Опасный беглец. Пламя гнева - Выгодская Эмма Иосифовна (книги без регистрации полные версии TXT) 📗
Майор приблизил к самому лицу капитана Бедфорда свои короткие седые, насквозь прокуренные бакенбарды.
— С какой целью, — вот что я хотел бы узнать! — хриплым шепотом сказал майор.
Бедфорд нахмурился.
— Мы с вами отвечаем, дорогой Бриггс, за воинский состав, перевозимый на «Оливии», за двести пятьдесят человек, за две батареи. Надо узнать, что это за человек.
— Да, и что он везет в своем дорожном мешке, — дополнил Бриггс.
Все первые дни путешествия дул резкий ветер, было холодно. Тучи легли на западе сплошной темной полосой. Солдаты зябли на своей нижней палубе, не защищенной от ветра и сырости; они шагали, ежась от холода, или лежали вповалку, прижавшись друг к другу. Дженни не отпускали на верхнюю палубу без теплого кашемирового платка или шали. К вечеру поднимался туман, такой густой, что колокол на носу «Оливии» непрерывно звонил, предупреждая идущие навстречу суда. Каждый вечер Дженни засыпала под этот звон, глухой, настойчивый и тревожный.
Скоро Дженни привыкла к «Оливии» и начала веселеть. Понемногу она приглядывалась к пассажирам. Ей сразу понравился Макферней. У него было темное, как пальмовая кора, лицо и синие глаза северянина. Глуховатым спокойным голосом шотландец часами беседовал со своим Самом, негромко, терпеливо, точно объяснял ему что-то, и пес в ответ тихонько повизгивал. Иногда Сам с хозяином спускались вниз, к корабельным кладовым, и здесь беседа шла уже среди коз и кроликов. Шотландец учил Сама не злиться понапрасну и равнодушно смотреть, как кролики кружатся в своей деревянной клетке, как худые корабельные козы тычут мордами в жерди загородки. Сам тихонько ворчал и старался не лаять даже на поросят.
Часто шотландец спускался на нижнюю палубу, где расположились стрелки. Здесь у него скоро завелись друзья. Макферней подолгу разговаривал с матросами, с солдатами, с корабельными юнгами. Зато почти никогда не задерживался для беседы за обеденным столом, в кают-компании. А когда как-то раз здесь зашел разговор о генерал-губернаторе Индии, лорде Каннинге, и Макферней громко, на всю кают-компанию, объявил, что генерал-губернатор понимает в индийских делах ровно столько же, сколько его пес Сам в райских яблоках, — оба офицера, Бедфорд и Бриггс, окончательно возненавидели шотландца.
Западный ветер утих. Поднялся норд-ост. Огромные океанские волны обрушились на «Оливию». Судно то несло со страшной силой куда-то вниз, в провал между вод, то снова выкидывало наверх; старая шхуна скрипела и стонала, как перед страшным судом, пена и соленые брызги поминутно обдавали палубу.
Ночью волненье усилилось. Ветер ревел, в снастях, подвесные койки в каютах судорожно мотались из стороны в сторону. Дженни то соскакивала вниз, на пол, садилась на саквояж; и ее начинало носить по полу вместе с саквояжем и швырять о стенки; то снова забиралась наверх, в койку. Устав прыгать, как заяц, то вниз, то вверх, Дженни вышла в узенький коридор.
Глуховатый голос слышался из-за соседней двери. Это была каюта Макфернея. Шотландец не то читал книгу вслух, не то разговаривал с кем-то. С кем он так беседует? Дженни долго стояла в коридоре. Вдруг откатом волны судно сильно рвануло куда-то вбок, дверь каюты мистера Макфернея распахнулась сама собой, и Дженни неожиданно для себя влетела в каюту.
Мистер Макферней сидел у стола, склонившись над мелко исписанными листками. Он даже не оглянулся. Внимательно глядя на свои листки, шотландец бормотал вслух какие-то непонятные слова: «Санда… Сакра-Чунда…»
— Простите, мистер Макферней!… — сказала Дженни.
Макферней обернулся и увидал ее смущенные глаза.
Он улыбнулся.
— Отлично! — сказал Макферней. — Вы можете заходить ко мне и без качки, мисс Гаррис.
— Спасибо, мистер Макферней! — Дженни убежала.
Только на десятый день утихло волнение на море. Ветер спал. Небо на закате было сине-оранжевое, воздух заметно потеплел. Когда зашло солнце, в море заплясали светящиеся рыбы.
Дженни долгими часами теперь сидела на палубе, глядела на море. Так недавно оставленная Англия уже казалась ей чужой, бесконечно далекой, ушедшей куда-то далеко за пятидесятую параллель, за грань холода и бурь. Всё чаще вспоминала она Индию, места, где родилась и провела первые годы жизни.
Дженни помнила белую ленту каменистой дороги, уходившей от стен их форта вниз по склону горы, темный мох на ребрах невысоких гор, плоские крыши горного селения. Она помнила большой внутренний двор их индийского дома, бассейн во дворе и индийских прачек у бассейна, — говорливых полуголых парней, весь день бивших у воды вальками. Она помнила свою няньку — пожилого индуса в синей чалме, с кроткими глазами, и кормилицу с убором из стеклянных бус на лбу и на груди; и как нянька и кормилица до четырех лет таскали ее на руках, а ординарец отца, суровый сикх с черной бородой, сажал ее в седло и водил на коне по двору. Дженни помнила волан — твердый маленький мяч, которым она играла в детстве, и круглую площадку перед домом, обсаженную платанами. Она помнила праздник «рождения непорочного Кришны», так походивший на христианский праздник рождества, белые сахарные фигурки слонов, пони и обезьян, которыми индусы в этот день дарили друг друга, и порошок, которым они по обычаю обсыпали детей, пряный розовый порошок, так сладко пахнувший… Она помнила мохнатые рубашки пальм, колючую преграду кактусов позади сада, горячий ветер из степи, от которого прятались все в доме, и бледное лицо матери. Мать всегда грустила в Индии, у нее никого не было в этих местах, ни родных, ни знакомых; ее мучил горячий воздух Азии и пыль, она всегда мечтала о родине, о зеленых лугах Англии, о свежести и прохладе родного Норфолька. Мать грустила и кашляла: у нее была чахотка. Отца перевели в Аллигур, британский форт в самом сердце Индии, вблизи Дели, а они с матерью уехали в Англию; Дженни тогда было девять лет. Мать уже ничего не могло спасти, — она скоро умерла. Дженни осталась в Англии одна, без родных. Два с лишним года она провела в холодном, неуютном пансионе миссис Честер, где ее мучили длинными наставлениями за столом, из окон тянуло холодом и скукой, деревья в парке были так долго в снегу, и к концу зимы начинало казаться, что весна уже никогда не придет. А теперь капитан Бедфорд, старый друг отца, вез ее в Аллигур, в Индию.
Дженни часами сидела на палубе и смотрела на море, на отсветы солнца на воде.
Март кончался. «Оливия» прошла Канарские острова. Становилось всё теплее, море было нежно-изумрудного цвета, ветер с суши полон ароматов.
«Еще два месяца, — думала Дженни. — Два месяца, и я увижу отца».
Глава четырнадцатая
ШОТЛАНДЕЦ МАКФЕРНЕЙ
Много дней «Оливия» шла в виду африканских берегов.
У Фритауна их снова трепала буря. Огромные волны перекатывались через палубу «Оливии». Все, кто мог, попрятались по каютам. Обедали сидя на саквояжах, тарелки с бараниной держали на коленях. Все злились: качка надоела. К тому же кормить стали прескверно, — запас свежих овощей на «Оливии» кончился.
Один лишь майор Бриггс пребывал в прекрасном самочувствии. В качку он пил столько же, сколько в тихую погоду. Хмелея, Бриггс еще сильнее багровел; лоб и щеки у него наливались кровью, но в ногах майор оставался тверд. Ровным громыхающим шагом он проходил вдоль всей верхней палубы, от носа к корме, и, уверенно подняв пистолет, целился в чаек, улетающих от бури.
— Одна!… Две… — считал майор сбитую выстрелом птицу. Бах! Бах-бах!… — Три… Четыре…
Вот так он расстреливал кафров в Южной Африке, когда еще молодым лейтенантом начинал свою службу королеве.
Потом Индия, поход 1848 года. Замиренных индусов Бенгала майор вел на немирных индусов Пятиречья. Брал крепость Мултан, а потом расстреливал и вешал одинаково и мирных и немирных.
После Индии — Крым, Восточная война. С Девяносто третьим шотландским горнострелковым полком Бриггс, в чине капитана, проделал всю Крымскую кампанию. Выдерживал натиск храбрых русских матросов под Балаклавой, был тяжело ранен в ногу под Севастополем и долго потом отлеживался в госпитале, в Дувре, где квартировал его полк.
