Нострадамус - Зевако Мишель (онлайн книга без .TXT) 📗

В царящей на площади тишине звучал только прерываемый рыданиями дрожащий голос старухи-матери:

— О, госпожа моя, Пресвятая Дева! Это монсеньор де Турнон послал нас к Вам, чтобы я сказала: разве Вы не услышали моей молитвы, разве Вы не видели моих слез? Вам ведь достаточно только знак подать, госпожа моя, Пресвятая Дева, чтобы моя малышка Юберта снова смогла ходить! О, добрая Дева, владычица земли и неба, Вы — такая могущественная, помогите нам, спасите моего ребенка!

— Спасите ее! — взревела толпа. — Спасите Юберту!

Женщины плакали навзрыд, мужчины утирали слезы, горе бедной матери трогало все сердца. Глаза парализованной девочки были прикованы к статуе Богоматери, стоящей в глубине церкви среди горящих свечей, и эти красивые голубые глаза выражали такую мольбу, такую муку, такую растерянность, что даже суровый монах, наблюдавший за этой сценой, не смог сдержать дрожи, хотя при виде этого человека никто бы не смог поверить, будто зрелище человеческих страданий способно его взволновать.

Люди, собравшиеся на площади, долго плакали и молились, слышен был только неясный шепот, потом снова воцарилась тишина. Все взгляды обратились к парализованной девочке. Но она как была, так и осталась неподвижной! Мать продолжала стоять на коленях, по лицу ее струились слезы. Но вот и она, горестно повесив голову, поднялась. Носильщики подняли стул и собрались нести Юберту домой. Толпа расступилась. Все было кончено. Надежды на чудо не оправдались: теперь малышка навсегда останется парализованной!

И вдруг случилось то, чего никто не ждал. Этот молодой человек, который, облокотясь на столик, казалось, отдыхал перед входом в трактир, этот чужак, который никому в городке не был известен, этот путешественник, с головы до пят покрытый дорожной пылью, подошел к носильщикам и попросил их:

— Поставьте стул на землю.

Носильщики вздрогнули, когда в тишине прозвучал этот голос, в котором бесконечная нежность соединялась с непререкаемой властностью, так что сопротивляться было невозможно и бессмысленно. Они послушались. Люди, начавшие уже было расходиться, снова приблизились, движимые любопытством, неизбежным в тех случаях, когда все надеются на чудо и ожидают, что вот-вот случится что-то непредвиденное, сверхъестественное. Все взгляды устремились на путешественника, лицо которого в этот момент сияло таким светом, что от одного этого присутствовавших охватило смутное беспокойство. Старушка-мать тоже смотрела на юношу, и сердце ее мучительно билось. А Рено наклонился к малышке Юберте, взял ее за руку и сказал:

— Дитя мое, посмотрите на меня…

Парализованная девочка повиновалась. Наверное, целую минуту ее прекрасные голубые глаза безотрывно глядели в пылающие глаза незнакомца. И мало-помалу на бледном изможденном личике калеки стало появляться выражение безграничного доверия… Тогда Рено выпрямился, все еще держа девочку за руку. Стояла гнетущая тишина, только тяжелое дыхание выдавало присутствие на площади стольких людей. И вдруг раздался голос, он звучал необычайно ласково, но властно, но повелительно. Это Рено приказал девочке:

— Встань и иди!

По толпе прокатился ропот, потом голоса стали громче, громче, наконец люди закричали. Недоумение сменилось восторгом, ужасом, радостью, волнение толпы выдавало все эти разнообразные чувства. И у всех этих чувств была одна-единственная причина. Люди не случайно восклицали: «Ноэль! Ноэль!» note 8, не случайно некоторые женщины упали в обморок, а некоторые мужчины в ужасе бежали: все, да, все видели своими глазами потрясающую, поистине сказочную, немыслимую вещь — свершившееся чудо исцеления!

Парализованная девочка послушалась незнакомца! Маленькая Юберта встала! Она пошла! Она помогла матери подняться с колен. Она заговорила с ней, она улыбалась всем, и крики неистовой радости, крики безграничного восторга вознеслись к небу. Город Турнон ликовал…

II. Игнатий Лойола

Монах еще побледнел. Он быстро прошептал несколько слов на ухо мэтру Пезенаку. Начальник королевской полиции Турнона сделал знак охране. В момент, когда Рено, вырвавшись из объятий счастливой матери и пробравшись сквозь охваченную энтузиазмом толпу, подошел к трактиру, его схватили сзади за руки и за ноги, ему не дали даже повернуть голову, его подняли над землей и унесли. Вся эта операция была в считанные секунды проделана дюжиной бравых парней, и некоторые из них угрожающе размахивали кинжалами. По толпе прокатился слушок, перешедший в ропот. То из одного конца толпы, то из другого доносилось:

— Кажется, это сам дьявол или, по крайней мере, колдун, продавший ему свою душу!

Рено, которого уволокли с площади подчиненные мэтра Пезенака, десять минут спустя оказался запертым в нижнем помещении дворца монсеньора де Турнона. Ему надели на щиколотки кандалы и приковали его цепями к двум грубым кольцам, вделанным в толстую стену. После этого в темницу вошел монах, и по его знаку, проявляя почтительную торопливость, все, включая мэтра Пезенака, удалились. Монах остановился в двух шагах от узника, перекрестился и сказал:

— Молодой человек, если вы захотите быть искренним и объясните мне, при помощи какого колдовства вы заставили встать и пойти парализованную девочку, я обещаю вам использовать для вашего блага всю свою власть, а она, поверьте, очень велика.

Рено попытался собрать все свои силы, все таинственные ресурсы, которыми располагал, чтобы заставить себя избавиться от бесполезной боли, от черных мыслей. Он принялся рассматривать стоявшего перед ним человека. Главное в его жизни сейчас, самое главное в эту минуту заключалось в одном: выйти из этой тюрьмы — и выйти не завтра, даже не сегодня вечером, а немедленно, потому что и завтра, и сегодня вечером будет поздно…

— Мессир, — сказал он, и любой, кто взглянул бы на него со стороны, легко представил бы себе, как он горд тем, что ценой огромных усилий может думать, говорить, рассуждать в ту минуту, когда все внутри его рухнуло и весь мир вокруг него разваливался на части. — Мессир, не соизволите ли сказать мне, кто вы?

— Не вижу в том никаких затруднений, — ответил монах. — Я Лойола.

Рено вздрогнул.

— Да, просто Лойола, — продолжал монах, — и если бы смог сказать о себе с еще большим смирением, то сделал бы это. Хотя когда-то я был дворянином и меня называли господином Лойолой. Из этого вы можете сделать вывод о том, что я многое пережил и что мне знакомы все человеческие слабости, потому можете говорить смело.

— Я слышал об Игнатии Лойоле, — сказал Рено, — и знаю, какой великий ум помогает ему все понимать. Поэтому я благословляю Небо, мессир, за то, что оно свело меня именно с вами, а не с каким-либо невежественным монахом. А теперь, прошу вас, откройте: каким образом вы сможете обратить свою власть мне во благо?

Он говорил с таким спокойствием, словно читал лекцию в Сорбонне. Его дошедший до полного истощения дух собирал последние силы, чтобы сохранять это ужасающее спокойствие. Лойола между тем размышлял: «Только ад может наградить человека подобной силой, потому что я сам никогда не получал от господа ничего похожего». А вслух он произнес:

— Если вы станете говорить со мной искренне, я смогу заступиться за вас перед королем и таким образом избавить от костра и от пыток. Я добьюсь, чтобы вас просто обезглавили или повесили.

Рено подумал: «Я должен быть свободен через несколько минут, больше ждать нельзя!» И сказал:

— Мессир, я не совершил никакого преступления. Вернуть жизнь несчастному ребенку, сделать счастливой старушку-мать этого ребенка, обрадовать множество людей — разве это грех?

— Нет, если бы Небо даровало вам эту силу. Да, если она — подарок ада. Признайтесь же, молодой человек, скажите мне откровенно, при помощи какого колдовства вы заставили ходить парализованную, то есть сотворили чудо.

Рено протяжно вздохнул.

«Если этот человек не так умен, как я предполагал, мне конец».