Войку, сын Тудора - Коган Анатолий Шнеерович (книги бесплатно читать без TXT) 📗

Мусселимы, салагоры и саинджи трудились уже и тут, вырывая павших газиев ислама из окостеневших объятий их противников и относя в сторону, где складывали рядами. С этого места убитые османы отправлялись в последний путь, на правый берег ручья, на котором их ждало торжественное погребенье. Погибших кяфиров хоронить было не к чему — их останками скоро должны были заняться птицы и звери родных лесов. Перед тем, конечно, ими занялись уже двуногие хищники: те же самые салагоры, мусселимы и саинджи, забредшие на запах тлена возчики арабаджи, слуги беков и аг, разбойники-акинджи, вездесущие войсковые бакалы, погонщики стад, шедших за армией султана с гуртами живого провианта. Мародеры переворачивали мертвых, шарили в их поясах, распарывали кинжалами походные сумы и узелки. Янычары и бешлии, сипахи и азапы, не говоря уж о гордых топчиях и хумбараджи, в это скорбное место за поживой не жаловали, знали: победителей нынче много, добычи — ничтожно мало. Воины боевых алаев отдыхали и по-своему развлекались в стане, ожидая обещанной Мухаммедом денежной раздачи. Мародеры собирали оружие павших воинов бея Штефана, распарывали пояса в поисках серебряных и медных денег, среди которых лишь изредка мог блеснуть татарский золотой или королевский уг. Брали все, что могло пригодиться, — стаскивали с мертвецов сапоги и даже опинки, собирали меховые гуджуманы и кушмы. Мессер Джованни увидел, как дюжий носильщик тяжестей, нашедший тело боярина и до нитки его раздевший, вспарывает кривым ножом живот мертвеца, чтобы убедиться, не успел ли тот перед гибелью проглотить золотой монеты или драгоценного перстня.

Чувствуя поднимающуюся тошноту, Анджолелло поспешно оставил разоренный лагерь молдавского палатина и вскочил в седло. Умный конь осторожно ступал между мертвыми воинами султана, большей частью янычарами, которыми были усеяны подступы к паланке. Вот они лежат, думал итальянец, бывшие наши единоверцы, до вчерашнего дня — лучшие бойцы великой армии Мухаммеда Фатиха. Одних турки еще младенцами оторвали от матерей в покоренных странах, взимая «дань кровью», обратили в собственную веру, отдали на несколько лет на воспитание в правоверные мусульманские семьи исконно османских эйлаетов Анатолии. Другие, угодив в плен, предпочли воинствующее отступничество дороге рабства или немедленной казни. И вот они лежат, побратавшись в крови на чужой земле и с истинными османами — бешлиями и джамлиями, — и со стойкими защитниками чужой земли, на которую их привел ненасытный турецкий царь. Прозрели ли они хотя бы перед смертью, как давно прозрел уже он, говорящий попугай Мухаммеда, не смеющий, однако, покинуть своенравного и жестокого хозяина? Какая сила, думал Анджолелло, какое страшное колдовство гонит иных людей в смертный бой за чужое дело, неправое и злое, порой — на собственных братьев, и не дает повернуть оружие против того, кто шлет их на гибель? Что мешает в гневном прозрении обрести снова волю, из рабов и палачей стать вновь людьми?

Мессер Джованни и его черные телохранители перемахнули через Белую речку, в этот день заслужившую название Красной, и направились к лагерю осман.

Падишах Мухаммед раскинул свой стан выше места сражения по течению речки, за поворотом дороги, на просторных лугах, на которых тут и там одиноко высились вековые буки и дубы. Новый лагерь, по обычаю, был уже окружен бревенчатым палисадником и рвом, у въездов воздвигли рогатки и поставили стражу. Армии предстояло провести здесь те три дня, которые повелитель предоставил ей для отдыха и приготовлений к дальнейшему походу. Внутри, круг за кругом, разместились палатки воинов: с внешней стороны — янычар, за ними — других полков. Ближе к середине стояли пушки огневого наряда, какого не видывал еще этот бедный край землепашцев и чабанов. Далее встал кольцом громадный обоз, верблюды и волы, вьючные кони и мулы великой армии. В самой же середке, вокруг обширного майдана, стояли шатры военачальников и придворных и блистал великолепием златоверхий походный дворец султана.

Падишах Мухаммед, действительно, помнил суровый урок, преподанный ему в минувшие годы мунтянским воеводой Цепешем, не забывал, какие хитрости всегда таят, как за пазухой камень, коварные люди его нынешнего противника, бея Штефана; поэтому стража была поставлена против других походов двойная, а сам султан, его сераскеры и визири, не зная лени, в самое неожиданное время, среди ночи и дня обходили посты, без пощады карая скорой смертью нерадивых и уснувших. Войско молдавского бея было теперь сокрушено, но самого Штефана среди мертвых не нашли, так что бдительность в охране армии не была уменьшена ни на карыш. [92]

Мессер Джованни не спеша ехал по лагерю. Воины давно были на ногах; всюду, как и полагалось после победы, царило веселое, радостное оживление. Между палатками горели костры, в больших котлах варился пилав, на вертелах жарилось мясо. Откуда-то доносились звуки бубнов и струн, тягучие песни, смех. В углу возле палисадника, отведенного бакалам, шла бойкая торговля. Расхаживали, следя за порядком, важные лагерные чауши. И во всех направлениях, разнося воду и шербет, сновали со своими бурдюками, кувшинами и чашками бойкие сакаджи.

Это была, как и в прежние годы, молодая армия молодой победоносной империи, не утратившей боевого пыла, не собирающейся останавливаться в неудержимом разбеге, начатом еще там, в каменистых глубинах Малой Азии. Молодая армия, спаянная боевым товариществом, слепою верой в своего бога и вождя, в свою непобедимость и неизменное воинское счастье, в силу бесстрашных бойцов и искусство воевод. Ее вела уверенность в собственном превосходстве и презрение к неверным кяфирам, жажда добычи и славы. Эта армия мало изменилась за те десятки лет, которые ведет ее султан Мухаммед. Мессер Джованни украдкой вздохнул. Как христианин и католик, не порвавший прежних уз со своими единоверцами, он страдал и страшился при виде этой армии, способной, казалось, дойти до самых крайних пределов христианских стран. Как близкий человек султана, советник и собеседник падишаха, его друг и раб, Джованьолли гордился и наслаждался видом этой армии, шедшей на покорение мира.

Солнце поднималось все выше над лесами, закрывавшими горизонт. И над морем палаток и шатров прозвучал отчаянный и жалобный крик муэдзина — второй эзан начавшегося дня. Чернокожие воины, сопровождавшие итальянца, не ожидая дозволения неверного, сошли с коней, расстелили куцые коврики и начали свой намаз. Мессер Джованни тоже спешился, выказывая уважение к молитве, терпеливо ожидая, когда его слуги и все османское войско закончат бить поклоны, проводить по лицам ладонями и истово бормотать священные суры корана.

Намаз кончился, и Анджолелло въехал на главную площадь походного города великой армии. Перед шатрами падишаха собирались высшие сановники и военачальники империи. Здесь были уже шейх-уль-ислам, главные визири, хранитель кладовых — килерджибаши, главный конюший — мирахурбаши, чашнигирбаши, многие ич-аглары, беки, алай-беки, паши. Джованьолли прошел в шатер, преклонил колени.

— Приблизься, мой Джованни! — приказал султан, восседавший на невысоком бархатном табурете, щедро расшитом золотом. — Что увидел ты в месте, где вчера шел бой, что запишешь в свою тетрадь?

Анджолелло коротко поведал о том, что успел рассмотреть.

— Мои храбрые барашки отлично поработали! — воскликнул Мухаммед. — Сколько ак-ифляков убито?

— Трупы неверных еще не сосчитаны, о царь мира, — ответил визирь Сулейман, смиренно стоявший близ входа в шатер.

— А сколько поймано?

— Пять сотен, великий султан, — сообщил Гадымб.

— Не так уж много, — усмехнулся Мухаммед. — Впрочем, их вообще там было мало, некого ловить и вязать; если убитых — много, значит, ак-ифляков мало остается. А бей Штефан — что? Его уже нашли?

— Среди пленников бея нет, о Прибежище справедливости, — с поклоном отвечал визирь.

Мухаммед подал знак, и роскошно одетый матараджи, согнувшись чуть ли не до земли, поднес своему повелителю матару — золотой сосуд, обшитый красным бархатом и наполненный теплой водой. Султан смочил кончики тонких пальцев, провел ими по холеной бороде, выкрашенной хной. Мухаммед знал уже, каковы потери среди его газиев; пять тысяч отборных воинов ислама, в большинстве — бешлиев и янычар, полегло в бою с двенадцатью тысячами ак-ифляков; шестисот своих куртян недосчитался мунтянский бей Басараб. На армии более чем в двести тысяч отличных бойцов — одной из многих армий султана — это не могло существенно отразиться.