Графиня де Шарни. Том 1 - Дюма Александр (полная версия книги .TXT) 📗
Разве не сказано в Писании:
«Грехи отцов падут на головы детей их до третьего и четвертого колена»?
Это Дело подняло во Франции такой шум, что на время были забыты и «Парижские тайны», и «Главная исповедь», и «Мопра», и «Монте-Кристо», и «Шевалье Мезон-Руж», и «Война женщин», и даже — мы вынуждены это признать — их авторы.
Нет, умы были заняты Ламартином, Ледрю-Ролленом, Кавеньяком и принцем Луи-Наполеоном.
Однако, едва шум понемногу улегся, сразу стало заметно, что произведения этих господ значительно менее интересны, нежели книги Эжена Сю, Фредерика Судье, Жорж Санд и даже вашего покорного слуги (я из скромности ставлю себя после всех); настало время признать, что их проза, за исключением Ламартина, — увы, каждому свое! — ни в какое сравнение не идет с языком «Парижских тайн», «Главной исповеди», «Мопра», «Монте-Кристо», «Шевалье Мезон-Руж» и «Войны женщин»; тогда г-на де Ламартина, воплощавшего мудрость нации, пригласили писать прозу, лишь бы она не была связана с политикой, а другим господам, в том числе и мне, предложили заняться литературной прозой.
Мы немедленно взялись за дело; смею уверить, что нам не нужно было повторять это приглашение дважды.
И тогда снова вышли газеты с литературными приложениями, а передовицы исчезли; и снова заговорили, не находя отклика у слушателей, те же ораторы, что и до революции, и после революции, — они будут говорить всегда.
Среди всех этих болтунов был один, который не говорил или, по крайней мере, почти не говорил.
За это ему были признательны и приветствовали его, когда он проходил мимо с представительским красным бантом на груди Однажды он поднялся на трибуну… Бог мой! Хотел бы я назвать его имя, да забыл, как его звали.
Однажды он поднялся на трибуну… Надобно сообщить вам следующее: члены Палаты были в тот день в весьма дурном расположении духа.
Париж только что избрал своим представителем одного из авторов литературных приложений.
Вот этого человека я помню! Его звали Эжен Сю.
Итак, члены Палаты были весьма расстроены тем, что был избран Эжен Сю. На скамьях и так уже было четыре-пять литераторов, невыносимых для ее членов: Ламартин, Гюго, Феликс Пья, Кине Эскирос и другие.
И вот депутат, имя которого я теперь забыл, поднялся на трибуну, ловко воспользовавшись скверным настроением членов Палаты. Все зашипели: «Тише!» — и стали слушать.
Он сказал, что именно литературное приложение послужило причиной того, что Равальяк убил Генриха IV, Что Людовик XIII убил маршала д'Анкра, Что Людовик XIV убил Фуке, Что Дамьен убил Людовика XV, Что Лувель убил герцога Беррийского, Что Фьеши убил Луи-Филиппа, И, наконец, что г-н де Праслен убил свою жену.
Он прибавил следующее: что все совершавшиеся прелюбодеяния, все имевшие место взятки, все совершенные кражи произошли под влиянием литературного приложения; что необходимо уничтожить литературное приложение или же приговорить его к гербовому сбору, чтобы общество остановилось хоть на мгновение и, вместо того чтобы продолжать скатываться в пропасть, повернулось бы лицом к золотому веку, в который общество рано или поздно вернется, если сумеет отступить на столько же шагов назад на сколько оно забежало вперед.
Однажды генерал Фуа воскликнул:
«Во Франции эхом вторят тем, кто произносит слова „честь“ и „родина“.
Да, это верно, во времена генерала Фуа было слышно такое эхо, и мы его еще застали, мы слышали его собственными ушами и очень довольны, что так это и было.
— Куда же подевалось это эхо? — спросят нас.
— Какое эхо?
— Генерала Фуа.
— Оно там же, где старая луна поэта Вийона; может быть, его и найдут когда-нибудь: будем надеяться!
Случилось так, что в тот день — в день генерала Фуа, нет! — из зала донеслось другое эхо.
Странное это было эхо! Оно говорило:
— Пора нам, наконец, заклеймить то, что вызывает восхищение всей Европы, и как можно дороже продать то, что другое правительство, имей оно это, отдало бы даром:
«гениальность».
Надобно заметить, что это бледное эхо говорило не свои слова, а лишь повторяло слова оратора.
Члены Палаты за редким исключением эхом отозвались на эхо.
Увы, вот уже около сорока лет такова роль большинства. Палате, как театру, случается переживать весьма пагубные минуты.
Итак, большинство придерживалось того мнения, что все совершенные кражи, все имевшие место взятки, все совершавшиеся прелюбодеяния произошли по вине литературного приложения, что Если г-н де Праслен убил жену, Если Фьеши убил Луи-Филиппа, Если Лувель убил герцога Беррийского, Если Дамьен убил Людовика XV, Если Людовик XIV убил Фуке, Если Людовик XIII убил маршала д'Анкра, Наконец, если Равальяк убил Генриха IV, то все эти преступления произошли по вине литературного приложения, даже те, что имели место прежде, чем оно было создано.
Большинство одобрило гербовый сбор.
Возможно, читатель недостаточно ясно себе представляет, что такое гербовый сбор, и задается вопросом, как гербовый сбор, то есть один сантим с экземпляра, мог бы задушить приложение?
Дорогой читатель! Один сантим, если ваша газета выходит тиражом в сорок тысяч экземпляров, выльется, знаете во что? В четыреста франков с номера!
Это ровно вдвое больше гонорара таких авторов, как Эжен Сю, Ламартин, Мери, Жорж Санд или Александр Дюма.
Это втрое, вчетверо больше того, что получает заслуженный автор, имя которого не так популярно, как только что перечисленные нами имена.
Так скажите же мне, имеет ли правительство моральное право облагать какой бы то ни было товар налогом, вчетверо большим, нежели действительная стоимость товара?
В особенности если нам отказывают в обладании этим товаром, то есть остроумием.
Вот как получилось, что не существует более газеты, достаточно богатой для того, чтобы покупать для приложения романы.
Вот почему почти все газеты публикуют теперь «исторические приложения».
Дорогой читатель! Что вы можете сказать об исторических приложениях газеты «Конститюсьонель»?
— Фи!
Да, вот именно так!
Этого и добивались политики: положить конец разговорам о литераторах.
Не говоря уже о том, что этот шаг выводит приложение на путь своеобразной морали.
Так, например, мне, автору «Монте-Кристо», «Мушкетеров», «Королевы Марго» и так далее, предложили недавно написать «Историю Пале-Рояля», нечто вроде занимательного отчета: с одной стороны — «история игорных домов», с другой — «история публичных домов»!
Предложить мне, человеку глубоко религиозному, написать «Историю папских преступлений»!
Мне предлагали… Не смею даже сказать вам, что мне еще предлагали.
Было бы не так уж страшно, если бы издатели ограничивались тем, что предлагали мне что-либо «сделать».
А ведь мне предлагали и «не делать».
Так, в одно прекрасное утро я получил письмо от Эмиля де Жирардена:
«Дорогой друг!
Я бы хотел, чтобы «Анж Питу» был в десять раз меньше, то есть чтобы он вышел в десяти главах вместо ста.
Делайте, что хотите, сократите сами, если не желаете, чтобы это сделал я».
Я прекрасно все понял, черт побери!
У Эмиля Жирардена в старых папках были мои «Meмуары», не подлежавшие гербовому сбору, он предпочитал скорее напечатать мои «Мемуары», чем публиковать роман «Анж Питу», за который надо было еще платить.
Вот он и решил сократить шесть частей романа, чтобы напечатать двадцать томов «Воспоминаний».
Вот так, дорогой и возлюбленный читатель, получилось, что слово «конец» появилось раньше самого конца; вот так Анж Питу был задушен подобно императору Павлу I, только ему не вцепились в горло, а обхватили поперек туловища.
Однако, как вам известно из «Мушкетеров», которых вы считали погибшими дважды, но которые оба раза оживали, моих героев не так легко задушить, как императоров.
Вот и с «Анжем Питу» произошло то же, что с «Мушкетерами». Питу не собирался умирать; он лишь исчез на время и теперь появится вновь. Я прошу вас не забывать о том, что мы переживаем неспокойное время, эпоху революций, которая зажигает много факелов, но задувает немало свечей; итак, прошу вас считать моих героев мертвыми только в том случае, если вы получите уведомительное письмо за моей подписью.
