Опасные пути - Хилтль Георг (книги без регистрации бесплатно полностью сокращений TXT) 📗
— Довольно горя вынесла эта когда-то столь уважаемая женщина! Она вынесла целый ряд горьких испытаний. Эти муки, это горе уже сами по себе заслуживают симпатии и сострадания тех, кто называет себя друзьями маркизы; но я твердо убежден, что и ее враги отнесутся к ней с человеколюбием, когда взвесят все ее несчастия.
Однако суд должен был своим приговором удовлетворить и врагов, и друзей маркизы, показав пример строгости, и, следовательно, должен был осудить высокопоставленную преступницу. Удобным для суда свидетелем явился еще Глазер, который, чтобы выгородить себя, показал, что маркиза была часто посетительницей лаборатории Сэн-Круа. Еще один свидетель, некто Брианкур, заявил, что казненный Лашоссе получал смертоносные напитки именно от маркизы Бренвилье.
Письма, найденные в лаборатории, описания преступлений, наконец, свидетельство Дегрэ, не оставляли никакого сомнения в виновности маркизы. Ее поведение во время всех прений было достойно удивления. Среди моря жалоб, свидетельств, доносов, разочарований, нахлынувших на нее бурным потоком, она стояла, как прекрасная статуя, выброшенная на необитаемый остров.
Сам Паллюо не мог не сознаться, что еще никто не производил на него впечатления такой душевной силы и героического терпения. Глаза обвиняемой глядели с неизменной спокойной кротостью; около прелестного рта лежала горькая складка, придававшая полураскрытым губам невыразимое очарование.
Иногда, когда какой-нибудь свидетель высказывал против нее чересчур унизительные обвинения, прекрасная грешница вздрагивала, ее грудь волновалась, а изящная рука хваталась за голову.
Старейшие юристы, ревностно старавшиеся уличить преступницу, недоумевали перед этой загадкой. Если Мария говорила, отвечая на вопросы или отклоняя какое-либо обвинение, или прося каких-нибудь сведений у свидетеля, — ее голос звучал так мелодично, как шепот или звук, доносящийся к нам из иного мира.
Была ли в действительности виновна эта женщина? Да, внутреннее убеждение, основанное на фактах, более красноречивых, чем какие-либо свидетели, заставило судей прийти к заключению, неблагоприятному для Марии. Но она еще ни в чем не созналась, а по законам того времени сознание должно было предшествовать приговору. Если преступник упорствовал, — прибегали к ужасным средствам пыток, чтобы вырвать у него признание. От Марии потребовали, чтобы она облегчила себя признанием; но она подняла свою прекрасную руку с выражением протеста и сказала:
— Не спрашивайте меня больше ни о чем: мне больше нечего сказать. Я ничего не знала о ядах. За свою любовь я отвечу Богу, Вы же не имеете права осуждать меня за нее. Судите меня, уничтожьте мое маленькое, слабое тело, хотя и не имея для этого достаточных причин, — я не имею ни малейшей охоты жить: мои враги покрыли меня величайшим позором, чего мне еще бояться? Смерти? Если Вы это думаете, то очень ошибаетесь; я могу кричать от жестокой боли, но моя душа сильна. Мои враги могут торжествовать: то, что из-за них я здесь, — большая победа… Я прощаю им.
Она села на свое место и снова опустила голову на руку.
XXIV
В тюрьме! На пытке! Осуждена!
Судьи приступили к серьезному совещанию. Все факты и показания свидетелей говорили против маркизы. В руках Паллюо было ужасное обвинение — исповедь, которую нашли в шкатулке, привезенной Дегрэ. Но обвиняемая уверяла, что эта исповедь была написана ею в припадке безумия; с другой стороны судьи разошлись во мнениях относительно того, подлежит ли тайна исповеди ведению суда. Итак, прежде всего следовало получить сознание подсудимой. Эту задачу взял на себя священник, доктор Пиро, член Сорбонны, и предался ей с жаром юноши, стремящегося одержать победу при помощи силы своего убеждения и с библией и распятием в руках изгнать демонов, овладевших закоренелым сердцем преступника.
Он каждый день приходил в тюрьму к маркизе. Его благородное лицо, возвышенная речь и кроткие увещевания производили на Марию сильное впечатление, но ее проницательность и вместе с тем скромность и простота ее ответов совершенно сбивали его с толку. Вечером, покидая ее камеру, он задумчиво качал головой и чувствовал, что готов потерять мужество; но ревностность апостола не угасала в его душе, и он с тем большим рвением стремился спасти грешную душу. Скоро маркиза начала с нетерпением ждать его прихода и делалась грустной, когда он уходил.
Наступила ночь. Маркиза сидела у стола в своей камере. Перед ней лежали три письма: одно — к маркизу Бренвилье, другое — к мадам де Марильяк, третье — к настоятельнице монастыря св. Бригитты. Приход Пиро пробудил маркизу от задумчивости.
— Отец мой, Вы пришли в неурочный час, — сказала она, — это должно иметь особенное значение.
— Вы не ошиблись: мне поручено сообщить Вам нечто.
— Не продолжайте: исполнение этого поручения слишком тяжело для Вашего сострадательного, благородного сердца. Я знаю, в чем дело: судьи в Шателэ произнесли надо мной свой приговор, Пивель уже говорил мне об этом. Я жду лишь официального чтения приговора. Смотрите, я не дрожу.
Она протянула ему руку, и сделала это так же спокойно, как всегда.
Тюремщик принес ей ужин. Она взяла старика Пиро за руку, подвела к столу и усадила на стул. Он с изумлением смотрел на эту женщину, без малейшего страха или беспокойства расставлявшую тарелки.
— Дайте еще одну тарелку, Рамье, — сказала она тюремщику, — отец Пиро сделает мне сегодня честь отужинать вместе со мной.
Она прислуживала своему гостю и, может быть, не была очаровательнее и грациознее, даже угощая своих гостей за роскошным столом своего богатого дома. Пиро не мог притронуться к кушаньям, но когда Мария наполнила его стакан и со слезами сказала: “За Ваше здоровье, мой добрый, дорогой батюшка!” — он не мог отказаться от вина.
— Вы видите, мне не дают ни ножа, ни вилки, — с горькой усмешкой сказала Мария, — боятся, что я наложу на себя руки… Глупцы! Я давно могла бы сделать это, но меня удержали Ваши слова.
Когда ужин был кончен, маркиза велела убрать тарелки, а сама отвернулась к окну; Пиро видел, что она молилась. Потом, быстро подойдя к нему, она сказала:
— Сядьте, батюшка! Мой конец близок, я хочу признаться Вам во всем. Пишите!
Глаза Пиро сверкнули торжеством: он победил, его труды не пропали даром. Быстро достав бумагу, он стал записывать то, что говорила ему Мария.
Она сидела неподвижно, не отрывая взора от его лица; ее голос ни разу не задрожал, пока губы произносили ужасные признания, и, когда объятый ужасом Пиро со стоном прекратил свою работу, она спокойно сказала:
— Будьте мужественны, батюшка! Я сейчас кончу.
Пиро записал все ее признания до последнего слова; под ними Мария твердой рукой подписала свое имя.
— Теперь выслушайте еще одну вещь, — глухим голосом сказала маркиза, — но то, что я сейчас скажу Вам, предназначается только для духовника, для него одного. В день моей казни подите к маркизе Монтеспан и скажите ей: “Маркиза Бренвилье надеялась, что Ваша сильная, могущественная рука спасет ее; ее упорное запирательство было следствием того, что от Вашего имени передал ей Пикар. Она надеялась заслужить милость монарха, сохранив тайну, которая имеет огромную важность для маркизы Монтеспан и занимаемого ею высокого положения. Вы, маркиза, обманули обвиняемую, заставив ее напрасно надеяться, чтобы она не компрометировала Вас своими признаниями. В последнюю минуту осужденная еще могла бы заговорить; она этого не сделала и унесла с собой в могилу Вашу тайну; она предоставила Вам наслаждаться покоем, но через меня напоминает Вам, что все, что когда-то произнесли пророческие уста в замке Мортемар, — исполнится!”. Скажите ей еще, отец мой: пусть она вспомнит меня, когда дойдет до конца своего опасного пути, когда будет брошена, забыта; когда будет оплакивать свое минувшее величие; когда исполнится проклятие, произнесенное над домом Мортемар, когда вознесшиеся на высоту снова низвергнутся в глубину… Батюшка, я сеяла смерть телесную, но не душевную, нет! Я умру, может быть, спокойнее, чем маркиза Монтеспан: меня утешили, меня спасли Ваши святые увещания. Бог смилуется надо мной; я искуплю свою вину уже на том свете; я знаю, что часы, которые мне остается еще провести на земле, будут ужасны. Скажите все это маркизе Монтеспан, батюшка, и если она спросит, почему же осужденная не взывала к ней о помощи, то скажите: Мария де Бренвилье была слишком горда, чтобы умолять трусливую королевскую любовницу, которая или устраняет своих врагов рукой палача, или погребает их в темницах, между тем как она сама, наглая грешница, со спокойным сердцем стояла возле своего царственного возлюбленного в ту минуту, когда он осудил ее мужа на изгнание. Не качайте головой! Я знаю это наверное. Маркиза Монтеспан вышвырнула своего мужа, когда он сделался для нее неудобен… а я своего хотела убить…
