Остров мужества - Радзиевская Софья Борисовна (бесплатные полные книги TXT) 📗

— Верно, — откликнулся мальчик и просиял в улыбке, видно, только и ждал отцова одобрения. — А ну, глянь, я ещё и не так могу…

На этот раз руки его размахнулись так широко, что сбили шапку с головы медленно поднимавшегося с нар человека. Тот сердито крикнул, одной рукой подхватил шапку, другой так толкнул мальчика, что тот пошатнулся, едва удержался за стенку.

— Ой! — охнул он и схватился за грудь.

А человек, усевшись на краешек нар, глубоко нахлобучил шапку на голову и остался сидеть, уставившись сердитыми маленькими глазками на какую-то точку в полу.

— Размахался, словно с радости, — проворчал он раздражённо, — нашёл чему радоваться. Ступай на волю, да там и выламывайся.

— Я не понарошку, дядя Фёдор, не серчай, — смущённо отозвался мальчик. Но на волю выходить не собирался. Тихонько потирая застывшие пальцы, он теперь не сводил глаз с кудрявого высокого парня, чуть пониже самого кормщика. Едва поднявшись с нар, тот живо схватил лежавшее рядом ружьё, любовно, точно за ночь о нём соскучился, погладил длинный ствол, из-за пазухи вытащил маленький кожаный мешочек.

— Руки завязки не держат, шибко замёрзли, — пожаловался он, — а ну спробую. Ванюшка, ступай на подмогу, ремешок затянулся, развяжи.

— Я сейчас, Стёпа, — заторопился мальчик. — А ты на пальцы подуй, подуй, вот как я.

Он старательно захлопотал около мешочка, по-ребячьи обрадовался, когда удалось развязать затянувшийся ремешок.

— Держи кремень-то, — торопил он. — А кремень — гляди, от пазухи ещё тёплый, ставь, покуда не застыл.

— И вправду, помощник, — усмехнулся Степан. — Гляди, сейчас пороху на полку подсыплем сухого, а вот и…

Он взвёл курок тяжёлой пищали, вынул из раструба курка кремень, вставил другой, что из мешочка достал.

— На что балуешься, Степан, — проговорил старший укоризненно, — порох без расчёту тратишь. Не на промысел ведь идём.

— Сготовиться надо, — весело отозвался Степан, старательно зажимая кремень винтом. — Земля чужая, неведомо кто нас с порога приветит. Тогда не время будет порох на полку подсыпать. Я…

Но тут в сенях послышался странный звук, словно кто-то с силой рванул дверь, стараясь её открыть. Ещё раз! Все насторожённо прислушались.

— Ванюшка, — тихо сказал отец. — Ну-кось отвори. Степан, и вправду, сготовься!

Ванюшка проворно шагнул к двери, отодвинул тяжёлый засов, но тут же пулей отлетел в сторону. Дверь распахнулась, отбросила его и ударилась о стенку со страшной силой, а в просвете, целиком его заслоняя, стала огромная белая туша. Медведь! Вчерашняя вечерняя буря утихла, но медведь из-за неё упустил ужин. Теперь он пришёл за завтраком.

Казалось, его удивило количество людей в избушке. Маленькие чёрные глазки забегали с одного на другого, как будто затрудняясь — с которого начинать. Неожиданно медведь широко открыл пасть и протяжно зевнул, точно с издёвкой. Ванюшке на всю жизнь запомнилось: один клык огромный, жёлтый, а другой сломан, под самый корень. Минутная задержка, но люди успели прийти в себя. Кормщик медленно, осторожно завёл руку за спину, потянул лежавший на нарах топор.

— Степан, — тихо проговорил он, — в глаз цель, а я по загривку…

Медведю не понравился человеческий голос: он глухо прорычал и пригнулся, задние ноги подобрал под себя, готовясь к прыжку. Выстрел в избушке оглушил всех, в то же мгновение топор мелькнул в воздухе и глубоко врубился в мохнатый затылок. Медведь попытался подняться на дыбы, но осел и повалился на бок, загородив огромным своим телом выход из избы. Копи страшных лап, вытянутых в последней судороге, почти дотронулись до людей, сбившихся в тесную кучу у самых нар. Так стояли они долго, наконец, кормщик шагнул, с трудом вытянул топор, плотно засевший в разрубленной шее.

— По чью-то душу приходил, — вымолвил он. Всегда спокойный его голос слегка дрогнул, на минуту он прикрыл глаза рукой, отнял её и сказал уже так, будто ничего особенного и не случилось. — А ну, помогай тащить, ребята, а то к двери проходу не стало.

Но и всем вместе едва удалось сдвинуть к стене огромную тушу и освободить проход к сеням. Ванюшка нерешительно протянул руку, посмотрел на свои пальцы и на кривые страшные когти, убрал руку, вздохнул.

— Померялся? — спросил Степан. — Сколь тебе ещё расти, покуда у тебя когти на руках вырастут с этими вровень? Струхнул, чай, здорово?

Он говорил весело, с шуткой, но дышал неровно. И было с чего. Степан молод годами, а охотник бывалый, но медведя в избе и ему бить не доводилось.

— Аж сердце зашлось, — искренне ответил мальчик и тут же повернулся, посмотрел на отца — ладно ли сказал. Но тот спокойно кивнул головой.

— У каждого, небось, сердце зашлось, — сказал он. — А своё, что требовалось, сполнили.

Степан закраснелся от радости, понял: кормщик на похвалу скуп, и от того похвала его была вдвое дороже. Фёдор ничего не сказал, только угрюмо покосился в его сторону.

— Поспешать надо, наши заждались, — поторопил кормщик.

С невольной оглядкой они прошли мимо неподвижной туши в сени и дальше. Выйдя из избушки, Степан старательно задвинул тяжёлый засов.

— Неравно без нас другой пожалует, — побежал он вдогонку за товарищами, но вдруг вскрикнул так, что все остановились: — Чего следы говорят-то: тут он, за камнем, у самой избы лежал, как мы ночью мимо шли. И как никого не ухватил!

— Буря помешала, — отозвался кормщик и снова двинулся по тропинке. — Залегает он в бурю. А то бы мы кого не досчитались.

— Видать, и буря на пользу бывает, — рассудил Степан. — А вот наши…

Но тут он остановился и замолчал. Остановились и остальные: они дошли уже до самого берега. Ночная буря, переменив направление ветра, отогнала от земли плавучие льды. Угрюмое и пустое лежало перед ними море, карбас с товарищами бесследно исчез.

Ванюшка уронил рукавицу, да так и стоял, забыв поднять её.

— Тять, это что же? — спросил он дрожащим голосом. — Тять, а наши куды подевались?

Кормщик долго молча смотрел, прикрывал глаза ладонью, но на всей поверхности моря, свинцовой и холодной, видны были лишь отдельные редкие ледяные глыбы.

— Может, буря им, и правда, на пользу была — до дома доберутся, — медленно проговорил он. — А может, и погибель в ней нашли. Только нам, стало быть, теперь одним зимовать доведётся.

Долго стояли они на берегу, теплилась надежда: вот завидится на горизонте ровдужный [1] парус, приплывёт карбас с товарищами. Но волны катились угрюмые и пустые, точно ничего вчера не было: ни карбаса, ни бури, ни ледяной стены, что догоняла их, как живая, а теперь рассыпалась на берегу ледяными грудами и лежит спокойно, словно век так лежала.

— Ждать не приходится, — заговорил наконец Фёдор. — День короткий, дров припасти надо засветло. Солнышко — вот оно, к покою добирается…

Дерева всякого на берегу валялось много — нанесло его течениями от других далёких, лесных берегов. Оставалось натаскать побольше к избушке да в сени, чтобы на двор зря не идти, не студить избы и не попасть в лапы медведю: может, ещё завернёт какой на дымок к избушке.

— И впрямь, домой поспешать надо, — согласился кормщик.

«Домой» выговорилось так просто, что всем показалось так и надо. Где же им и дом теперь, как не в этой избушке?.. Вся их надежда тут.

Ванюшка хлопотал не меньше других, таскал к избушке тяжёлые, еле под силу, куски дерева. Отворачиваясь тихонько вытирал непослушные слёзы: щёки от них мёрзнут, а уж если Стёпка-пересмешник увидит — проходу не даст. «Просился, скажет, в зуйки [2], а самому дома бы на печке сидеть».

Но слёзы не слушались, бежали и бежали. Ещё бы: на карбасе пропал другой зуёк, сердечный друг Микитка. С ним и зимовать бы весело. А тут — всё большие мужики остались…

Работали усердно, не жалея рук. Но то и дело кто-нибудь выбежит на берег, постоит, прикрыв глаза рукой, каждую точку на море просмотрит и, опустив голову, возвратится к избушке. Зачем ходил — никто не спрашивал. Всем и так было понятно.