Северная звезда - Недозор Татьяна (электронную книгу бесплатно без регистрации TXT) 📗

Она и её тайный муж, если не перед людьми, то перед Богом. Дмитрий, бежавший за призраком богатства от любви. От неё…

Но сейчас она не думала о нем, изменившем ей с золотой Аляской. Она вспоминала отца. Не повседневность, его чуть суровую доброту и внимание, не детство, когда он был еще молод, весел и счастлив рядом с мамой и маленькой дочкой… В памяти всплывали какие-то бессвязные мелкие обрывки, словно ничего не было их важнее.

Вот они едут в дорогой наемной коляске, и отец, вдруг словно вспомнив что-то, приказал кучеру:

– Направо, налево. У рынка – стой!

Они у Васильевского рынка. Перед ними майский Петербург – в прекрасном утреннем освещении, в легкой дымке. Вот разве что столпившиеся тут бедно одетые детишки с родителями, приведшими сдавать своих чад в услужение и учебу, выглядят невесело. Отец подходит к ближайшей лавке и, положив руку на короб с пряниками, спрашивает у выскочившего приказчика:

– Это у тебя пряники, стало быть?

– Пряники, ваше степенство! Чистый мед!

– Что стоит короб?

– На мелочь по фунтам продаем.

– Я мелочным товаром брезгую, – изрекает отец, хмурясь в бороду. – Смекни, что целиком стоит?

– Э-э-э… целковых… девяносто будет, – озадаченно смотрит на него приказчик, переводя взгляд с лубяного короба на папу и на Машу, не иначе прикидывает: неужто такая маленькая девочка может слопать столько пряников?

– Бери сто, – сует парню «катеньку» отец. – А теперь бери пряники да оттащи детишкам, что на площади! – рявкает. – Да чтобы все раздал, смотри у меня!..

Зимний февральский вечер. Ей уже почти тринадцать (господи, совсем, кажется, вчера).

Тетушка давно уложила её спать да и сама отошла ко сну. А вот гости, собравшиеся у батюшки, сплошь солидные важные люди из Купеческого клуба, дельцы и биржевые завсегдатаи все не унимаются – веселятся, пьют, возглашают тосты. Сегодня годовщина организации какого-то синдиката – и до России дошла эта американская мода.

Осторожно, босиком ступая по холодным половицам, Маша пробирается к дверям гостиной с задней половины дома и заглядывает в замочную скважину.

Увиденное её крайне изумило. За расставленными буквой «П» – «покоем» – столами, уставленными разнообразной снедью посудой, расселись раскрасневшиеся, стянувшие сюртуки с медалями и знаками именитых граждан, мануфактур– и коммерции советников [6], а кое-кто и с орденами, оставшиеся в рубахах и жилетках мужчины. И вместе с сюртуками и смокингами они словно сняли с себя еще что-то и стали обычными российскими мужиками.

Сейчас они, уже выпив и закусив, веселились, как принято у русского человека. Выстроившись наподобие церковного хора, место дирижера коего занял обладатель воистину протодиаконовского баса (как Маша знала, он и был диаконом питерской староверческой церкви) Антип Харитонович Ефремов.

Он воздел к потолку обе ручищи, в одной из которых был зажат серебряный разливной половник, и отдал команду, взмахнув им. И пятеро солистов, среди коих был и её батюшка, затянули на мелодию «Арии варяжского гостя» из оперы «Садко»:

– Эх, мало водки, мало водки, мало водки! – взгремел остальной хор. – И закуски тоже маловато!

И вновь Антип Ефремов взмахнул серебряным половником, словно регент хора или дирижер, и на диво слаженный, как на клиросе, хор продолжил:

Не выдержав, Никандр Глебович Бугаев, хлеботорговец и товарищ отца по первой гильдии, сорвался с места, запрыгнул на стол и принялся отплясывать на нем вприсядку. А хор невозмутимо выводил:

Тут вошел лакей и доложил о каком-то Степане Степановиче, как знала Маша, важном московском фабриканте и коммерсанте.

– Ведь сказано: никого не пускать, – отвечал отец.

– Очень просятся.

– Не видишь, веселье у нас. Так что где он прежде был, пусть туда и убирается…

Лакей унесся прочь, и Маша тоже убежала к себе в постельку, где и устроилась, поджав продрогшие ножки и зарывшись в одеяло.

А в спину ей полетело многоголосное:

То, что она увидела, показалось ей удивительным и необычным. И долго потом, глядя на важных лиц, бывавших в их доме или просто встречавшихся на улице, – генералов, чиновников, профессоров, она представляла, что если и те временами, за закрытыми дверьми, сняв дорогие пиджачные пары и вицмундиры, тоже так развлекаются, исполняя лихие песни или отплясывая «русскую»?

А еще вспоминалось совсем недавнее – лишь год минул.

– Да понял я, Машенька, чего ж не понять? Не дурак твой батька… Ты прямиком в купчихи метишь – на свое дело замахнулась.

– В купцы, батюшка, в купцы, – с улыбкой поправила Мария.

– В купчихи, стал быть… – хитро прищурился Михаил Еремеевич, словно не слыша возражения. – Добро, что хоть не в курсистки, или медички, или еще кого. Дело свое открыть, значит, думаешь. Дело, если с какого-то конца поглядеть, и не такое плохое, да только… – Он задумался. – Только знаешь, дело-то, может, оно и свое, да только не твое, – не очень понятно скаламбурил. – Вот скажи, – продолжил он, – а много ли ты купчих знаешь? Тех, кто бы делами серьезными ворочал. Не пирогами торговать или харчевню содержать паршивую. Аль зонтики шить, как эта Вера Павловна из этого «Што делать», где князь на гвоздях спал? – дурашливо осклабился её батюшка.

Маша на секунду опешила. Отец её книг не чуждался, но что-то она не помнила в их библиотеке знаменитого сочинения Чернышевского.

Разговор происходил в здании Петербургской фондовой биржи, которую какой-то из поэтов, читавших свои стихи в собрании молодых гимназисток, назвал «храмом Златого Тельца среди святынь Северной Пальмиры».

Многозначительные разговоры вполголоса в кулуарах, аромат сигар и дорогого трубочного табака, роскошные ландо у парадного…

Рабочее место купца Воронова являло собой кабинет со стеклянными стенами, где, кроме отца, сидели за длинными канцелярскими столами три маклера в черных сюртуках.

Торги на бирже велись по двум большим разделам – товары и ценные бумаги.

К разным акциям и облигациям Воронов не питал доверия, а вот товарами подторговывал.

Через стекла его конторы был виден торговый зал с несколькими большими черными досками – почти как в гимназическом классе. Шустрые служители в желтых ливреях сновали туда-сюда и мелом чертили сообщения о лотах и котировках. Воронов время от времени отдавал вполголоса распоряжения, и сидевший тут же юный посыльный бежал в торговый зал, передавая записки распорядителю торгов. Иногда Михаил Еремеевич давал курьеру пояснения, вроде: «Керосин Нобеля, двадцать тысяч пудов берем» или «Катаное юзовское железо, лот номер двести пять – подожди, пока упадет до семнадцати».