Христофор Колумб - Йенсен Йоханнес Вильгельм (читать книги полностью .txt) 📗

Свет от поднятой кверху горящей ветви падает ему в глаза, черные и странно выпуклые, словно кривые зеркала; они, наверное, видят в действительности меньше, чем показывает им необузданная фантазия. Но и все, что происходит кругом, все без исключения доходит до его сознания; его испуганный взор подмечает трепет каждого листка в лесу в пределах освещенного круга перед ним; по мере продвижения вперед, в поле его зрения попадают все новые деревья —впереди, в то время как позади смыкается тьма. Попугаи бесшумно кувыркаются на ветвях и стрелой падают вниз, чтобы снова в один момент очутиться на соседнем дереве; выпучив глаза на свет, они боком переступают по веткам, вовсе не думая улетать; надо же сперва посмотреть!.. Человек видит застигнутую врасплох светом ящерицу-игуану с бесчисленными чешуйками, с гребнем вдоль спины, кривыми лапками, расширенными ноздрями и испуганными глазками; но всего чаще он видит то, чего нет. Смутное предчувствие всяких ужасов рождает призраки, которые выступают из мрака и окружают человека при первом звуке, причины которого ему не сразу ясны. Глаза его готовы выскочить из орбит, он судорожно сжимает горящую ветвь, выше подымает ее над головой и размахивает ею на устрашение дремлющим на пальмах, в бамбуковых зарослях и в предательской чаще духам лесным, в защиту от густого ночного тумана, заволакивающего кусты, – ведь ночной туман, держащий в своих лапах кусты, грозен и опасен, пока свет не обессилит его.

Выйдя по лесу на открытое место, человек становится еще осторожнее, преображаясь соответственно разнообразию окружающего мира; теперь перед ним лишь воздух, наполненный мраком, поглощающим свет; постепенно проступают впереди травы и камни, свободно витающий ветерок доносит вести издалека. До слуха человека долетает протяжный грохот, медленно нарастающий и заканчивающийся как бы взрывом, потрясающим берега; это прибой бьется о рифы, окружающие остров; волны набегают с правильными промежутками. Все это хорошо знакомо ему; он чутьем узнает каждое место на острове; чует море, и крупные ноздри его раздуваются, втягивая живительный запах кораллового ила и всего, что в нем копошится; его нос как бы вбирает в себя всю лагуну целиком; все, что он обоняет, как бы откладывается в его душе, он составляет одно целое со всем островом, и все же полон страха, который преодолевает, только благодаря находящемуся в его руках огню.

Через несколько минут человек достигает новой заросли кустов и в глубине ее находит хижину, похожую на его собственную: там сидит его приятель, точь– в-точь похожий на него самого, сидит на корточках и приветствует гостя дружелюбным хрюканьем. У гостя нет другого дела к хозяину, кроме желания поболтать; он подсаживается к приятелю, и они беседуют между собою, не торопясь, перекидываются отрывочными замечаниями – о чем? О рыбной ловле, о лагуне, которою оба восхищаются с глубокомысленным видом, о чьем-то хорошем челне, о несчастном случае с их общим другом, который напоролся ногой на щепку и теперь умирает от такой безделицы… небось, тут не обошлось без колдовства! Не видать ли чужих челнов? Какие новости с других островов?

В глубине хижины смутно виднеется кучка спящих вповалку женщин и детей. Время от времени некоторые из них просыпаются и снова укладываются с величайшей осторожностью – как бы не помешать мужчинам! Перед входом в хижину в полумраке рыщет несколько собак; это странные собаки: они не лают, но охотно виляют хвостами и очень любопытны; выразительно поводят ушами, но не подают голоса; у них редкая шерсть, и они очень жирны, – их здесь откармливают на убой вместо свиней. Собаки внимательно следят за мужчинами, когда те принимаются за еду; едят они поджаренных крабов, вскрывая их панцири каменным ножом, и закусывают горстью маиса, зерна которого напоминают желтые зубы.

Жирными внутренностями краба мажут по губам идола, стоящего под кровлей из пальмовых листьев, усмехаясь на костер ярко-коралловым ртом. Первый голод утоляется хлебом из кассавы [21], отзывающимся женским потом; от всего, что съедается, отдается частица в жертву огню, причем губы шепчут молитву;

несколько больших глотков из калабассы [22] – и трапеза окончена. После этого мужчины усердно отрыгают, чтобы изгнать духов, забравшихся в утробу вместе с едой! Разговор естественно переходит на воспоминания о пирах, и голоса благоговейно понижаются: на таком-то острове столько-то солнечных кругов тому назад на пиру было много человечины, вкусной, жирной человечины, ням– ням!.. А теперь курнуть на сон грядущий. На огонь кладутся листья лучшей в мире травы, и, склонившись над костром, мужчины вдыхают пахучий дым носом и ртом, кашляют и стонут от наслаждения; слезы выступают на глазах, изо рта течет слюна, но они счастливы и одурманивают себя дымом до тех пор, пока им не начинает казаться, что в клубах дыма витает над их головами само божество, всемогущий умопомрачающий дух, друг и прибежище всех земных страдальцев, имя которому табак! Наконец, голова у них идет кругом, в крови разливается блаженное ощущение, их клонит ко сну, и они засыпают, растянувшись на том самом месте, где сидели, – гость тоже располагается здесь, как у себя дома.

Удостоверившись, что мужчины крепко уснули, к огню неслышно крадутся женщины, дети и немые собаки—делить объедки. Они ничуть не брезгливы, с жаром перешептываются и наслаждаются своей ночной закуской; иногда вдруг перестают жевать и с куском во рту прислушиваются – спят ли те двое, и затем поджаривают себе на огне новые куски. Женщины шепчутся, шлепая губами и щуря свиные глазки, едва сдерживая игривую веселость, даром что у многих из них еще не зажили раны или кровоподтеки от уколов бамбуковых ножей мужчин. Под конец женщины отыскивают несколько листьев дивной травы и, смахнув со лба пряди волос, косятся на мужчин: смертная казнь грозит им за ослушание, но они все же бросают листья на огонь, вдыхают ядовитый дурман и блаженно стонут. Запищавшему в мешке за спиной матери младенцу мать затыкает рот соском, перебросив через плечо свою отвислую грудь. Дети ссорятся из-за объедков, мальчишки тычут девочек маленькими бамбуковыми ножами, но все это молча, беззвучно, чтобы не разбудить богов. Скоро вся хижина громко храпит.

Но когда все погружается в сон, к огню подползает еще одна тень, дряхлое, слепо моргающее существо, старше всех в хижине; оно шарит в золе и по полу, поедает угли, мелкие обгорелые кости и все, что попадается жирного; потом сидит у огня, греясь возле тлеющих углей, которых не видит; оно почесывает свою сухую гусиную кожу бамбуковой щепкой и тупо, рептилиеподобно думает о том, сколько томительных долгих времен провела она в темноте с тех пор, как наслаждалась благосклонностью терзавшего ее мужчины! Между прочими объедками ей попадаются обугленные остатки табаку; о! она-то знает, что делать с этим добром, ей не надо дыму в нос, нет, поскорее сунуть гостинец в рот! И она жадно сует под язык золу с табаком, квакает от удовольствия и с чудесной травой во рту укладывается, наконец, на покой.

Фимиам, чудившийся Колумбу, был дымом табачного костра дикарей!

Мужчины лают во сне и судорожно дергаются; им снятся тяжелые сны, но они и не подозревают, что завтра им суждено пережить наяву нечто такое, что страшнее самых ужасных снов. Чего только они не насмотрятся!..

Этот голый дикарь с горящей ветвью в руках, окруженный ужасами ночи и вооруженный только своей головней, дает наглядное представление о дикаре, открытом Колумбом, о его положении в природе и его происхождении.

Этот дикарь испытывал теперь такой же страх перед ночною тьмой, какой питали его отдаленные предки перед огнем. Но огонь был дан им в руки как сильнейшее в природе орудие борьбы; с его помощью они подчинили себе зверей и самую тьму и обрели защиту от холода. Не все, впрочем, использовали огонь одинаково; в этом отношении человечество разделилось, и глубокая грань легла между теми, кто с помощью огня вступил в борьбу с зимой, и теми, кто отступил перед ней, пятился все дальше и дальше на юг, по мере того как на севере условия становились более суровыми. Ледниковый период положил эту грань. Все человечество пришло из теплых до той поры лесов севера, из «Потерянной страны» [23]; человек по имени Пламень первый укротил огонь и принес его с вершины вулкана в долину на конце пылающей ветви – точь-в-точь как этот дикарь нес сегодня свой ночной факел на острове Гуанахани [24]. Да, так далеко зашла часть человечества в своем отступлении на юг вместе с теплом и лесом!