Войку, сын Тудора - Коган Анатолий Шнеерович (книги бесплатно читать без TXT) 📗
— Не слишком ли? — насмешливо проговорил Балмош. — Рога, пане-брате — не мученический венец!
— Ты можешь смеяться, мой старинный друг, — покачал головой рыцарь, — но я предпочел бы второе. Прошлым летом, представьте, мне пришлось встречать свою нареченную. Да, да, ее высочество княгиня Мария вознамерилась устроить мой брак со своей племянницей, прибывшей в Четатя Албэ из осажденного Мангупа, и девица отбывала из этой крепости к герцогскому двору. Я увидел ее: черна, печальна, неразговорчива, но главное — тоща. Не лишена, конечно, прелести, да не той, что была мне всегда по душе. — Велимир выразительно тряхнул перед собой растопыренными руками. — Я люблю этого паренька Войку, коего князь Александр опрометчиво дал ей в провожатые, мне сразу стало ясно, что они оба влюблены друг в друга, и я, поверьте, охотно помог бы им бежать, даже если бы невеста пришлась мне по душе. Но тогда с облегчением подумал: эта — не для меня. Пусть будет с нею счастлив и несет, не слишком горюя, наголовное украшение, которое она ему неминуемо подарит.
— И ты ошибся, — спокойно заметил Арборе.
— К счастью, — продолжал пан Велимир. — Я был еще в Кракове, когда вести о том, что случилось в замке барона Лайоша, достигли моих ушей. И чем ближе я подъезжал к Семиградью, направляясь к вам, тем громче звенела в уши молва: мангупская княжна! Роксана! Як бога кохам, забыты даже турки; везде только и речи что о верности Роксаны. О том, как эта верность посрамила самого князя зла, неистового Влада Цепеша. Войку был стоек, вел себя с небывалым мужеством; это говорили все, и тут же забывали о нем. Когда я прибыл в Брашов, Войку уже в нем не было; но город почитал его жену как святую. Думаю, здесь важно и то, что оба оставили в дураках лютого мунтянского воеводу, коего весь Брашов ненавидит и боится. И еще все хвалили Матьяша-короля. Говорили о том, как король-рыцарь, скрыв под забралом лицо, пришел на помощь молодым пленникам, вернул им свободу.
— Об этом по Венгрии уже ходит песня, — кивнул тут менестрель Лоран. — Правда, я ее еще не слыхал.
— Неужто ты не повидал ее в этом городе? — спросил Арборе.
— Я зашел, конечно, в их дом, — ответил пан Велимир. — И увидел чудо — уже красоты. Я простой воин, братья, в словесности не искусен, хотя кое-чему и учен; этот мальчик, — рыцарь кивнул на Лорана, — рассказал бы о ней лучше, а может быть — спел бы в песне. Но я не видел нигде, поверьте, такой волнующей красоты, в оправе такого достоинства, такой величавой стати!
— Истинную женщину любовь преобразует порой неузнаваемо, — улыбнулся капитан Балмош. — Любовь и страдания, испытания, которые пришлось вынести. Так ты не узнал княжны?
— Не сразу, — признался Бучацкий. — И это немудрено: я увидел королеву. Что и говорить, друзья: ведь все-таки она — Палеолог! И еще, братья, скажу, не страшась осуждения: я понял в тот час князя Влада. Было от чего бедняге Цепешу сойти с ума.
— В жизни князя Цепеша было много красавиц, да и сам он, хоть и лют, а собою хорош, — заметил Балмош. — Если уж Цепеша так захватило чувство к этой женщина, так увлекло… Бедный Войку с нею еще хлебнет, — неожиданно заключил капитан.
— Он — простой парень, воин и сын воина. Она — из рода цареградских владык…
— К тому же — прекрасна…
— Но она его любит! — взорвался над общими рассуждениями громовой голос Бучацкого. — Любит, говорю вам! Ради любви такой женщины можно и на плаху, можно испытать любую судьбу! Вот почему я окончательно решил не жениться, — внезапно упавшим голосом закончил рыцарь. — Ведь такой мне уже не встретить никогда.
— Пустое, пане-брате, — добродушно молвил Балмош. — Прикажет пан Дитрих Бучацкий, высокородный отец твоей милости, и женишься, как миленький. Владения-то надо кому-нибудь да оставить.
32
Портарь Сучавы Шендря между тем раздумывал над тем, какие вести, с помощью Давида, отправит он в эту ночь своему воеводе. Сучава держалась; потери были велики, но новые штурмы защитники отразят. С запасами, на первый взгляд, тоже все обстояло хорошо, защитники крепости с высоты стен по-прежнему дразнили голодных турок, поглощая на их глазах караваи хлеба и колбасы. Один только портарь знал, что припасы приходят к концу. Все меньше в подземных хранилищах становится муки, пшена, проса, все меньше сала, солонины, сушеной брынзы. Шендря тщательно это скрывал. Но если осада продлится… Если голод, жара и мор не отгонят от Сучавы врага… Говорить об этом Давиду или смолчать? Шендря решил утаить от воеводы свои тревоги, у Штефана и без того довольно забот. Пускай воевода не беспокоится о столице, а лишь о том, как нанести османам наибольший урон.
Сорок верст в день — немалый отрезок пути. Мунтянско-османское войско не к каждому вечеру успевало его одолеть. И Пири-Бек Мухаммед твердой рукой заставлял торопиться своих аскеров и войников. Высокий, сухощавый придунайский бек неизменно ехал на своем жеребце во главе отряда, за передовым загоном — из лучших куртян господаря Басараба, разведывавших путь. Если на дороге попадалось село, еще не разграбленное татарами, акинджи и мунтянами, Пири-бек разрешал недолгую остановку — забрать, все что можно было, особенно припасы, согнать в одно стадо скотину, перебить людей. И тут же приказывал выступать из пылающей деревни. Забавляться с женщинами на месте славный бек тоже не дозволял; подходящих женщин, начиная с двенадцатилетних, как и скот, табуном гнали вместе с войском для того, чтобы вечером, на привале, разделить по белюками и четам; чауши при этом строго следили за тем, чтобы среди воинов не было обиженных и женщины не слишком долго задерживались на месте: силы воинов нужны были для похода.
Самых красивых и молодых — не более двух десятков — везли на телегах, вместе с пушками и припасами, для беков и аг, для капитанов мунтян и сотников, каждую ночь получавших пленниц по жребию. На ночлег начальники войска располагались в середине лагеря, в кольце возов, скреплявшихся цепями, вокруг высокого шатра сераскера. Поужинав с товарищами, счастливцы, указанные судьбой, осушали для бодрости чару — в пути выдавали ракию, не запретную для мусульманина и тем более для христианина, в молчании расходились по возам. И на лагерь опускалась тишина. Только изредка из шалаша аскеров, c телеги в кругу вагенбурга доносился сдавленный женский вскрик.
С третьего дня пути, когда переправились через Прут, добычи не стало попадаться совсем. Жители сел, какие еще оставались, поджигали свои немудреные мазанки и уходили в леса. Пири-бек понимал, что кто-то их упреждал, что за ними из гущи дебрей неотступно следит враг. Сераскер приказал удвоить бдительность, усилить передовую мунтянскую чету; однако особенно не встревожился — у кяфиров не могло быть в тех местах достаточно сил, чтобы нанести ему сколько-нибудь чувствительный удар.
Пири-бек Мухаммед, в простом янычарском кафтане поверх легкой кольчуге, в куцей чалме и остроконечном шлеме, держался на коне очень прямо, поджав сухие старческие губы и воинственно выпятив узкую белую бородку. Старый воин, сражавшийся в армиях трех султанов, Пири-бек хорошо помнил великие битвы, прославившие Баязета, Мурада и Мухаммеда-Завоевателя, ибо в каждой скакал во главе бешлиев, повергая врагов ислама в геенну, справедливо уготованную им аллахом. Он видел, как в залив Золотого рога, поражая ужасом константинопольских кяфиров, по суше выплыл могучий османский флот; видел, как из-под горы мертвых тел марталозы извлекли кровавые останки того, кто был императором Константином Палеологом, как дюжий аскер с трудом разжал руку, которой павший кесарь Рума еще сжимал уже бесполезный меч. Пири-Мухаммед сражался в Европе, Азии и Африке, на средиземноморских архипелагах: воинская добыча, милости и награды трех султанов обогатили его безмерно. Но старик, как его ни возвышала ратная фортуна, всегда оставался простым в привычках и потребностях, умелым и храбрым газием ислама. В этом походе тоже для него, сераскера, неизменно ставили на ночь шатер, но он укладывался спать у одного из костров, завернувшись в долгополый плащ и подложив под голову простое седло своего коня. Единственной драгоценностью на нем в течение многих лет оставалась дамасская сабля с большим лалом, которую он выменял у другого бека, отдав за нее трех красивых рабынь — египтянку, московитку и черкешенку. Пири-бек Мухаммед всегда был равнодушен к женщинам.
