У королев не бывает ног - Нефф Владимир (читать книги регистрация TXT) 📗

Придворные замерли, ибо стычка молокососа, у которого едва начинают пробиваться усы, с искушенным roue [21] обещала стать интересной. Рыцарь фон Тротцендорф с улыбкой покрутил ус, преисполнившись сознанием превосходства над настырным малым, а также польщенный вниманием присутствующих дам и кавалеров, и ответил медленно и веско:

— Запомните, молодой человек, зарубите себе на носу: королевы «удаляются», «отправляются», наконец, «затворяются» в своих покоях, но королевы не ходят.

Рыцарь отвернулся от Петра, ибо считал, что своим ответом отбрил младенца, но Петр упорствовал как осел:

— Как же тогда они удаляются или отправляются куда-то, если не на ногах?

— Не знаю, — уже поскучнев, ответил фон Тротцендорф, — но ясно, что не на ногах, поскольку само понятие «королева» несовместимо с представлением о ногах и всем тем, что с ногами связано, ибо ноги — пусть дамы извинят меня — расположены у человека чрезвычайно неудачно. Королева стоит так высоко, что ей ноги не надобны. Сей формулы этикета при испанском дворе держались неукоснительно, и англичанин обязан был об этом знать. Установление касательно отсутствия у королевы ног — не только один из многочисленных общественных догматов, но и пробный камень крепости общественных устоев, и горе тому, кто отказывается принять этот догмат, ибо без веры в абсурдность люди не могли бы существовать, — вот и все, баста. — Тут рыцарь фон Тротцендорф добавил с усмешкой: — Я с удивлением отмечаю, что в конце концов эта дискуссия была не бесплодной, ибо навела меня на мысль вполне оригинальную.

— Это как посмотреть, — заметил Петр. — Не так уж она нова и оригинальна, поскольку каких-нибудь тринадцать сотен лет назад нечто подобное высказал известный апологет Тертуллиан, но только выразительнее, ярче и элегантнее. Что же касается королевских ног, то я все еще не получил удовлетворительного ответа. Вы признали, что королева стоит высоко. Но тогда на чем она стоит — высоко или низко, — если не на ногах?

Тут уж общество начало улыбаться и подхихикивать, а рыцарь фон Тротцендорф с гневом, — а это не способствует легкости беседы, — осознал, что симпатии дам и господ принадлежат не ему, а въедливому, назойливому втируше.

— Не лучше ли закрыть эту бесплодную дискуссию, я не подавал к ней повода, и до подобных разговоров дело бы не дошло, если бы молодой человек оказался менее невежествен, — предложил фон Тротцендорф.

— Таким образом, вы признаете, что не можете ответить на мой вопрос, как обстоят дела с этим королевским атрибутом, то есть на чем же все-таки королевы стоят, если не на ногах? — подчеркнул Петр.

Рыцарь собрался с мыслями.

— Стояние королевы — вещь абстрактная, как если бы я, например, сказал: «Дело обстоит так-то и так-то», или же: «Этот ритуал устоялся».

— Значит, королева не ходит и не стоит, — настаивал Петр, — или, лучше сказать, ходит и стоит, но только абстрактно. Но в таком случае это со всей очевидностью означает, что она никогда и не сидит, то есть не покоится задом на стуле, а сидит лишь, так сказать, абстрактно, а если королева лежит, то, значит, тоже абстрактно, так, как если бы я прибег к выражению: «Этот аргумент засел у меня в голове», или: «Это камнем лежит у меня на сердце», или: «Это лежит на поверхности». Верно ли я вас понял?

За свое рассуждение Петр был вознагражден одобрительными улыбками и смехом. Баронесса аплодировала ему благоуханными ручками, а рыцарь фон Тротцендорф побагровел от ярости.

— Молодой человек, — проговорил он, — сдается мне, что мое стремление просветить вас вы обращаете в безвкусную издевку и стараетесь поставить меня в смешное положение.

— Поставить вас в смешное положение? — удивился Петр. — Но как можно поставить в смешное положение человека, который всерьез утверждает, будто у королев не бывает ног?

Рыцарь фон Тротцендорф распрямился и напыжился.

— Что это значит? — рявкнул он.

— Это значит, — ответил Петр, — что нельзя сделать черное черным, а мокрое — мокрым.

Рыцарь фон Тротцендорф оглянулся в растерянности, ища поддержки.

— Господа, посоветуйте, как мне поступить с этим мальчуганом, которому наверняка кровь ударила в голову оттого, что император похвалил его латинское сочиненьице. Не могу же я требовать от мальчишки сатисфакции. Но я и не намерен больше терпеть и служить объектом его неуместного хвастовства, чем он желает отличиться в глазах красотки, которая обвила его, словно плющ.

— Сударь, вы оскорбили даму, которая доверилась моей охране и которую я сопровождаю, — проговорил Петр и продолжал, невзирая на протесты и мольбы благородного собрания: — И теперь я, а не вы, обязан требовать сатисфакции. Если вы не имеете ничего против, мы можем начать не откладывая.

Рыцарь фон Тротцендорф, вздохнув, галантно проговорил:

— Ну что же, если кой-кому закон не писан, — ничего другого не остается. Нет, не волнуйтесь, милые дамы, я не прикончу вашего любимчика, я обойдусь с ним корректно, но как быть, если щенку непременно охота ткнуться носом в лужицу, которую он сам же наделал.

Дуэли были строжайше запрещены, и это запрещение имело тот практический результат, что они проводились без соблюдения всяких формальностей, без свидетелей и тайно, зато тем чаще. Петр и рыцарь фон Тротцендорф, скинув наземь камзолы и шляпы, обнажили шпаги.

Сразу же после первого удара шпаги, а затем — после второго и третьего, а там — после четвертого и пятого, тем более уж шестого и седьмого, искушенный рыцарь фон Тротцендорф с беспокойством ощутил, что его молодой противник не новичок, кого не мешает поставить на место, что в его длинных руках и ногах — сила взрослого мужчины, а ловкость и гибкость свидетельствуют о том, что он не терял времени даром и свой талант фехтовальщика не закопал в землю, а приумножил. Желая побыстрее покончить с этим делом, рыцарь проверил все дьявольские выпады, которым научился за свою долгую, полную авантюр жизнь.

Но Петр отражал их спокойно и без натуги, словно это было всего лишь упражнение с палкой от метлы; он не нападал, не наносил ударов, медленно отступал, но зрители, искренне за него болевшие, ибо молодость и красота, на которые теперь посягал взбешенный убийца, окружали юношу ореолом привлекательного героя, за Правду рискующего жизнью в единоборстве с усатым Мракобесием; они следили за поединком и комментировали его ход приглушенным, хорошо поставленным шепотом; рыцарь меж тем учащенно дышал, и вспотевшее лицо его побагровело, а Петр дышал словно новорожденный младенец во сне, и на челе его не блеснуло ни единой капельки пота; явно сознавая преимущество своего возраста, он просто выжидал, когда его противник выдохнется и легкие его сдадут. То, что поняли зрители, понял и рыцарь фон Тротцендорф, в тоске и отчаянии он принял решение все поставить на карту, и вместо того, чтобы умерить резкость выпадов и экономить силы, что у него еще оставались, он предложил самый бешеный темп, на который только был способен, так что треск сшибающихся шпаг слился в непрерывное дребезжание стали; фон Тротцендорф медленно, но неуклонно вел своего отступающего противника к луже, наполовину высохшей, но все еще полной вязкой грязи. Баронесса с тревогой следила, как ее прекрасный молодой поклонник шаг за шагом приближается к опасной скользи, и воскликнула, предупреждая:

— Позади вас — лужа!

— Мерси, — поблагодарил Петр. — Ах, вот вы как, многоуважаемый рыцарь? Ну знайте, что во имя королев, достойных, благородных и справедливых, но не безногих, я кладу конец веселым минутам безобидных шуток, чем мы развлекались до сих пор, и дело принимает серьезный оборот. Вам известен такой прием? Как видно, известен, а вот этот или вот такой? Ах, да вы молодец!

С такими язвительными замечаниями Петр перешел в наступление, а рыцарь фон Тротцендорф отступал, обороняясь из последних сил.

— А теперь, дедушка, гоп! — воскликнул Петр и хлестнул шпагой чуть ли не по земле, так что рыцарю, чтобы уберечь ноги, волей-неволей пришлось подскочить. — И еще разок! И еще! И снова! Снова!