Кладоискатели. Хроника времён Анны Ивановны - Соротокина Нина Матвеевна (книги хорошем качестве бесплатно без регистрации .txt) 📗

Родион Люберов не играл в карты, не тратился на женщин, но была у него одна дорогостоящая страсть, и отец знал об этом. Лошади… дивные, верные, умные животные! Лошадь как произведение искусства может стоить полушку, а может потянуть на тысячи. Родион мечтал купить крапчатую кобылу, присмотрел у одного литовского помещика. Помещик заломил фантастическую цену, без помощи отца здесь было никак не обойтись. Но, видно, не судьба. Производство сукон потребовало у отца каких-то неожиданных трат, а тут вынырнул Матвей из Парижа, родителю пришлось занимать под бешеные проценты эти 50 тысяч… Могло такое случиться? Вполне вероятно. И Родион запретил себе мечтать о крапчатой кобыле.

В русской государственной традиции, если глава семейства впадает в немилость, то арестовывают всех разом – и жену, и детей, а зачастую и родителей. Если родственники к «делу» напрямую касательства не имеют, то их не подвергают допросам с пристрастием, но через тюремную камеру проходят все. Потом, как водится, Сибирь, имущество конфискуется в пользу казны, и в обществе забывают, что был такой-то человек (иногда равносильный монарху, скажем, Меншиков). Говорить об опальном было не просто неприлично, но и опасно. При дворе это считалось дурным тоном. Именно поэтому Родион не узнал об аресте отца своевременно.

Самого Родиона не арестовали лишь по той причине, что не смогли до него добраться, физически не смогли. Когда в Ревель прибыл малый чин для арестования, означенный Люберов плыл морем в Ригу, вез на праме «Стремительный» казну и пакет генерал-майору Ласси. Малый чин из Тайной канцелярии не поленился и достиг Риги сухопутным путем, чтобы прямо на месте забрать Люберова в свои справедливые руки. Но и этому не суждено было сбыться. В Риге защитник справедливости узнал, что прам, по всей видимости, затонул, потому что пошел в плавание плохо просмоленный, а буря на море разыгралась сильнейшая.

Малый чин плюнул с досады и отбыл в Петербург. А неделю спустя в рижскую бухту вошел прам «Стремительный». Он был сильно потрепан бурей, от парусов остались одни клочья, но команда и пассажиры остались в целости. Спасшихся мореплавателей встречали так, словно они выиграли битву не со стихией, а с неприятелем. Родион вручил казну и пакет кому следует, после чего его принял сам генерал-майор Ласси. Последний знал, что не только от бури спасся молодой человек, но и от другой напасти, куда более жестокой – Тайной канцелярии.

У старого генерала были свои счеты с этим славным органом. Пока никого из его семьи не подвергли опале, но Ласси знал Ушакова и не любил его. Это была не только неприязнь военачальника к секретам и пыточным делам. После «дела Девьера» многих сослали в Сибирь, а Ушакова определили в армию. Как он туда попал? Да просто продал всех, с кем вместе вел противогосударственные речи.

И мудрый Ласси принял такое решение: раз уж этот поручик… как его, Люберов, избежал гибели в море, то негоже сдавать его на смерть во второй раз. Вроде уже случился Божий суд. Если бы хотел Господь того поручика сокрушить, то буря для этого очень подходит. На приеме Ласси не стал рассказывать о происках малого чина (не генеральское это дело!), но строго сообщил поручику, что оставляет его служить у себя при штабе и что полковник фон Бок в Ревеле будет о том извещен.

Родион остался служить в Риге. Стылым ноябрьским вечером, когда первый снег запорошил мостовые и ветер с залива гнул в дугу молодые деревья и ломал ветки на старых, словом, погода была такая, что носа на улицу не высунешь, в наружную дверь Родионова жилища стукнул дверной молоток. Хозяин не сразу его услышал, ржавый флюгер на крыше словно сбесился и неумолчным скрипом своим глушил все звуки. Тогда постучали в окно. Денщик храпел в своей каморе, и Родион, чертыхаясь, сам пошел открывать.

Фигура мужчины была вся облеплена снегом, даже брови побелели. Он бочком вошел в дверь, отряхнулся, как мокрая собака после реки, и грустно посмотрел на Родиона.

– Флор, ты ли это? Откуда? Как ты меня нашел?

– Да уж нашел, барин. С помощью Божьей и добрых людей. Позвольте сяду, задрог очень.

– Конечно. Григорий! – крикнул Родион во весь голос.

– Ни, ни, барин, тихо. – Флор рванулся к Родиону, словно хотел зажать ему рот рукой, но вовремя опомнился, только часто задышал от тревоги.

– Но денщик камин разожжет и поесть тебе даст, – шепотом сказал Родион.

– Ничего этого не надо. Вы лучше дверь в камору притворите, дело-то мое секретное. Ведь я в бегах.

– То есть как? – Родион уже наливал продрогшему слуге водки, но, услышав его признание, так и замер с чаркой в руке. – Ты от отца моего сбежал?

Теперь пришла очередь удивляться Флору.

– Неужели вы до сих пор ничего не знаете?

– А что я должен знать, говори толком?

Надо отдать должное старому слуге. Он не брякнул свою страшную весть сразу, а постарался смягчить ее, для чего встал, потоптался, пожевал губами.

– Арестование у нас приключилось третьего октября. Всех взяли. И их сиятельство, и благодетельницу матушку вашу, и слуг, кои в близости стояли. Я в те времена был в деревне, меня и не тронули. – Он сам вынул из послушных пальцев Родиона чарку водки, выпил ее, крякнул и отерся мокрым рукавом. – Я от благодетельницы барыни письмо к вам привез.

Весть, принесенная слугой, сразила Родиона, последние слова Флора он просто не услышал. Мысли одна другой проворнее и глупее зашевелились вдруг в голове разом. Он-то, дурак, увидев Флора, решил, что отец выслал ему обещанные деньги, и покупка пусть не крапчатой кобылы, но вороного жеребца состоится. Почему он ничего не почувствовал, увидев запорошенного снегом слугу, почему душа не возопила о постигшей отца беде? Флор еще толкует что-то про мать. Значит, и она, кроткая, в бежевом роброне [12], который он так любил, в чепце с брюссельскими кружевами… на лавке, в тюремной камере.

– Но ведь это ужасно! – выдохнул он наконец.

– Позвольте ножичек – взрезать, – деликатно допросил слуга.

Родион посмотрел на него дико, но, ничего не сказав, протянул нож для разрезания бумаги. Флор стащил с себя теплый кафтан, подрезал подкладку, вытащил свернутое в трубку письмо и протянул его Родиону. Тот с трудом развернул подмокшую, словно жеваную, бумагу. Написано было убористо, мелко. Буквы плясали перед глазами, не складывались в слова, так оголодавший человек при обильной еде не может глотать, кусок не лезет в горло.

– Они живы?

– Матушка ваша точно жива, а про их сиятельство не знаю, их отдельно содержат, и туда доступа нет.

– Какие вины за ними числят?

– Откуда же нам знать? Мы люди малые. Но думаю, взяли их за дерзновенные поступки и поношение здравствующей государыни. Так обычно говорят.

– Как передала тебе матушка это письмо?

Флор оживился:

– Барыня Ольга Викторовна стражника перстеньком подкупили. Тот стражник явился в дом и как раз на меня и напал. Принеси, говорит, в холодную, как барыня велели, подушку, одеяло и какой-нибудь еды. Я и понес. А на словах тому стражнику передал, что я, мол, Флор и жду распоряжений. Стражник, по счастью, жадный попался. Барыня ему еще браслетик дала. За тот браслетик он письмо из тюрьмы, вынес со словами: «Это для сына, велено свезти». Я и повез. В Ревеле на вашей старой квартире хорошего человека встретил, он у вас постоем. Рыжий такой, конопатый и пьяный. Он мне и сказал: «Ищи своего барина в Риге».

– Это Феоктистов, отчаянный пьяница, – со счастливым смехом сказал Родион, будто добрый поступок сослуживца, с которым он и десятью словами не перемолвился, мог как-то благополучно повлиять на дальнейшие события.

Руки у Родиона уже не дрожали. Шут его знает, отчего он вдруг успокоился. Жизнь его, до сих пор прямая, как линейка, сделала неожиданный безумный изгиб, и все взорвалось разом, словно из гаубицы по нему пальнули. Пальнули, да не попали! Отряхнулся от земли, и надо же – живой! Отец невиновен, это ясно. В крепость он попал по чьему-то навету. Стало быть, надо найти клеветника и освободить родителей. Жизнь обрела цель куда более значительную, чем покупка гнедого или вороного жеребца. «Я докажу», – глухо прошептал внутренний голос, тот самый, что не давал спать по ночам. Родион пододвинул свечу и принялся за письмо.