Французский поход - Сушинский Богдан Иванович (электронная книга TXT) 📗
– Но этого я не знаю! – закричал Ганжульский. – Я не знаю, кто стоит за Дембовским, – взмолился он. – На распятии буду кричать, что не знаю, кто повелел Дембовскому послать меня в этот распроклятый монастырь, а потом на эту лесную дорогу! Я всего лишь капитан артиллерии.
– Как много раскаявшихся в течение одной ночи, – отпила Диана из чаши. Вино было красное, старое, медово-сладкое. Вряд ли такое вино могло настояться здесь, в Польше, в подвале лесника. Откуда в этой северной глуши взяться винограду? Другое дело, что бочонок привезен монахами. А попало оно в монастырские подвалы скорее всего из Венгрии или Семиградья. – Если так пойдет и дальше, мне придется поверить, что мы пережили ночь покаяния перед Страшным судом. И тоже начать раскаиваться.
– Страшный суд – это мы пану капитану обещаем, – заверил ее Кара-Батыр. Улыбка, скользнувшая по его лицу, была заимствована у бахчисарайского палача. – Будем еще спрашивать?
– Он больше ничего не знает, – покачала головой графиня, – а коль ничего не знает, стоит ли тащить его с собой до самого Кракова? – взглянула она на поручика. – Все, что может заинтересовать королеву в истории этого ночного монашеского заговора, она узнает от полковника Дембовского. Не так ли, поручик?
– Святая правда.
– В таком случае капитан от артиллерии меня больше не интересует.
Кара-Батыр и поручик уставились на графиню, ожидая ее приговора. По их пониманию, она обязана была сказать еще что-либо, разъяснить свое намерение. Но поскольку с разъяснениями Диана не спешила, мужчины терпеливо ждали. Причем непонятно чего.
– Так вы и в самом деле ждете, чтобы я приказала найти достойное этого капитана-артиллериста орудие и выстрелить его бренными телесами в сторону Варшавы? – вежливо поинтересовалась де Ляфер, уяснив, что дальше молчать бессмысленно. – Унесите его. И чтобы к утру никто и вспомнить не мог ни о капитане, ни об этом лесном пристанище монахов-разбойников.
Когда через час Ольбрыхская и Власта сели в карету, первые проблески рассвета уже сливались с пламенем пожара. А крик брошенного в горящую сторожку капитана отчаянно и скорбно оплакивала усевшаяся на ближайшей сосне плакальщица-сова.
– Вы немыслимо жестоки, графиня, – глухо молвила Ольгица, услышав, что Диана де Ляфер приблизилась к дверце экипажа.
– Вам не стоит судить об этом, госпожа Ольбрыхская, – спокойно, не повышая голоса, отрубила Диана. – Что вас удручает, мадам? Не вы ли при каждом возможном случае твердите, что судьбы начертаны на небесах, грехи ниспосланы дьяволом, а участь каждого из нас, червей земных, предрешена? Тогда что вы хотели изменить в участи казненного злодея? Наши воины предали его очистительному Божьему огню. Лучшего он не заслуживал ни перед Богом, ни перед людьми. Разве я не права?
Ольгица вздохнула, но промолчала.
– Кстати, где находится этот их Горный монастырь?
– Он не деревянный, сжечь его будет значительно сложнее, – ответила Ольгица, избегая прямого ответа.
– Вот видите, поручик Кржижевский, – улыбнулась графиня. – Оказывается, сжечь Горный монастырь будет непросто, но ведь попробовать все-таки стоит. В нем тоже что-то способно гореть.
20
Проснувшись утром, Сирко первым делом обратил внимание на площадь перед постоялым двором. Там происходило нечто необычное: собралась толпа, появились конные стражники, из переулка вышла целая гурьба монахов, вслед за которыми потянулись калеки, юродивые и просто нищие.
– Что там творится, сотник? – спросил он. Однако из соседней комнатки, в которой должен был находиться Гуран, никто не ответил.
Полковник окликнул его еще раз, заглянул в опочивальню: Гурана не было.
«Очевидно, уже на площади», – решил Сирко, снова возвращаясь к окну. Только теперь, всмотревшись в туманную серость влажного варшавского утра, полковник разглядел, что посреди площади сооружен небольшой помост.
«Без виселицы, – отметил про себя Сирко. – Значит, под мечом или секирой… Хотя бы здесь дали отдохнуть от мечей, секир и крови!»
Через полчаса, когда Сирко уже оделся, привел себя в порядок и собрался спуститься вниз, чтобы перекусить в трактире, в комнату неожиданно заглянул хозяин постоялого двора армянин Изаарян. Во французской купеческой миссии, куда казаки обратились сразу же по прибытии, им посоветовали остановиться именно в этом, заселенном армянами, квартале, где были армянские торговые лавки, мастерские и два постоялых двора.
Тот, в котором остановились они с Хмельницким, явно был рассчитан на шляхту, богатых купцов и офицеров. Так что условия казаков вполне устраивали.
Пан ясно-очень-вельможный, полковник Хмельницкий ждет вас в трактире, – улыбнулся Изаарян. Невысокого роста, полнолицый, с густой копной черных волос, которые и в пятьдесят лет все еще не покрыл осенний туман седины, он казался воплощением здоровья и умиротворенности. – Время у вас, ясно-очень-вельможный, еще есть. Лучше посидеть за кружкой хорошего пива, чем смотреть на то, что будет происходить на площади, – кивнул он в сторону окна, у которого и застал Сирко.
– Кого это поляки на сей раз?
– Украинца, конечно. То ли разбойник, то ли бунтовщик – кто скажет правду? Говорят, схвачен был польскими драгунами после долгого боя. Все погибли, одного его взяли. Не поленились, до Варшавы довезли.
– Вот оно что. Кто бы это мог быть? Имени его, прозвища не слышал?
– Слышал, но… Фамилия такая, украинская. По правде сказать, я и свои, армянские, не всегда запоминаю. А вы что, тоже хотите пойти на площадь?
– Надо пойти, если действительно казнят казака.
– Это произойдет часа через два, когда солнце поднимется достаточно высоко и соберется побольше народа. Почему, чтобы казнить, надо народ собирать? Они думают, что, увидев казнь, народ от страха добрее станет? Но от страха народ только звереет.
– Так здесь у вас что – площадь для казни?
– Какая «площадь для казни»? Что вы говорите, пан ясно-очень-вельможный полковник? Сколько здесь живу, сколько трактир мой стоит на этом месте, никогда никого не казнили. В первый раз такое происходит. Для казней в столице сразу три площади приспособлены, однако все они далеко отсюда, в центре. На одной казнят воров и убийц, на другой – повстанцев, на третьей – провинившихся шляхтичей, которые изменили данной королю присяге. Три площади. Разве мало? А если мало, то кому? Площадь, которую вы видите, торговая. Зачем на торговой площади казнить?
– Значит, говорите, никогда раньше здесь не казнили, потому что?…
– Зачем раньше? – упредил его Изаарян. – Разве когда-нибудь раньше в моем постоялом дворе жили сразу три казачьих полковника?
– По-вашему, они устроили эту казнь специально для нас? – удивленно спросил Сирко. – Для нашего устрашения?
– Один армянин сказал бы: «Да, специально». Другой сказал бы: «Что ты, добрый человек? Так получилось». А вот Изаарян молчит. Разве Изаарян может знать, что думают те, кто устраивает подобные казни под окнами постоялого двора армянского еврея Изааряна сразу после того, как в нем поселились три казачьих полковника? Да еще и казачий сотник.
– Сотник? Да, и сотник – тоже. Но почему тогда вы говорите, что три полковника? Я думал, вы принимаете за полковника моего сотника Гурана.
– А, так, значит, пан ясно-очень-вельможный полковник пока не знает. Поздно вечером у меня поселился еще один полковник. Офицер, который сопровождал его, говорит, что он большой князь. Казачий полковник и князь. О! Никогда такого не слышал. Или князь, или казачий полковник – это да.
– Может быть, речь идет о полковнике князе Гяуре?
– Точно угадываешь: Гяур! Князь Гяур! Никогда не встречал такого имени и такого князя, но он все-таки есть.
– Как же князь Гяур оказался на вашем постоялом дворе?
– Потому что его тоже сюда направили. Только уже из канцелярии коменданта Варшавы.
– Но почему он в Варшаве? Неужели и его пригласили к канцлеру?
– О канцлере не знаю. О себе знаю. Почему всех троих сюда, к Изааряну, направили? Как думаешь?
