед за Жаном и за десять минут добрался до особняка Мирабо.
Тайч ждал внизу, в вестибюле.
— Ну, друг мой, что у вас стряслось? — спросил Жильбер.
— Ах, сударь, — сказал старый слуга, — все эта женщина, опять эта женщина, да еще проклятые цветы; вот увидите, вот увидите!
В этот миг послышалось рыдание. Жильбер стремительно взбежал по лестнице; когда он уже был на верхней ступеньке, дверь, соседняя с дверью Мирабо, отворилась, показалась женщина в белом пеньюаре и бросилась в ноги врачу.
— Жильбер, Жильбер, — простонала она, цепляясь обеими руками за его грудь, — во имя неба, спасите его!
— Николь! — вскричал Жильбер. — Николь! Так это были вы, несчастная!
— Спасите его! Спасите его! — взывала Николь.
На мгновение Жильбер застыл, пронзенный ужасной мыслью.
— Вот как! — прошептал он, — Босир торговал памфлетами, направленными против него, Николь — его любовница! Да, он и в самом деле погиб, потому что за всем этим стоит Калиостро.
И он поспешил в покои Мирабо, хорошо понимая, что нельзя терять ни минуты.
Глава 14. ДА ЗДРАВСТВУЕТ МИРАБО!
Мирабо лежал в постели: он пришел в сознание. Здесь же были остатки ужина, тарелки, цветы — улики не менее красноречивые, чем остатки яда на дне бокала у постели самоубийцы.
Жильбер быстро подошел к нему и, видя его, вздохнул с облегчением.
— А, — выговорил он, — дело все же не так плохо, как я опасался.
Мирабо улыбнулся.
— Вы полагаете, доктор? — произнес он.
И покачал головой с видом человека, знающего о своем состоянии не меньше врача, который подчас хочет обмануться сам, чтобы лучше обманывать других.
На сей раз Жильбер не обратил внимания на внешние симптомы болезни.
Он пощупал пульс: пульс был быстрый и возбужденный. Он посмотрел язык: язык был обложенный и желтый; он осведомился об ощущениях в голове больного: голова была тяжелая и болела.
По нижним конечностям начинал распространяться холод.
Внезапно начались такие же спазмы, как два дня назад; они сводили Мирабо лопатки, ключицы и диафрагму. Пульс, и раньше быстрый и возбужденный, стал перемежающимся и судорожным.
Жильбер прописал те же отвлекающие средства, что вызвали облегчение в прошлый раз.
К несчастью, больной или не в силах был терпеть это мучительное лечение, или не желал исцеляться, но спустя четверть часа он стал жаловаться на такие невыносимые боли в местах припарок, что пришлось их снять.
И начавшееся было улучшение сразу сошло на нет.
Мы не собираемся прослеживать во всех подробностях все фазы этого страшного недуга; скажем лишь, что наутро по городу распространился слух о нем, и на сей раз вести были более тревожные, чем накануне.
Болезнь вернулась, говорили люди, и грозит свести больного в могилу.
Вот тут-то и появился случай оценить ту огромную роль, которую может играть один человек в жизни нации.
Весь Париж взволновался, как в те дни, когда жизням отдельных людей и всего населения в целом угрожает тяжкое общественное бедствие. Весь день, как и накануне, улица оставалась перегорожена, и на ней стояли на часах простые люди, чтобы стук карет не беспокоил больного. Кучки людей, собираясь под окнами, постоянно требовали известий; сводки о состоянии больного тут же распространялись с улицы Шоссе-д'Антен по всему Парижу.
Дверь осаждала толпа граждан всех сословий, всех политических убеждений, словно все партии, в какой бы вражде они ни состояли одна с другой, несли в лице Мирабо значительную утрату.
Тем временем друзья, родственники и знакомые великого оратора заполнили дворы, вестибюли и помещения нижнего этажа, хотя сам Мирабо понятия не имел об этом наплыве народа.
Мирабо и доктор Жильбер почти не разговаривали.
— Значит, вы решительно хотите умереть? — спросил врач.
— А что толку жить? — возразил Мирабо.
И, вспомнив о том, какие обязательства принял на себя Мирабо по отношению к королеве и какой неблагодарностью она ему отплатила, Жильбер не стал его переубеждать; он пообещал сам себе, что до конца исполнит свой врачебный долг, но понимал заранее, что он не бог и не в силах совершить невозможное.
В первый же день обострения болезни, вечером, Клуб якобинцев прислал депутацию во главе с Барнавом, чтобы справиться о здоровье своего бывшего председателя. Вместе с Барнавом хотели отрядить обоих Ламетов, но те отказались.
Когда Мирабо сообщили об этом обстоятельстве, он сказал:
— А, я прекрасно знал, что они трусы, но я не знал, что они еще и глупцы!
В течение суток Жильбер ни на миг не отлучался от Мирабо. В среду вечером, около одиннадцати, больной был в относительно спокойном состоянии, так что Жильбер согласился выйти в соседнюю комнату и несколько часов передохнуть.
Перед тем как лечь, доктор распорядился, чтобы его немедля уведомили о малейших угрожающих симптомах, если они появятся.
На рассвете он проснулся. Никто не потревожил сна, но все же ему стало тревожно: трудно было поверить, что улучшение держится столько времени без малейших настораживающих проявлений.
В самом деле, когда спустился Тайч, он со слезами на глазах и со слезами в голосе сообщил, что Мирабо совсем худо, но, какие бы терзания он ни испытывал, он запретил будить доктора Жильбера.
А между тем больной, должно быть, жестоко страдал: пульс был угрожающий, боли усиливались и свирепо терзали его и, наконец, возобновились приступы удушья и спазмы.
Много раз — Тайч полагал, что это начинался бред, — много раз больной произнес имя королевы.
— Неблагодарные! — твердил он. — Даже не прислали справиться о моем здоровье!
А потом добавлял, словно рассуждая сам с собой:
— Как странно! Что же она скажет завтра или послезавтра, когда узнает, что я умер?
Жильбер подумал, что все решит кризис, который должен наступить уже скоро; и, собираясь вступить с недугом в яростную схватку, он велел поставить пациенту пиявки на грудь, но пиявки, словно сговорившись с умирающим, не желали присасываться к коже, и их пришлось заменить новым кровопусканием из ноги и мускусными пилюлями.
Припадок длился восемь часов. В течение восьми часов Жильбер, как опытный дуэлянт, давал, так сказать, бой смерти, парируя каждый наносимый ею удар, опережая иные ее выпады, а иногда и не успевая отразить ее натиск. Наконец на исходе восьми часов лихорадка успокоилась и смерть отступила; но, подобно тигру, который удирает, чтобы вернуться, она оставила отпечаток своих когтей на лице больного.
Жильбер застыл, скрестив руки, над постелью, которая недавно была полем жестокой битвы. Он был слишком искушен в секретах своего искусства, чтобы еще на что-то надеяться или хотя бы сомневаться.
Мирабо был обречен, и в этом трупе, простертом перед ним, Жильбер, несмотря на теплившиеся в нем остатки жизни, не в силах был видеть живого Мирабо.
