Лекарь. Ученик Авиценны - Гордон Ной (первая книга txt) 📗
Роб понимал, что рано или поздно его разоблачат, но ведь он познавал ценные факты и видел поразительные вещи, а потому не собирался останавливаться.
Он выждал два дня, в течение которых хаджи ничем его не беспокоил. В больнице тем временем умер один старик — умер, тихо беседуя с Робом. Ночью тот вскрыл тело, чтобы посмотреть, что же вызвало такую мирную кончину, и увидел: артерия, питавшая кровью сердце и нижнюю часть тела, сморщилась, увяла, как пожелтевший осенний листок.
В теле одного ребенка он увидел нечто новое и понял, почему рак получил именно такое название: Роб обратил внимание на то, как ненасытная опухоль, похожая на краба, раскинула свои щупальца во все стороны. В третьем теле он обнаружил, что печень из мягкой ткани насыщенного красновато-коричневого цвета превратилась во что-то твердое, как дерево, а цвет приобрела желтоватый.
На следующей неделе он произвел вскрытие женщины, которая была на последних месяцах беременности, и зарисовал раздувшийся живот и утробу. Они походили на перевернутую чашу, защищавшую собою зародившуюся в них новую жизнь. На рисунке он придал лицу женщины черты Деспины, которой уже никогда не родить ребенка. Внизу подписал название: «Беременная женщина».
В другую ночь он сидел у секционного стола и рисовал юношу, которому придал черты Карима — не то чтобы очень похоже, но кто любил его, тот сразу узнает. Роб так нарисовал его, что кожа как бы просвечивала, словно сделанная из стекла. Чего он сам не видел в лежащем перед ним теле, то изобразил так, как считал правильным Гален. Понимал, что некоторые из этих непроверенных подробностей могут оказаться неточными, и все-таки даже ему самому этот рисунок показался весьма примечательным — он показывал различные внутренние органы и кровеносные сосуды, будто око Божье зрит сквозь плоть человеческую.
Закончив рисунок, взволнованный Роб подписал его своим именем, поставил дату и дал рисунку название: «Прозрачный человек».
73
Домик в Хамадане
Все это время не приходило никаких известий о ходе войны. Согласно отданным заранее распоряжениям шаха, четыре каравана, груженных припасами, отправились по следам войска. Больше их никто не видел; полагали, что эти караваны добрались до Ала-шаха и приняли участие в сражениях. И вдруг однажды вечером, как раз перед Четвертой молитвой, прискакал гонец, неся самые дурные вести, какие только можно было себе представить.
Как многие и думали, к тому времени, когда Масуд появился ненадолго в Исфагане, его основные силы уже встретились с персами и сошлись с ними в битве. Масуд послал по той дороге, на которой его ожидали, войско во главе с двумя своими самыми славными полководцами — Абу Салем аль-Хамдуни и Ташем Фар-рашем. Они подготовили и блестяще осуществили фронтальный удар. Разделив войско на две части, выслали лазутчиков, а сами затаились в засаде за селением аль-Карадж. Когда персы достаточно приблизились, полк Абу Саля аль-Хамдуни устремился на них сплошной лавиной с одной стороны села, а афганцы Таша Фарраша — с другой. С флангов навалились они на воинов Ала-шаха, потеснили персов, и вскоре войско Газни соединилось в одно целое,-замкнув огромный полукруг, подобный неводу рыболова.
Персы, захваченные врасплох, вскоре опомнились и дрались храбро, однако врагов было больше, к тому же персы попали в окружение. День за днем они постепенно сдавали свои позиции. И наконец обнаружилось, что позади них появилось еще одно афганское войско во главе с самим султаном Масудом. Тогда сражение стало еще более ожесточенным и яростным, но его исход был уже предрешен. Впереди находилось превосходящее по численности войско во главе с двумя лучшими полководцами Газни, позади — конница султана, небольшая числом, но грозная. Она сражалась примерно так же, как некогда римляне с древними персами, только теперь сами персы стали жертвой опустошительных коротких налетов неуловимого противника. Афганцы снова и снова наносили удары с тыла, неизменно растворяясь, чтобы после появиться в другом месте.
Пришло время — и под прикрытием начавшейся песчаной бури Масуд бросил на обескровленных и смятенных персов все три свои полка с трех сторон.
На следующее утро солнце осветило полузасыпанные песком тела павших воинов и убитых животных — полегло больше половины всего персидского войска. Некоторым удалось спастись; ходили слухи, сказал гонец, что среди последних и сам Ала-шах, но точно этого никто не знал.
— А какая участь постигла Ибн Сину? — спросил гонца аль-Джузджани.
— Ибн Сина покинул войско задолго до аль-Караджа, хаким. С ним приключились ужасные колики, он стал совсем беспомощным, и с дозволения шаха самый младший из хирургов, некто Биби аль-Гури, увез его в город Хамадан. Там Ибн Сине принадлежит старый дом, которым когда-то владел его отец.
— Этот дом мне известен, — откликнулся аль-Джузджани.
Роб понял, что аль-Джузджани поедет туда.
— Позвольте мне поехать с вами, — попросил он.
На мгновение в глазах старого лекаря зажглись огоньки ревности, но здравый смысл быстро взял верх и он согласно кивнул.
— Мы отправимся в путь не мешкая, — сказал он.
Путешествие их было долгим и тягостным. Они все время погоняли коней, не ведая, застанут ли еще Учителя в живых. Аль-Джуздяйни отупел от отчаяния, и этому не приходилось удивляться. Роб обожал Ибн Сину, но длилось это всего несколько лет, аль-Джузджани же поклонялся Князю лекарей всю свою жизнь.
Им пришлось дать большой крюк в восточном направлении, чтобы не оказаться на пути войск, ибо, по всем данным, в Хамадане все еще происходили бои. Но когда они достигли главного города, давшего имя всей провинции, Хамадан показался им мирным и сонным, без малейшего намека на проходившие в нескольких лигах отсюда кровопролитные сражения.
Роб увидел дом и подумал, что тот куда больше подходит Ибн Сине, нежели роскошный особняк в Исфагане. Дом этот, построенный из камня и глины, напоминал ту одежду, которую всегда надевал Ибн Сина; неброскую, поношенную, но очень удобную.
А внутри домика они ощутили зловещий запах болезни.
Аль-Джузджани с проснувшейся ревностью попросил Роба обождать у входа в покой, где лежал Ибн Сина. Через несколько мгновений Роб уловил негромкие голоса, а затем — к своему удивлению и немалой тревоге — несомненно, звук удара.
Из комнаты вылетел лекарь Биби аль-Гури, бледный как полотно, рыдающий. Проскочил мимо Роба, не поздоровавшись, и выбежал из домика.
Через недолгое время вышел и аль-Джузджани в сопровождении пожилого муллы.
— Этот молодой мошенник погубил Ибн Сину! Когда они сюда приехали, он дал Учителю сельдерейное семя, чтобы выпустить газы и прекратить колики. Но вместо двух данаков семяндал целых пять дирхемов,и с тех пор Ибн Сина непрестанно теряет кровь в больших количествах.
В одном дирхеме было шесть данаков. Следовательно, больной получил сразу пятнадцать доз сильнейшего слабительного.
Аль-Джузджани посмотрел на Роба.
— К стыду своему, я сам входил в тот совет, который присвоил этому аль-Гури звание лекаря, — с горечью произнес он.
— Но вы же не могли провидеть будущее и знать, что он совершит эту ошибку, — мягко сказал Роб. Аль-Джузджани это, однако, не утешило.
— Какая жестокая насмешка! — воскликнул он. — Величайшего врачевателя погубил бестолковый хаким!
— Учитель в сознании?
— Он дал свободу своим рабам, — сказал, кивнув утвердительно, мулла, — а имущество свое велел раздать беднякам.
— Можно мне войти?
Аль-Джузджани махнул рукой.
Оказавшись в комнате, Роб испытал потрясение. За те четыре месяца, что они не виделись, плоть Ибн Сины словно истаяла. Закрытые глаза глубоко запали, черты лица заострились, натягивая восковую кожу.
Аль-Гури причинил своим лечением вред, но это лишь ускорило неизбежную развязку, к которой шел рак желудка.
Роб взял Ибн Сину за руки; там уже оставалось жизни так мало, что Робу даже трудно было что-то выговорить. Глаза Ибн Сины открылись, и его взгляд пронизал Роба. Тот почувствовал, что эти глаза способны проникать в его мысли, так что притворяться не имело смысла.
