Потерявшая имя - Малышева Анна Витальевна (серии книг читать бесплатно .TXT) 📗
— Такой большой, в два этажа, — пояснял он Михеичу.
— Казенный, что ль? — Михеич смотрел на парня свысока, надменно прищурив один глаз.
— Вроде бы… — пожимал плечами мальчуган. — Мы не знаем.
— Коли казенный, знать, дохтур имеется, — глубокомысленно изрек старик.
— Вчерась, говорят, был, — с олимпийским спокойствием подтвердил мальчишка и, утерев рукавом нос, прибавил: — А сегодня никак убёг.
— Как это «убёг»? Не может того быть! Чаво языком зря мелешь! — С досады кучер стеганул лошадок, и те пошли быстрее.
Антонина Романовна не отрывала глаз от окна кареты. Люди, убегавшие из города, производили на нее странное впечатление. Она вполне понимала чувства и страхи, которые ими движут. Но в то же время не могла отделаться от мысли, что они похожи на крыс, а Москва, ее многострадальная Москва — на тонущий корабль, который уже невозможно спасти. В глазах графини появилось что-то новое, пугавшее Елену. Она чувствовала, что прежняя милая, мирная и домашняя маменька стала другой — по-военному суровой. «Вот и Евгений вчера был совсем другой. Неужели мы все станем другими? И папенька, и маменька, и я, и даже вот Михеич и нянька?» Елена робко держала мать за руку и умоляла не волноваться. Все образуется. Они увезут папеньку в деревню. Там он быстро поправится. Он сам всегда говорил: «Деревенский воздух — лучшее лекарство. О том в любом календаре писано…»
— Вона! Вишь? — закричал шуваловский мальчишка, приподнимаясь на козлах.
Впереди показалась изба, почерневшая от времени. Каким образом сохранилось это допотопное сооружение, поставленное здесь еще во времена царицы Софьи, оставалось загадкой. Слюдяные окна, редко где уцелевшие в Москве, зловеще тускло отражали солнечный свет и глядели недобро. Сама изба походила на подслеповатую старуху в полусгнивших кружевах. За деревянными покосившимися воротами открывалась поистине ужасная картина. Весь двор и даже крыльцо были устланы мертвыми телами. Тошнотворный запах тления уже завладел этим злосчастным местом. Из дома доносились стоны и крики раненых, но двор… Двор был мертв. Ни одной живой души.
Графиня, пораженная этим зрелищем, встала в воротах как вкопанная. И вдруг чуть качнулась — не то от трупного духа, не то от ужаса. Михеич стянул с головы шапку, с которой не расставался даже в самые жаркие дни. Елена, несмотря на подступивший к горлу ком, нашла в себе силы преодолеть страх.
— Что стоишь? — обратилась она к мальчишке. — Показывай!
Опустив голову, он молча указал на телегу посреди двора. Была еще надежда, что этот шалопай обознался и принял за графа Мещерского кого-то другого. Виданное ли это дело, чтобы офицер, потомок знатного рода, оказался вот так на телеге с соломой посреди незнакомого двора, всеми забытый?
Денис Иванович лежал с широко открытыми глазами, устремленными в небо. Не было в его взгляде ни страдания, ни укора, разве что удивление пред вечным престолом, к коему устремилась его душа. Михеич, смахнув слезу и перекрестившись, закрыл глаза своему господину, шапкой отогнал от его застывшего лица жадных неторопливых мух, густо роившихся во дворе. Елена крепко обняла мать, прижалась к ней всем телом, ища защиты, но графиня не смогла устоять на ногах. С криком отчаянья повалилась наземь и зашлась рыданиями. Сама Елена плакала, не замечая этого. Она бросилась к матери, попыталась поднять ее дрожащими слабыми руками, а в голове у нее стучало: «Вот это война! Вот это уже война!»
На крик Антонины Романовны из дома вышел монах с изможденным лицом. Вроде бы не старый, но волосы и борода седые. Руки его были в крови, по лицу крупными каплями катился пот. Монах послал мальчика к колодцу за водой. Антонина Романовна пила прямо из ковша, и было слышно, как стучат в лихорадке ее зубы. Елена гладила матушку, ласкала, но та никак не могла уняться. От монаха они узнали, что граф скончался еще вчера вечером. А ночью доктор и сестра милосердия на случайно подвернувшейся подводе увезли несколько раненых, безнадежных оставили здесь умирать.
— Пришли последние времена, — заключил монах свой грустный рассказ. — Некому лечить раненых, некому отпевать усопших… Доктора убегают от больных, священнослужители — от своих прихожан…
Преосвященный Августин, архиепископ Московский, бежал, захватив по приказу царя иконы Иверской и Владимирской Богоматери. Его кортеж застрял на Владимирской дороге среди бесконечных обозов и карет. Вид растерянного, напуганного до смерти архипастыря не украшал и без того позорное бегство. Москвичи, не стесняясь, бросали ему прямо в лицо слова укоризны, осыпали ругательствами. Вслед за Августином предались бегству все без исключения священники, несмотря на то что в городе оставалось около двадцати тысяч жителей и примерно столько же раненых. «Сорок сороков» осиротели. Никогда еще Москва не была такой беззащитной, кощунственно брошенной на поругание врагу. Даже в летописях времен разгула татар, когда русские священники подвергались жесточайшей опасности, не найдешь подобных примеров трусости и малодушия.
Обратная дорога показалась Елене самой длинной в ее жизни. Тело Дениса Ивановича от тряски то и дело соскальзывало со скамьи на пол, и ей приходилось без конца поправлять его. Если сначала она касалась покойника с почтением и страхом, то под конец, измотавшись, проделывала это почти бесчувственно. Антонина Романовна, как безумная, кричала и рвала на себе волосы:
— Господи! За что ты покарал меня? Отчего не уберег голубчика? Возьми тогда и меня, коль это твой праведный суд!
— Что вы, маменька, такое говорите! — ужасалась ее словам Елена. — А как же я, ваша дочь? Выходит, останусь круглой сиротой?
Но графиня как будто ничего не слышала, не видела отчаяния дочери.
А между тем улицы уже опустели, в городе наступило зловещее затишье. Чем ближе они подъезжали к своему дому у Яузских ворот, тем ощутимее становился смрад начавшегося пожара. Горели лавки москательного ряда, ничем не сдерживаемый огонь грозил перекинуться на весь Китай-город.
Графиня была почти без чувств, из кареты ее вынесли на руках и уложили в гостиной. Василиса приготовила отвар из сон-травы, но Антонина Романовна долго не могла успокоиться, в дремотном состоянии бормотала несвязные слова — что-то про жемчужное ожерелье для первого бала. Время от времени она срывалась на бессмысленный крик, чем сильно расстраивала Елену. Наконец крепкий сон завладел измученной женщиной.
Тем временем тело Дениса Ивановича обмыли и положили в гроб, который Михеич раздобыл в брошенной лавке гробовщика. Но гроб — полдела, куда хлопотнее было найти священника.
— Хоть дьяка, хоть псаломщика, но кого-нибудь приведи! — умоляла Елена Михеича.
Она впервые отдавала распоряжения как взрослая, как настоящая госпожа — совсем как в детстве, когда она с подругами играла «в больших». Только вместо кукол в ее подчинении были кучер да старая нянька. Дворовых людей батюшка забрал на войну, и никто из них не вернулся, а прислугу матушка третьего дня отправила в деревню с ценными, как ей казалось, вещами и велела дожидаться их с Еленой приезда. В то время, когда все знакомые Мещерских, убегая, оставляли слуг присматривать за имуществом, графиня умудрилась сделать по-своему. «Какая же ты, Антонина Романовна, бестолковая!» — покачала бы головой их соседка графиня Шувалова. Из-за отсутствия слуг стулья в гостиной стояли вразброд, повсюду лежал сор, а причесываться Елене приходилось самой — старая Василиса для этого не годилась. Однако мелочи, еще утром до слез раздражавшие девушку, теперь казались ей глупым вздором.
Она встала на колени перед гробом отца и принялась молиться.
Вечером неожиданно раздался звон с Ивановской колокольни. Он долгим эхом отражался в пустынных переулках бульварного кольца, пока французские пушки не ударили в ответ холостыми зарядами по Арбату и другим улицам, словно колокол представлял для них опасного противника.
