Беглецы - Карпущенко Сергей Васильевич (читать книги онлайн полностью без сокращений txt) 📗
Медведь тут же замер на миг с открытой пастью, зарычал истошно, дико, так что эхо пошло гулять по роще, замахал передними лапами, силясь зацепить охотника когтями, но только царапал ими осиновое ратовище, мокрое от медвежьей слюны. Медведь орал, мотал неистово головой, силился опуститься на все четыре лапы, но Иван, побледневший, с текущим по лицу потом, все держал его на задних лапах, проталкивая все дальше и дальше в медвежью плоть стальное перо. Оно вошло в зверя до самой поперечины, что болталась раньше на ремешке, и остановилось. А зверь все бился, и кровь его, густая, темная, неприметная почти на бурой шерсти, стекала на притоптанный снег и уже на нем становилась красной, яркой, совсем человечьей по цвету.
Но вдруг случилось то, чего Иван никак не ждал – рогатина его пошла вперед, в нутро медведя, будто зверь был не из костей и мяса, а стал мягким, как огромный хлебный мякиш. Насквозь пронзила его рогатина, и Иван едва успел перехватить ратовище поближе к тупому концу.
– Бросай его, бросай!! – прокричал все видевший Беньёвский, стоявший поодаль за толстой пихтой.
Но Иван с перекошенным от усилия лицом все держал рогатину у самого ее конца, в то время как большая часть ее торчала из-за спины рычащего, машущего лапами зверя. Вершок за вершком торчащий из его спины конец становился длинней и длинней, медведь был совсем уж рядом с Иваном, который, казалось, оцепенел. И вот правой лапой своей дотянулся он до плеча охотника, рванул когтями кафтан, достал до тела человека, и больше держать рогатину Иван уже не мог. С захлебывающимся рыком зверь облапил юношу, опрокинул на снег, и под бурой этой колышущейся массой человека не стало видно, только вылетел из-под медвежьей туши его короткий крик, сдавленный диким звериным храпом.
Но другой человек, что стоял неподалеку за пихтой, путаясь в длинных полах куклянки, вдруг бросился к медведю с коротким клинком в руке, подбегая, крикнул собакам: «Драть его, драть!», подбежал к зверю одновременно с лайками, трижды блеснул над его холкой отточенной сталью. Медведь взревел яростно, вздрогнул всем телом. Было видно, как прокатилась под его шкурой какая-то волна. Он бросил распластанного на снегу Ивана, медленно, тяжело поднялся на задние лапы и весь окровавленный, с разинутой пастью пошел на неподвижно стоявшего Беньёвского, державшего в обеих руках у самой груди два пистолета стволами крест-накрест. Он выстрелил прямо в глаз медведю – и тот отшатнулся и сразу опустился на четыре лапы, замотал зачем-то головой. Человек спокойно шагнул к нему, всунул ствол в его старое, порванное в схватках с другими медведями ухо и выстрелил. Медведь упал набок тут же, словно ему подрезали сухожилия, и больше не шевелился. Из спины его торчала красная осиновая рогатина.
14. СТРАСТИ ПО ИВАНУ
Весть о том, что Устюжинова Ваню сильно помял медведь, издохший, правда, от его руки, большерецких обывателей порядком огорчила, потому что был Иван за добросердечие свое и честность всеми в остроге любим. Имел он, конечно, тайных злопыхателей, но таковых совсем немного было – кто силе его завидовал, кто успеху у первой острожской красавицы Мавры. В общем же Ивана жалели и ходили его навещать, в одиночку и компаниями. Носили гостинцы, утешали, развеселить пытались, но юноше не до веселья было.
Кто принес его домой, Иван не помнил. Лишь позже поведал Ивану Беньёвский, что, когда издох медведь, поднял он лежащего в беспамятстве охотника, зажал изодранное его плечо предусмотрительно захваченной из дому тряпицей, взвалил на спину и, несмотря на груз немалый, пошел к острогу. Принес его в дом Устюжиновых, отдал на попечение священника-отца, взгоревавшегося при виде поломанного медведем сына, а сам пустился к Магнусу Мейдеру. Лекарь, всегда пугавшийся неожиданных приходов, вначале смутился сильно, потом неторопливо собрал припасы кой-какие, и вскоре уж было твердо определено, что раны Ивана безнадежны и жить ему осталось день-два от силы. К тому же эскулап определил, что сломаны восемь ребер и поврежден дыхательный нерв, имеющий начало в плексус солиакус, месте весьма чувствительном и жизненно важном. Раны, однако, лекарь не поленился смазать бальзамом собственного мастерства и тщательно перевязать. На сломанные ребра наложил лубки и велел больного не кормить четыре дня, дабы избежать излишнего давления на поврежденный дыхательный нерв. Под конец процедур предложил уповать на Бога и ушел. У постели покалеченного и все еще не пришедшего в сознание Ивана остался отец Алексий, который, утирая слезы, вполголоса ругал ехидство дщери вавилонской и блудницы бесстыдной Мавры.
Беньёвский побыл у постели раненого недолго и ушел. Двух слонявшихся по острогу камчадалов он увидел скоро и, переговорив, повел их в ту самую пихтовую рощу, откуда вернулся совсем недавно с тяжкой ношей на плечах. Увидев поверженного зверя, камчадалы подобострастно кланялись Беньёвскому, в котором видели охотника, в одиночку убившего огромного медведя. Он великодушно разрешил им забрать окорока и ступни – изысканное лакомство, – а шкуру снятую выделать велел. Камчадалы работали недолго, и скоро они уже ушли с поляны, на которой тяжелым, красным месивом, бесформенным и страшным, остался лежать свежеванный медведь, еще совсем недавно мирно спавший в своей берлоге, так мягко выстланной прелым листвяком.
А Иван понемногу стал приходить в себя. Мавра была все время рядом с ним и, понимая вину свою, ухаживала за охотником и ласкала его так, как может это делать лишь молодая любящая женщина, невеста.
Беньёвский вошел в горницу со шкурой в руках, выделанной камчадалами, и положил ее, не говоря ни слова, на постель Ивана. Тот удивленно поднял на Беньёвского глаза.
– Чего глядишь? – улыбнулся бывший конфедерат. – Убил медведя... и радуйся...
Иван, будто обдумывая что-то, ворошил рукой медвежий мех.
– Я убил?
– А то кто же! Твоя невеста может быть спокойна – я свидетель подвига сего.
Мавра восхищенно смотрела на Ивана. Не выдержав, бросилась на грудь возлюбленному, обхватила голову юноши руками:
– Милый, любимый мой! Прости меня, дуру, прости! Я же тебя жизни едва не лишила, а все через глупость свою!
Беньёвский улыбнулся так, словно это его самого обнимала и целовала Мавра, – но, отвернувшись, улыбнулся. И вышел.
На следующий день, когда возле постели раненого сидел лишь один Беньёвский, Иван спросил:
– Хорошо ль помните, как издох медведь?
– Да как... как все звери подыхают от смертельной раны.
– А все ж таки? Ведь слыхал я выстрелы какие-то. Али почудилось?
– Почудилось, должно быть. Трубы архангелов играли.
– Ну а кинжалом холку тоже архангелы кололи? Я шкуру видел – зашито больно неумело.
– Камчадалы снимали шкуру. Наверно, повредили.
Иван нахмурился:
– Ох, и врешь ты, господин Беньёвский! Ну зачем ты врешь? Ты добивал медведя? Ну, говори!
– Я. Да токмо что тебе за печаль? Ну, ударил я кинжалом зверя, а потом стрельнул еще, но токмо невелика заслуга – медведя ты убил, копьем. Я же тебя лишь от опасности избавил.
Иван ответил тихо:
– Да, спас ты меня. За помощь оную я вечно за тебя молиться стану, но знаю еще – Мавры мне в женах не иметь.
Когда вечером того же дня Мавра вновь пришла к возлюбленному, Иван был скучен и хмур. Красавица же, зная способ его развеселить, уселась рядом на постели и полной тугой своей грудью к его груди прижалась, но Ваня Мавру отстранил, заговорил угрюмо:
– Как знаешь поступай, а медведя того не я убил.
– А кто же? – спросила девушка, поправляя волосы. – Али зазря тебя помял?
– Зазря, выходит, поелику не я, а господин Беньёвский его убил, когда зверь меня ломал.
– Али поскользнулся ты? – холодно спросила Мавра.
– Да не поскользнулся! Ремешок на ратовище, под пером, что поперечину держал, возьми да лопни. Вот рогатина насквозь медведя и прошла, а он достал меня, – и добавил зло: – Да токмо, если любишь, то не все ль тебе равно – Беньёвский али я убил.
