Войку, сын Тудора - Коган Анатолий Шнеерович (книги бесплатно читать без TXT) 📗
— Какой он все-таки молодец! — шептал в это время Штефан-воевода, следя за своим противником. — Какой он молодец, сей проклятый царь!
Между тем турецкие орудия продолжали беспорядочную, но все более точную стрельбу; ядра все чаще попадали в цель, вырывая из частокола куски бревен, раскидывая наваленные на него у основания камни, поражая защитников. Войку увидел, как падают вокруг него товарищи — бойцы белгородской четы. Крупные ядра из колонборн сваливали сразу до десяти человек, но на место убитых и искалеченных сразу становились их соратники. Выдержать такое помогало только мужество — невысокий вал и тын были плохой защитой от пушечного боя осман. Ядра начали попадать и во вторую линию обороны — скованные цепями возы, разбивая в щепы колеса, укрепленные борты.
Но вот первая волна штурмующих докатилась до рва — и захлебнулась в нем. Мухаммед, следивший теперь за нею издалека, в досаде прикусил губу: его вина, он не оценил по достоинству этого второго — после орудийного заслона — препятствия на пути турецких алаев, не велел приготовить фашин, бревен, мешков с землею, чтобы засыпать, не пустил перед янычарами саинджи с лопатами и заступами. Ров оказался слишком широким и глубоким; когда его копали, Штефан-воевода недаром твердил своим: «Не ленитесь, братья, не жалейте сил! Чем глубже будет сия ямина, тем больше поганых найдет в ней могилу!» И сбылось: с разгону в ров попадали десятки и сотни бесермен. На тех, кто пытался выбраться, сверху падали их товарищи, подталкиваемые стремительно катившейся с поля плотной массой наступающих, так что ров, как ни был глубок и широк, все равно вскоре оказался заваленным телами, еще в большинстве живыми, шевелящимися. И по ним, оглашая долину и кодры яростными воплями, на вал полезли новые сотни и тысячи турок.
Штефан-воевода рванул из ножен саблю и, наклонившись над краем частокола, наотмашь ударил по первому из нападающих, пытавшемуся ворваться в паланку. И началась сеча, какой отродясь не видывала еще Белая долина среди древних молдавских кодр.
Стреляющая, вопящая, ощетинившаяся копьями и клинками лава докатилась до вершины частокола, и тут в нее в упор разрядили защитники свои аркебузы, арбалеты и луки, заговорили малые огневые пасти в руках пушкарей Германна — затинные пищали. В грудь штурмующим ударили копья молдавских витязей, на их головы посыпались большие камни, выметавшиеся из катапульт. Волна откатилась, обагряя кровью затоптанных ею товарищей во рву, но откатилась недалеко — ее уже снова погнала кверху следующая. Но тут опять выдохнули пламя орудия князя Штефана, заговорили приготовленные для нового залпа пищали и аркебузы, посыпались камни и тысячи стрел. Нападающие опять подались назад; пять десятков турецких пушек, пользуясь этим, кдарили по молдавским укреплениям, попадая при недолетах и в своих, но причиняя немалые потери войску Штефана-воеводы.
И опять, карабкаясь по трупам, призывая аллаха и скрежеща зубами от ярости, ударная сила османского царства — ее янычары — вслепую ринулись на противника, устилая покатые откосы вала телами в окровавленных кафтанах. Чужою кровью, высосанною, как дань, из живой плоти порабощенных ею народов и стран, жестокая и хищная империя осман орошала молдавское поле, чтобы собрать на нем жатву новой победы. И снова, с неслабеющей твердостью, нападающих встретили воины князя Штефана, ударили всем оружием, приняли на копья и мечи и, остановив на гребне вала, заставили откатиться ко рву.
Чем яростнее становилась схватка, тем больше захватывало Чербула холодное упоение, уже не раз испытанное им в бою. Твердо встав на утоптанную земляную площадку, перед которой возвышались, прикрывая его по грудь, вершины глубоко врытых дубовых стволов. Войку с обычным уже для него умением отбивал наскоки осатаневших газиев. Показывалась голова в шлеме — и витязь ловко бил под край металлического колпака, откуда сразу же брызгала кровь; показывалась рука с клинком — выбивал ятаган или саблю, отсекал руку, перерубал пальцы. Перерубал, как тростинку, древко вражеского копья. Прикрывал себя и стоявшего слева боярина Тимуша щитом, в котором торчали уже дротики и стрелы, в верхнем обрезе которого щерилась полукруглая выбоина от просвистевшего мимо уха вражеского ядра. И рубил, рубил без остановки, привычно следя за тем, чтобы не уставала рука, чтобы успевала расслабиться в тот краткий миг, когда она, нанеся удар, готовилась к новому взмаху, — как учил его тому отец, капитан Тудор Боур из Четатя Албэ. С сабли Войку стекала кровь, капли крови, пока еще вражьей, обильно покрыли распахнутый серый плащ опального витязя, забрызгали кольчугу и легкий шлем, застыли на круглом щите. Войку давно узнал, что муж, сразивший врага в правой схватке, уже — иной человек. Иная в нем теперь душа — открытее, выше, емче, словно вобрала лучшую часть того, кого он срубил, — и мужество его, и стойкость, и веру в свою правоту. И дело такого мужа теперь — святое, и строже с него отныне спрос. С Чербулом бывало такое и ранее — под Высоким Мостом и в Мангупе, на мятежном корабле среди волн Черного моря и в Земле Бырсы. Но он с благодарностью, будто заново, лелеял в себе это чувство сейчас.
Крики ярости непрерывно вставали над волнами штурмующих. Молдавское войско рубилось молча, от князя до войника.
Турки остановились; наконец, скользя по крови и трупам, отхлынули в третий раз. Ударили, словно того и ждали, их орудия. Упали совсем рядом со Штефаном-воеводой храбрые Бодя-ворник, спатарь Михай, стольник Барс. Пали стоявшие вместе с Чербулом знакомые ему по Четатя Албэ витязи Васкул, Хрикул и Чуб. Заработали оставшиеся в строю немцы-бомбардиры, перезаряжая пушки, из котороых теперь действовало только семь — остальные были сбиты с лафетов вражеским огнем.
А враг, оправившись, наступал опять. Со всех сторон к месту сечи, подбадривая своих, неслись уже прославившие себя во многих войнах алайджи и беки, любимые полками паши и визири. И, спешившись, размахивая саблями, пробирались в первые ряды. Впереди атакующих пошли сражавшиеся еще под началом султана Мурада седобородые Куш-ага, Ахмет-Сараф-бек, Сулейман-бек Ибрагим; сам визирь Сулейман, по прозвищу Гадымб, дважды переведавшийся в боях с беем Штефаном, с ятаганом в руке спешил занять место в схватке, дабы отомстить ак-ифлякам за прежние неудачи.
Штурмующие полки, подпираемые и подгоняемые все более плотно сгущавшимися в их тылу массами великой армии, качнулись и снова пошли на приступ, туда, где реяло зеленое знамя в руках алемдара Али, по-прежнему невредимого, будто его охраняла сама войсковая святыня, где против него гордо высилось над валом молдавское знамя с головою быка, с изображением святого Георгия на оборотной стороне полотнища.
И тут показал себя огромный бубен, вплотную подвезенный к лесу на своей высокой арбе. До сих пор подавали голос лишь его младшие собратья; теперь, покрывая многошумье боя, заговорил и он, будто доказывая, что недаром с большим трудом тащили его по иссушенным зноем дорогам Румелии, Болгарии и Мунтении, а теперь по выжженной земле ак-ифляков. Два дюжих чернокожих раба, стоявшие на особых выступах над бубном-великаном, по сигналу аги начали по очереди обрушивать тяжелые гладкие палицы на туго натянутую буйволовую кожу пузатого пришельца из Стамбула. И долина наполнилась его боем — настойчивым, тревожно-радостным, зовущим. Большой турецкий бубен задал общий ритм неисчислимому войску султана, сообщил ему единый порыв. И его аскеры устремились вперед, околдованные, подхваченные бесконечной чередой убыстряющихся гулких ударов, в неудержимом штурме-пляске в смертном танце, в котором великая армия Фатиха развернулась, напрягла все свои силы и волю.
На лице султана Мухаммеда появилась улыбка. Зачарованная усмешка азартного игрока, увидевшего, что счастье начинает поворачиваться к нему лицом.
Вал нового приступа высоко всплеснулся на частокол Штефанова лагеря. Молдавские пушки и баллисты, пищали и арбалеты разрядились в него в упор, выкосив новые кровавые клинья. Но удержать нападающих за линией тына было уже невозможно, их было слишком много, и они перехлестнули бревенчатую стену.
