Две королевы - Дюма Александр (книга жизни TXT) 📗
Вернувшись в свою комнату, мадемуазель Орлеанская почувствовала себя плохо, но никого не позвала на помощь и не хотела допустить, чтобы за ней ухаживали, хотя горничные умоляли ее об этом.
— Ничего страшного, — повторяла благородная девушка тем, кто справлялся о ее здоровье, — я просто устала, вот и все.
Принцесса вышла из комнаты вечером, появилась и на следующий день, усердно исполняя все свои обязанности по отношению к отцу и его супруге. В первые дни она вела себя безупречно, хотя страдания оставили свой отпечаток на ее лице: улыбка девушки казалась печальнее слез.
В следующую субботу ей сообщили о предстоящем визите в Версаль. Людовик XIV хотел видеть принцессу, хотел, чтобы она приняла посла Испании в королевских покоях и чтобы вопрос о браке был окончательно решен.
Она ни слова не возразила, покорно поехала во дворец; перед мессой, в то время, когда Людовик XIV обычно давал аудиенции, принцесса покинула свое место, приблизилась к королю и попросила его уделить ей несколько минут для разговора. Новость о предстоящем браке уже распространилась, прошел слух, что о нем объявят сегодня же, а поскольку принцесса была очень нарядна, то с той минуты, когда она появилась, никто уже не сомневался, что так и будет. Но то, что произошло позднее, никак не соответствовало всем этим предположениям.
За дядей и племянницей закрылись двери. Едва оставшись наедине с королем, девушка с плачем бросилась ему в ноги, рыдая и умоляя его сжалиться над ней.
— Что с вами, мадемуазель? Что означают эти крики и слезы? Мне кажется, вам не о чем просить меня.
— Государь, государь, не будьте жестоким, заклинаю вас!
— Жестоким? Я ожидал от вас благодарности и полагал, что прекрасно обошелся с вами. Вы станете королевой Испании, ничего больше я не смог бы сделать и для собственной дочери.
— Конечно да, государь, но вы могли бы сделать больше для племянницы.
Король отшатнулся.
— О да! Понимаю: дофин! Но это вздор, мадемуазель. Мои политические интересы требуют иного союза; к тому же, можете поблагодарить меня — мой сын не будет хорошим мужем.
— Ах, ваше величество, мы любили друг друга!
— То есть вы любили его… Что же касается принца, то любит ли он хоть кого-нибудь? Я его хорошо знаю и делаю на него гу ставку, которую должен сделать. Народ будет очень несчастен, когда мой сын станет править им, радуйтесь, что вас спасли от него.
— Ваше величество, монсеньер добр.
— Конечно, добр, но лучше бы он был злым. Как он распоряжается этой добротой, зачем она ему?
Скромность не позволила принцессе и дальше защищать своего неверного возлюбленного. Она вновь обратилась к королю с мольбами и просила только за себя, не отвечая на нападки, которыми она пренебрегала и к которым сама охотно присоединилась бы. Король остался несгибаем. То, что он соизволил выслушать принцессу, было уже слишком много, ведь он никогда никого не слушал, когда речь шла о его воле.
— Достаточно, мадемуазель! — заявил наконец король, резко прерывая племянницу. — Вы дали слово, я дал свое, и больше не будем говорить об этом. Ничто уже не сможет нарушить наши планы. А теперь позвольте мне пройти. Недоставало еще, чтобы католическая королева помешала христианнейшему королю пойти на мессу.
Этим все было сказано: в кабинете был тут же подписан договор, после чего все придворные стали относиться к мадемуазель Орлеанской как к королеве Испании и вели себя с ней соответствующим образом.
С тех же самых пор глаза принцессы не высыхали, в отчаянии она металась между Версалем, Парижем и Сен-Клу, жаловалась на судьбу во всеуслышание и, чтобы отсрочить свой отъезд, придумывала одно препятствие за другим: сначала она объявила, что больна, затем — что не готовы ее платья, что не выполнены все формальности, и таким образом выиграла почти два месяца.
Простые парижане, видя принцессу такой безутешной, относились к ней с участием. Однажды, когда она с распухшими и покрасневшими от слез глазами проезжала по улице Сент-Оноре, они, посылая ей благословение и пытаясь утешить на свой лад, говорили:
— Месье очень добр, он не позволит ей уехать, она ведь так страдает.
Но Месье легко позволил это и даже очень сердился, что дочь не торопится ехать: он считал, что ей очень посчастливилось. И в самом деле, партия была блестящей.
Роковой день наступил; в роскошном наряде принцесса с большой торжественностью прибыла во дворец, чтобы попрощаться с королем и королевской семьей, — прямо оттуда она должна была сесть в карету и отправиться в путь, в Мадрид. О Боже мой! Слезы хлынули потоком, и принцесса ни слова не смогла сказать королю, который очень нежно поцеловал ее.
— Сударыня, — добавил он, — я хочу сказать вам «прощайте» навсегда, ибо самым большим несчастьем, которое может выпасть на вашу долю, стало бы ваше возвращение.
— О государь! Я не могу думать так же, как вы.
— Это придет позднее, вы увидите.
Простившись с его величеством, королева Испании поцеловала сначала Мадам, затем, по очереди, — всех принцесс, оказав им эту честь, не делая различий и не считаясь с этикетом, что глубоко удивило короля и чрезвычайно задело испанцев.
Она поклонилась принцам, избегая дофина, который стоял у окна со своими приближенными; с тех пор как были разрушены мечты влюбленных, он ни разу не сказал ей ни слова. Однако и ему, так же как другим, полагалось сказать несколько приятных комплиментов отъезжающей; принц подошел к ней в то мгновение, когда она уже повернулась, чтобы уйти.
Глаза всех присутствующих были прикованы к ним. Бедная принцесса не справилась с собой и заплакала горькими слезами. Дофин был взволнован почти так же как она, но стал храбриться и совершил глупость.
— Сударыня, — сказал он непринужденным тоном, — я рад вашему браку; когда вы будете в Испании, пришлите мне туррон, я его очень люблю!
Мадемуазель Орлеанская громко разрыдалась, затем, ничего не ответив, повернулась к нему спиной, бросилась к двери и устремилась к своей карете. В столь торжественных обстоятельствах подобных случаев никогда не было; Месье едва успевал за ней и чуть не разбил нос о дверцу. Она его не заметила, так как закрыла лицо носовым платком, мокрым от ее слез. Видя это, герцог пожал плечами и крикнул кучеру:
— Гони в Мадрид!
Кортеж тронулся — все было кончено.
Принцессу сопровождали князь и княгиня д'Аркур, маршальша Клерамбо, а также графиня де Грансе — любовница Месье и сестра графини де Марси (этих сестер называли ангелочками, они были племянницами Вилларсо, бывшего любовника г-жи де Ментенон, если верить насмешникам) Вся компания была довольна отъездом, за исключением принцессы: она ни единого раза не вскрикнула на пути от Версаля до границы, но, подъехав к ней, громко зарыдала, чем, судя по всему, чрезвычайно задела испанцев. Они не понимали, как можно любить свою страну больше их Испании, особенно когда являешься ее королевой.
X
Стоило принцессе пересечь границу, как ее встретила большая группа испанских грандов, посланных королем: получив портрет невесты, он воспылал к ней любовью.
Ее величество осыпали комплиментами по всякому поводу, и с этого часа она обрела здесь свою испанскую свиту, а также свою главную камеристку герцогиню де Терранова, грозную тюремщицу, которая стала приобщать будущую королеву к нелепым правилам этикета, присущим испанскому двору, — тем правилам, которые принцесса пыталась освоить в течение трех месяцев, но так и не преуспела в этом.
Прежде всего ей предложили примерить испанские платья — королеве следовало выбрать наряды к прибытию короля. Пышные подарки ей, однако, не понравились, принцесса вместе с француженками из своей свиты даже посмеялась над ними. На дам, сопровождавших будущую королеву, смотрели так неприветливо, что они стали поговаривать об отъезде, и в связи с этим принцесса громко высказывала свое недовольство.
В те времена в прекрасной Испании недолюбливали французов (правда, я не очень уверена, что сегодня к ним относятся лучше).
