Войку, сын Тудора - Коган Анатолий Шнеерович (книги бесплатно читать без TXT) 📗
— Гляди, гляди сюда! — Глядите, люди! — крикнула она, словно забыла, кто ее окружил. — Вот пятно! Родимое пятно моего мальчика! Моего Андрюши!
Голос матери, ее руки повергли аскера в страшное волнение, на лице доброго молодца, покрывшемся пунцовыми пятнами, можно было прочитать смятение, какого не мог уже, казалось, вынести и такой здоровяк. Глаза Ахмета блуждали, как у тонущего, будто искали соломинку, которую можно было схватить, чтобы не пойти ко дну. И такая опора нашлась.
— Возьми! — к вконец растерявшемуся Ахмету — теперь это бесспорно был Ахмет — властно пробился дервиш-воин, из той сотни правоверных безумцев, которая сопровождала полки Пири-бека во всех походах; держа за клинок обнаженную саблю, фанатик с горящим взором протягивал янычару ее рукоять. — Убей! — повелительно вытянул он руку в сторону Андреевой матери, когда тот взял оружие.
Ахмет всем телом вздрогнул, сжав холодный эфес. Товарищи, не сдержавшие женщину, тащили ее теперь прочь, но она, вцепившись рукой в сыновний кафтан, не отпускала его, как ее ни старались оторвать. Ахмет одичало переводил налившиеся кровью, готовые выскочить из орбит голубые глаза — глаза матери, — с нее на монаха-воина, продолжавшего буравить его пылающим взором, словно сам Азраил, ангел смерти.
— Убей! — повторял дервиш. — Во имя аллаха — убей!
И Ахмет наконец очнулся. Высоко подняв сверкнувшую на солнце саблю, он со страшной силой обрушил ее на бритую, обнаженную голову одержимого.
Толпа взревела. Взметнулись и опустились десятки ятаганов, кинжалов, сабель. Кровь брызнула во все стороны с того места, где стояли Ахмет, женщина и дервиш, но рев по-прежнему исходил из множества глоток, нагие клинки продолжали мелькать над головами, будто началось общее побоище. Тогда Пири-бек выхватил из чьих-то рук пищаль и выстрелил в воздух. Снова ахнув, толпа озверелых ратников, не насытившаяся смертью, бросилась рубить поселян, оставшихся в живых.
Пири-бек Мухаммед, не мешкая, повелел выступать.
33
Отряд Чербула по-прежнему двигался, не отставая от врага, не упуская его из виду ни на час. Всадники легко опережали, когда надо было, войско Пири-бека, когда надо — следовали за ним. Несколько человек постоянно скакали по лесным тропам далеко впереди, извещая путешественников и жителей о приближении захватчиков. Но это не всегда предупреждало несчастье. Не пожелали спрятаться в кодрах от османа старики-прибеги, и людям Войку пришлось их всех схоронить. Не решились оставить убогие дома и нехитрое добро крестьяне сельца, казавшегося хорошо укрытым за узким мыском дубравы, — и тоже погибли.
Спешить было некуда — движение четы зависело от быстроты, с которой шли османы. Не раз и не два, оторвавшись от своих, молодой сотник с молчаливым Кейстутом на рысях взлетали вдвоем к макушкам облысевших возвышенностей, откуда открывался вид на много-много верст, на все стороны света. Молодой литвин, пьянея от зеленого простора лесного моря, с тихой грустью озирал прекрасную, вольную страну, за которую бился и отдал жизнь его рыцарственный отец. Перед ним расстилался дивный край молчаливых курганов. Ненайденных кладов. Забытых преданий, неразгаданных тайн. Безвестных страданий и мужества, неотмщенной крови, не рассказанных миру трагедий. Далеко, печально и задумчиво расплывался над дебрями колокольный звон — голос редких храмов; колоколов на Молдове еще было мало, прихожан к молитве сзывали боем в гулкие сухие доски, подвешенные на церковных дворах. То тут, то там в неохватных далях вставали столбами сигнальные дымы — как знаки опасности, как вехи на пути врага. Из дальнего далека на крыльях ветра до витязей долетал олений, протяжный зов бучумов-трембит, возвещавший в тот год об одном: что близок ворог, что время идти в полки для всех, кто не взял еще в руки оружия и не сел на коня.
Вон за лесом, поперек речной долины, выступают остатки высокого вала, какие издревле зовут троянами; кто его строил, кто защищал, может — сам сказочный кесарь Траян? Вот там, с другой стороны, развалины города, стены; кто жил тут, запивал хлеб вином, растил детей, сражался и умирал за свой очаг?
Отец-рыцарь в былые годы немало рассказал сыну о Земле Молдавской, которую любил, в которую не раз возвращался в дни войны и мира. И Кейстут, познавший ее теперь, с удивлением думал, как прежде Жеймис: откуда эта малая страна черпала силы, чтобы отбивать нашествие за нашествием, набег за набегом? Откуда появлялись у нее все новые защитники? Как удавалось ей возрождаться из пепла после каждого всесожжения, которому подвергали ее враги? Поначалу это казалось чудом. Теперь, присмотревшись к людям Молдовы, Жеймис знал: силой народа, как и на Литве, была вольность свободных пахарей, хоть и пахавших уже большей частью чужую землю, но носящих оружие и умеющих пользоваться им. То была сила духа, не сломленного и не растленного еще рабством, хранившего извечное достоинство человека, живущего своим трудом.
Оба рыцаря возвращались вместе в отряд еще более сдружившимися молчаливым братским раздумьем, словно клятвой. Дружба двух молодых воинов-молчальников становилась сильнее день ото дня.
На привалах, у костров оба рыцаря в том же молчаливом согласии слушали неспешные речи витязей и войников. О тысяче разных мелочей, и суетных, и насущных. Но более толковали о важном: держится ли по-прежнему столица, каковы намерения султана, какие козни еще замышляют изменники-бояре, не следует ли ожидать возвращения татарских орд. Строили догадки о том, где теперь воевода Штефан, какие удары готовит ворогам, не грозит ли смелому князю опасность от предательского нападения.
Говорили еще о муках. О тех лютых пытках, которых не миновать, коли попадут в их руки кровавые татарские псы, чьи следы остались во многих местах, где прошел отряд. О приказе орды здешним жителям — не бежать в леса, ждать покорно, когда приедут татары и возьмут их в полон, о том, как ловили не послушавшихся и прятавшихся по лесам и оврагам, как жгли их живьем, варили в котлах. Как носили лютые псы-татары на остриях своих копий младенцев, страша здешних жителей, внушая, что спасение — в одной покорности.
Гадали еще о том, насколько крепко королевское, рыцарское слово Матьяша Корвина, обещавшего Штефану-воеводе помощь. Все знали уже, что сильное войско — до восьмидесяти тысяч мадьяр и секеев — под водительством князя Батория подошло к перевалу Ойтуз. Это для султана было уже немалой угрозой; но сделает ли воевода Баторий следующий шаг, перейдет ли Ойтуз?
Войку же под мерный шум войницких бесед, думал об их собственном противнике, Пири-беке. Было уже видно, что войско бека идет к Хотину. На что рассчитывает сераскер, по слухам — опытный воевода, неясно; Пири-бек, конечно, знает, что такую сильную крепость, как ни мал в ней гарнизон, десяти тысячам воинов не взять, тем более — без наряда; малые пушки, которые турки везут с собой, не в счет. Но не на веселую же прогулку послал опытного полководца Мухаммед-султан, на дело! Пири-беку, по всей видимости, приказано овладеть крепостью. Но как?
Это ему предстояло узнать довольно скоро.
В сумерках того же дня, наблюдая из укрытия за тем, как турки готовятся к ночевке, люди Войку увидели османа в чалме, отдалившегося от лагеря, чтобы наполнить флягу водой из ручья, вытекавшего из леса. Осман неосторожно забрался в густой кустарник опушки. Людям Чербула было строго приказано ни под каким видом не трогать ворогов. Но соблазны был слишком велик; ловкач Негрул и силач Чубарэ, стоявшие совсем рядом, не выдержали искушения и, мгновенно скрутив беспечного газия, заткнули ему рукавицей рот и поволокли к своему сотнику.
Войку встретил ослушником грозным взглядом: по законам отряда очень строгое наказание полагалось за их проступок. По знаку Чербула пленника развязали, поставили на ноги, выдернули кляп. Но до того брыкавшийся, мычавший ясырь, остолбенело воззрившись на сотника, с радостным стоном повалился на колени и обнял его ноги.
Войку всмотрелся со всем вниманием сквозь сгущавшийся сумрак. Перед ним заливался слезами радости его земляк и недавний спутник, белгородец Переш.
