Сан Феличе Иллюстрации Е. Ганешиной - Дюма Александр (читать полностью бесплатно хорошие книги TXT) 📗

— Довольно, довольно, дорогой мой кардинал! — воскликнул Фердинанд, рассмеявшись. — Понял. Вы правы, мой преосвященнейший. Благодаря этому манифесту я прослыву героем. Кто бы мог подумать об этом, когда я поменялся мундирами с д’Асколи на каком-то постоялом дворе в Альбано? Решительно, вы правы, дорогой кардинал, ваш Пронио — гений. Вот что значит изучать Макиавелли! Но смотрите-ка, он забыл свою книжку!

— Ничего, государь, можете оставить ее у себя и тоже изучить на досуге. Он в ней ничего нового уже на найдет.

LXV

В ОЖИДАНИИ ЧИНА ПОЛКОВНИКА МИКЕЛЕ-ДУРАЧОК СТАНОВИТСЯ КАПИТАНОМ

В тот же день часов в пять-шесть пополудни глухой, грозный гул, подобный тому, что предвещает бурю или землетрясение, возникнув в старых кварталах Неаполя, стал постепенно распространяться по всему городу. Из типографии синьора Флорио Джордано на площади Меркателло выходили люди, причем на левой руке каждого висели широкие печатные листы, а в правой были кисти и ведерки с клеем; люди эти расходились по разным кварталам города, оставляя за собою множество афиш, возле которых собирались любопытные; по этим афишам можно было судить о маршруте расклейщика — он то поднимался по улице Инфраската к Вомеро, то спускался к Кастель Капуано, к Старому рынку, то шел к приюту Неимущих через площадь Пинье, то следовал вдоль всей улицы Толедо, подходил к Санта Лючии по спуску Джиганте или к Мерджеллине по мосту и набережной Кьяйа.

Афиши, пестревшие по всему городу и так будоражившие жителей, были не чем иным, как воззванием короля Фердинанда, или, вернее, командира Пронио; имя последнего, как того и хотел кардинал Руффо, сияло на всех стенах столицы Обеих Сицилии. Гул все возраставших толп и волнение, охватившее все кварталы города, были вызваны именно этим воззванием.

В самом деле, из него неаполитанцы узнавали одновременно о возвращении короля, как они полагали, находившегося в Риме, и о нашествии французов, армия которых, по их сведениям, наоборот, отступает.

Из этих несколько туманных объяснений, сама запутанность которых была, впрочем, нарочитой и весьма обдуманной, следовало, что король — единственная надежда родины, ангел-спаситель королевства.

Он прошел сквозь ряды французов, — ну да, недаром, значит, ходили слухи, что он ночью возвратился в Казерту! Он поставил на карту свою свободу, он подверг опасности свою жизнь, чтобы умереть вместе со своими верными неаполитанцами!

Большего не совершили ни король Иоанн при Пуатье, ни Филипп Валуа при Креси.

Невозможно было не оценить подобную самоотверженность, не вознаградить такие жертвы.

Возле каждой прокламации толпились горожане, обсуждая, толкуя, комментируя ее. Люди грамотные — а таких было немного — наслаждались своим превосходством, разглагольствовали и делали вид, будто все отлично понимают, а потому остальные, не умевшие читать, слушали их, разинув рот, развесив уши и глядя во все глаза.

На Старом рынке, где грамотных было еще меньше, чем в других местах, у дверей Беккайо собралась огромная толпа. Посреди нее выделялся наш друг Микеле-дурачок; чтобы прочесть воззвание, он пробрался поближе к стене и теперь упивался преимуществом, которое давало ему его утонченное образование, сообщая ошеломленной толпе новости, содержавшиеся в воззвании.

— Из всего этого одно ясно, — заметил Беккайо со свойственным ему грубоватым здравым смыслом, устремив в Микеле свой горящий глаз — единственный оставшийся у него после страшной раны, которую нанес ему в Мерджеллине Сальвато, — главное, что мерзавцы-республиканцы — да провалятся они в преисподнюю! — задали bastonata [95] генералу Макку.

— Тут об этом ни слова, — возразил Микеле, — однако, если сказать по чести, то похоже. Мы, люди образованные, в таких случаях говорим, что это подразумевается.

— Подразумевается или не подразумевается, — стоял на своем Беккайо, — а как ни верти, французы — чума их побери! — идут на Неаполь, и не пройдет двух недель, как они будут здесь.

— Да, из воззвания я заключаю, что они вторглись в Абруцци и явно держат путь на Неаполь, — сказал Микеле, — но только от нас самих зависит не пустить их сюда.

— А как им помешать-то? — не унимался Беккайо.

— Чего же проще, — возразил Микеле. — Ты, например, возьмешь свой нож, Пальюкелла — свое ружье, а я — свою саблю — словом, каждый вооружится чем-нибудь, и мы двинемся на них.

— Двинемся на них, двинемся на них, — заворчал Беккайо, найдя предложение Микеле несколько легкомысленным. — Болтать, оно всегда просто.

— А сделать еще того проще, дружище Беккайо. Нужно одно. Правда, этого не найдешь под шкурой баранов, которых ты режешь: нужно мужество. Мне из верных источников известно, что французов не больше десяти тысяч, нас же, лаццарони, в Неаполе шестьдесят тысяч — здоровых, сильных, с крепкими руками, крепкими ногами и зоркими глазами.

— Зоркими глазами, зоркими глазами, — ворчал Беккайо, почувствовав в словах Микеле намек на свой изъян, — легко тебе так говорить.

— Так вот, — продолжал Микеле, не обращая внимания на возражения Беккайо, — вооружимся каждый чем-нибудь, хотя бы камнем или пращой, как пастух Давид, и если каждый убьет шестую часть француза, их ни одного уже не останется, раз нас шестьдесят тысяч, а их только десять тысяч. Уж для тебя-то, Беккайо, это не составит особого труда, ведь ты сам говоришь, что тебе приходилось драться одному против шестерых.

— И в самом деле, сколько бы мне не попалось в руки… — отозвался Беккайо.

— Правильно! — промолвил Микеле. — Только, по-моему, не стоит ждать, когда они тебе попадутся в руки, а то как бы нам самим не оказаться в их руках; надо всюду опережать их, всюду их бить, где бы они нам ни попались. Надо быть мужчинами, черт побери! Раз я тебя не боюсь, раз я не боюсь Пальюкеллы, раз я не боюсь трех сыновей Бассо Томео, которые все грозятся убить меня, но не убивают, то тем более шесть человек, боящиеся одного, — трусы.

— Микеле прав! Прав! Прав! — раздалось несколько голосов.

— А если я прав, так докажите мне это. Я готов отдать свою жизнь, пусть же и другие, готовые отдать свою, объявят об этом.

— Я готов! Я! Мы! Мы! — ответило человек пятьдесят. — Согласен возглавить нас, Микеле?

— Еще бы, разумеется, согласен, — отвечал лаццароне.

— Да здравствует Микеле! Да здравствует Микеле! Да здравствует наш капитан! — раздалось со всех сторон.

— Хорошо! Вот я и капитан, — сказал Микеле. — Как видно, предсказание Нанно начинает сбываться. Хочешь быть моим лейтенантом, Пальюкелла?

— Хочу, право слово, хочу! — отозвался тот, к кому обратился Микеле. — Ты славный малый, хоть и чванишься своей ученостью. Но раз уж непременно должен быть вожак, так лучше, чтобы это был тот, кто умеет читать, писать и считать, чем неуч.

— Так вот, — продолжал Микеле, — пусть те, кто хочет, чтобы их вожаком был я, соберутся на улице Карбонара и ждут меня там с оружием, которым им удастся запастись. А я пойду за своей саблей.

Толпа зашевелилась, и человек сто, готовые стать под его начало, отправились по домам за оружием, без которого нельзя было вступить в ряды новобранцев капитана Микеле.

Что-то подобное происходило и на другом конце города, между улицей Толедо и Вомеро, — в верхней части дороги, ведущей от Инфраскаты, у начала подъема Капуцинов.

Фра Пачифико, возвращаясь со сбора пожертвований со своим ослом Джакобино, заметил бегущих людей, на левой руке которых висели прокламации; они наклеивали их всюду, где находили подходящее место, так, чтобы их можно было прочесть. Брат-сборщик вместе с другими любопытными подошел к такой прокламации и стал разбирать ее не без труда, ибо не был таким большим грамотеем, как Микеле; все же он разобрался в ней, и неожиданные новости, о которых там сообщалось, распалили дремавший в нем воинственный пыл: еще бы, ненавистные якобинцы собираются перейти границу королевства!