Зорро. Рождение легенды - Альенде Исабель (бесплатные онлайн книги читаем полные txt) 📗

Следующие несколько дней в миссии Сан-Габриэль никто не отдыхал, даже маленькие дети были приставлены к работе. Падре Мендоса, хороший знаток человеческих душ, понимал, что не сможет доверять неофитам, когда миссию окружат свободные индейцы. Он с грустью подметил звериный блеск в глазах некоторых из них и неохоту, с которой они выполняли свои обязанности: роняли камни, рвали мешки с песком, запутывали веревки, опрокидывали ведра со смолой. Священник даже изменил своим принципам и велел заковать двух индейцев в колодки, а третьему в наказание всыпать десять плетей. Затем он забил досками дверь в спальню незамужних женщин, построенную наподобие тюрьмы, чтобы самые смелые не выходили гулять под луной со своими возлюбленными. Это круглое здание без окон, построенное из толстого кирпича-сырца, легко можно было укрепить снаружи с помощью железных полос и замков. Там заперли большую часть новообращенных мужчин, заковав их в кандалы, чтобы в час битвы они не стали помогать врагу.

— Индейцы боятся нас, падре Мендоса. Они верят, что мы владеем очень сильной магией, — сказал капитан де ла Вега, похлопав по прикладу своего карабина.

— Этот народ понимает превосходство огнестрельного оружия, хотя до сих пор не раскрыл, как оно действует. А вот чего индейцы действительно боятся, так это святого креста, — ответил миссионер, перекрестившись на алтарь.

— Тогда покажем им силу креста и пороха, — засмеялся капитан и продолжил излагать свой план.

Они должны были встретить мятежников в церкви, где посередине, напротив двери, построили баррикады из мешков с песком, а в стратегически выгодных местах сделали бойницы для мушкетов. Капитан де ла Вега объяснил, что, пока защитники миссии смогут удерживать нападающих на определенном расстоянии, успевая перезаряжать карабины и мушкеты, преимущество будет на их стороне, зато в рукопашной схватке сильнее окажутся индейцы, превосходящие их и численностью, и свирепостью.

Мужество капитана восхитило падре Мендосу. Де ла Веге было около тридцати лет, и он уже был ветераном, закаленным в итальянских войнах, откуда вернулся героем, покрытым боевыми шрамами. Он был третьим сыном в семье идальго, чей род восходил к Сиду Завоевателю [3]. Предки де ла Веги сражались с маврами под знаменами католических королей Изабеллы и Фердинанда и проливали кровь за Испанию, но в награду за отвагу не стяжали состояния, только честь. После смерти отца старший сын унаследовал фамильное поместье — столетнее здание из резного камня на клочке сухой земли в Кастилии. Средний брат посвятил себя церковному служению, а младшему выпало на долю стать солдатом — для молодого человека из такой семьи не было другой участи. В уплату за доблесть, проявленную в Италии, Алехандро получил маленький мешочек с золотыми дублонами и приказ отправляться в Новый Свет. Так капитан оказался в Верхней Калифорнии, где ему предстояло искать лучшей доли. Он прибыл туда, сопровождая донью Эулалию де Кальис, супругу губернатора Педро Фахеса, прозванного Медведем за свирепый нрав и любовь к охоте, на которой он собственноручно убил немало этих зверей.

Падре Мендоса слышал немало сплетен о знаменитом вояже доньи Эулалии, дамы столь же дурного нрава, как и ее супруг. Караван сеньоры преодолел расстояние между Мехико, где она жила как принцесса, и Монтерреем, мрачной и неуютной крепостью, где ее ожидал супруг, за полгода. Караван продвигался вперед черепашьим шагом, волоча за собой целый обоз запряженных быками повозок и несметную вереницу мулов с поклажей; по пути в каждом городе она устраивала великосветский праздник, обыкновенно длившийся несколько дней. Говорили, что эксцентричная дама купается в ослином молоке и красит волосы; что она переняла у венецианских придворных красавиц моду на каблуки и румяна; что она отдавала встреченным по пути нагим индейцам свои шелковые наряды, но не из христианского милосердия, а из простого мотовства; и, в качестве апофеоза ее скандальной славы, прибавляли, что сеньора пленилась бравым капитаном Алехандро де ла Вегой.

— Но кто я такой, чтобы судить эту женщину, всего лишь бедный францисканец, — заключил падре Мендоса, искоса посматривая на де ла Вегу и невольно взвешивая про себя, сколько правды в этих слухах.

В своих письмах в Мехико, к руководителю миссий, священники жаловались, что индейцы предпочитают ходить нагими, жить в соломенных хижинах и охотиться при помощи луков и стрел, не признают ни образования, ни государства, ни религии, не уважают власть предержащих и целиком посвящают свою жизнь удовлетворению бесстыдных желаний, как если бы их не омыла чудотворная вода крещения. Упорство, с которым индейцы держались своих привычек, вне всякого сомнения, было делом рук сатаны, и поэтому на отступников обычно охотились как на диких зверей, а затем наказывали их плетьми, чтобы преподать им учение о любви и прощении. Но в годы бесшабашной юности, еще до того, как стать священником, падре Мендоса и сам был не чужд постыдных желаний и потому жалел туземцев. Кроме того, он втайне восхищался прогрессивными идеями своих соперников — миссионеров ордена иезуитов. Падре Мендоса не походил на других клириков, возводящих невежество в ранг добродетели. Несколькими годами раньше, готовясь принять на себя руководство миссией Сан-Габриэль, он с величайшим интересом прочел записки некоего Жана Франсуа Лаперуза [4], путешественника, изобразившего новообращенных в Калифорнии грустными, лишенными собственной воли и духа людьми, которые напомнили ему сломленных негритянских рабов с карибских плантаций. Испанские авторитеты полагали, что суждения Лаперуза столь пессимистичны оттого, что автор был француз, но на падре Мендосу они произвели неизгладимое впечатление. В глубине души священник верил в прогресс почти так же, как в Бога, и потому решил превратить миссию в образец процветания и оплот справедливости. Он намеревался завоевывать новых адептов посредством убеждения вместо лассо и удерживать их добрыми делами вместо плетей. Устройство миссии падре Мендосы говорило само за себя. Под его руководством жизнь индейцев улучшилась настолько, что Лаперуз, случись ему проезжать мимо, пришел бы в восторг. Падре Мендоса мог бы похвастаться — хотя никогда этого не делал, — что в Сан-Габриэль утроилось число крещеных и за долгое время не было ни одного побега; прежде такое случалось, но пристыженные беглецы всегда возвращались обратно, несмотря на тяжелую работу и требование воздержания. Ведь миссионер был добр к ним, и к тому же раньше у них не было ни надежной крыши над головой, чтобы укрыться от бурь, ни возможности есть три раза в день.

Путешественники со всех концов Америки и даже из самой Испании приезжали в отдаленную миссию, чтобы узнать секрет успеха падре Мендосы. Перед пораженными гостями представали поля зерновых и овощей, виноградники, дающие хорошее вино, система орошения, сконструированная на манер римских акведуков, конюшни и загоны для скота, огромные стада, пасущиеся среди холмов, погреба, набитые дублеными кожами и бурдюками с салом. Они дивились покойной жизни в миссии и кротости новообращенных, которые славились повсюду как прекрасные корзинщики и скорняки. «Живот полон — сердце довольно» — таков был девиз падре Мендосы. Услышав, что моряки часто умирают от цинги, в то время как лимоны могли бы предотвратить болезнь, он стал истинным фанатиком правильного питания. Полагая, что душу спасти легче, если тело здорово, падре сразу же по прибытии в миссию заменил вечную маисовую кашу — основную еду местных жителей — тушеным мясом, овощами и лепешками на животном жире. Молоко для детей он добывал с невероятными усилиями, ибо каждое ведро пенистой жидкости доставалось ценой битвы с упрямыми коровами. Требовалось три сильных человека, чтобы подоить одну корову; и часто побеждала скотина. Мендоса справлялся с детьми, не желающими пить молоко, тем же способом, которым раз в месяц лечил их от глистов: связывал, зажимал нос и вливал в рот молоко через воронку. Такая решительность принесла свои плоды. С воронкой дети росли сильными и послушными. Население Сан-Габриэля избавилось от глистов и совсем не пострадало от чумы, собиравшей черную дань с других колоний, хотя в те времена эпидемии простуды или поноса нередко отправляли неофитов прямиком в мир иной.