Тризна по женщине - Холт Коре (е книги txt) 📗
— Ты сама варила его?
— Да, — ответила я.
— Лучше бы мне с топором в руке сидеть на коньке крыши только что срубленного дома и смотреть вслед кораблям, уходящим из залива в Ирландию, чем быть на борту предводителем и знать, что там я буду убивать женщин и отбирать у них серебряные пряжки. Где твоя пряжка? Растопчи ее! Дави ее ногой! Ломай! — закричал он.
Я так и сделала.
А потом подняла эту сломанную пряжку и положила ее на стол перед ним, первый раз я испытывала к нему любовь.
— Разве меня не вынудили быть конунгом? — спросил он. — Почему мне не разрешили остаться плотником, как мне хотелось? Меня хвалили за мое умение: конунг, а работает топором и рубит дома не хуже настоящего плотника. Но все же считали, что главное мое дело — повелевать. И я повелевал.
Теперь я ослабел.
— Знаешь. — Он встал, похлопал себя по толстому животу, а потом подошел ко мне и прижался губами к моим губам, и мои губы вспыхнули от стыда и нежности. — Я хочу, чтобы меня похоронили в кургане без оружия.
— Пива! — крикнул он.
— Когда-нибудь ты меня убьешь, правда?
Я налила ему еще пива.
И сказала:
— Наутро после брачной ночи ты подарил мне очень красивый корабль. Давай вдвоем уплывем на нем отсюда?…
— Или будем сидеть на коньке крыши и смотреть, как на нем уплывут другие? — засмеялся он.
В тот вечер мы с ним уплыли вместе.
Он был хороший человек.
Но наступил новый день.
Да, наступил новый день. И я поняла, что не смогу жить с человеком, который опять будет повелевать и разорять, рубить мечом своих недругов, оставаясь в душе плотником, сидящим на коньке крыши, с человеком, у которого уже никогда не будет случая стать таким, каков он есть. И который никогда не признается, что он другой.
Может, и ты, гость из неведомого, изведал нечто подобное?
Нет. Мало кто изведал такое — вдруг понять, что человек, близкий тебе, на самом деле совсем другой и что ты могла бы полюбить этого другого, но больше уже никогда не встретишь его. А того, который рядом с тобой и которого ты видишь каждый день, ты уважаешь все меньше и меньше.
Я пошла к Фритьофу.
— У тебя есть жена, — сказала я.
Он испуганно кивнул, не говоря ни слова.
— И сын. И тебе, конечно, хочется сохранить их обоих?
Он снова кивнул.
— Но в моих силах отнять их у тебя, и тебе не поможет, даже если ты пойдешь к конунгу и выдашь меня ему. Я уже поговорила с ним и наклеветала на тебя. Я сказала ему, что ты повсюду порочишь меня, дабы посеять вражду между ним и мной. Тогда он сказал: если хочешь, можно его жену и сына положить в курган с моей старой теткой, которая скоро умрет. Поэтому у тебя нет выбора и ты должен исполнить то, что я требую. В темноте тебя никто не узнает. А потом я дам тебе все.
По его лицу я поняла, что ему было бы приятнее убить меня. Но он промолчал.
— А потом я дам тебе все.
Хаке, ястребник Усеберга, пришел к королеве, чтобы рассказать ей про событие в Уппсале, о котором ему стало известно. У одного из мелких уппсальских конунгов было много ястребов. Большей частью из породы тех, которых королева Усеберга когда-то посылала в Уппсалу. Но другой мелкий конунг из тех же мест напал на первого и заковал его в цепи. Чтобы помучить своего пленника, он уморил ястребов жаждой. На земляном полу лежал закованный пленник, а на жердях над ним сидели птицы с цепочками на лапах и в кожаных колпачках, под этими колпачками они кричали от жажды, через несколько дней птицы стали слабеть, однажды утром первая из них разжала когти, перевернулась и повисла вниз головой на своей цепочке.
Так один ястреб за другим повисали вниз головой.
Потом пленника освободили.
Он сам лишил себя жизни.
Хаке поклонился королеве и вышел.
Теперь королева говорила сухим, отрешенным голосом, она рассказала, что бонды Скирингссаля подняли бунт. Гудред со своими кораблями стоял в Стивлусунде, он решил сойти на берег и разгромить смутьянов. Он был пьян и потому безрассудно смел. Ему не хотелось ждать наступления дня, он решил сойти на берег той же ночью. Его люди воспротивились. Они боялись встретиться с крестьянами в темноте. Но Гудред Великолепный отшвырнул двоих в сторону, шатаясь, спустился по сходням и скрылся среди береговых камней.
Ночь была безлунная.
Кто-то подкрался к нему в темноте и всадил копье ему в живот.
Гудред был еще жив, когда подоспели его люди с факелами, но умер, как только его перенесли на корабль.
Его убийцу прикончили на месте.
Им оказался Фритьоф, мой слуга.
Я объявила, что мне нечего бояться и нечего скрывать: Фритьоф всегда повиновался моим приказаниям.
Самые старшие родичи Гудреда пришли ко мне и сказали, что я должна последовать в курган за своим супругом. Я сидела на почетном месте, а они стояли вокруг, рослые и самоуверенные, многие из них откровенно радовались, что глава рода погиб и они как бы поднялись ступенькой выше. Ко мне они испытывали неприязнь, и у них были для этого основания. Кто, как не я, послала слугу на это убийство, кому, как не мне, следует искупить свою вину и самой с перерезанным горлом быть положенной на корабль, плывущий в страну мертвых? Я знала и другое: когда жена следует за своим мужем или рабыня за своей хозяйкой, мужчины имеют право по очереди одарить ее своей страстью, прежде чем помощник смерти занесет нож. Я сидела на месте, а родичи Гудреда стояли кругом. Я смотрела на них.
Они сомкнулись вокруг меня — серая стена мужчин, прорваться через их кольцо силой я не могла. Мне полагалось смириться, придать своему голосу естественную дрожь. Встать, поклониться и сказать, что я им повинуюсь. Что с наступлением дня я готова принять смерть и последовать за тем, кто повелевал мною и распоряжался каждой частичкой моего тела. Но я сказала:
— Это мой дом. Я бросаю три шарика, и, прежде чем упадет третий, вы должны покинуть мои покои.
Передо мной лежали три шарика, сделанные из неизвестного вещества. Кто-то привез их, вернувшись из викингского похода, они называли это вещество стеклом. Я любила эти шарики. Сквозь них можно было смотреть. Я подняла первый. Родичи Гудреда разом загалдели, они не находили подходящих слов и не знали, кто из них должен говорить от имени всех. Я бросила первый шарик.
Встала и наступила на него ногой, вдавив в земляной пол, взяла второй и, приказав слугам осветить гостей факелами, холодно переводила взгляд с одного лица на другое, но решающего слова я еще не сказала.
Тогда заговорил один из них:
— Долг жены повелевает тебе последовать за своим супругом, если этого требуют его родичи. И это будет тебе наказание за то, что ты лишила его жизни.
Я бросила второй шарик. Спокойно пошла и стала по другую сторону стола, они расступились передо мной: как могли они заставить меня последовать в курган за Гудредом, если ни у кого из них не хватило мужества преградить мне дорогу.
Я сказала:
— Я стою тут. Вы — там. Можете на руках отнести меня в курган, можете отрубить мне голову, можете заставить меня уступить вашей похоти, а потом всадить в меня нож, но я буду кричать. Не думайте, что я по доброй воле лягу в курган. Надо мной нет никого. Я сама себе госпожа. Один не примет вынужденную жертву. Когда-нибудь я, конечно, умру. Но не в этот раз. Я буду кричать. И меня будет слышно от Усеберга до Борре. И все люди поймут, что вы силой принуждаете меня последовать в курган за моим мужем. Хуже того, какой-нибудь могильный житель станет преследовать вас во тьме, он сядет на край вашей постели, когда вы ляжете спать, и скажет: вы поступили несправедливо, заставив ее последовать за мужем в курган.
Я подняла третий шарик.
Один из мужчин замер с открытым ртом. Я плюнула ему в лицо. Потом спокойно вернулась к своему почетному сиденью и сказала:
— Это третий шарик.
И бросила его.
