На край света - Кедров Владимир Николаевич (читать книги без TXT) 📗

Резкий звон разнесся по плотбищу.

— Кончай работу! Обедник! — послышались голоса.

Стук топоров тотчас же замер. Плотники, сплеснув водицей руки, расстилали, кто на досках, кто на земле, свою лопотину [62] и ставили на нее деревянные миски для ушицы.

Подошли дни, когда судовые мастера завершали работу. На плотбище постепенно затихал стук топоров и тесел, скрип напарьев [63].

Все кочи были однодеревками, то есть имели лишь по одной высокой мачте. Носы кочей, гордо поднятые вверх, украшены звериными мордами, вырезанными из дерева.

Попов назвал свой коч «Медведем», в память Улуу-Тойона. На носу его коча красовалась медвежья морда. Коч Дежнева был украшен головой моржа. Он назывался «Рыбьим зубом». Коч Исая Игнатьева назвали «Соболем». Коч Семена Пустоозерца — «Сохатым». Коч Ерофея Агафонова — «Бобром». Борис Николаев назвал свой коч «Лисицей».

Весенний ветер бушевал над тундрой. Клочья облаков низко летели над почерневшим льдом реки, наполовину залитым водою.

Наклонясь вперед и придерживая шапку, Андреев пробирался меж избами, отыскивая Дежнева. Наконец он добрался до его избы и, преодолевая напор ветра, отворил дверь. Едва Андреев перешагнул порог, ветер с силой захлопнул дверь. Старик достал большой красный платок и вытер слезинки. Лишь после этого он смог рассмотреть находившихся в избе Дежнева, Попова и Кивиль.

— Ну и силен ветерок-от! — весело проговорил он после приветствия. — Ох, хороша же у тебя женка, Федюха! — подмигнул он Попову.

Смущаясь, Кивиль приняла от него шапку.

— Что ты будешь делать! — обратился Андреев к Дежневу. — Не спится старику, мысли разные лезут! Все о затее нашей думаю. Далеко мы с вами, соколы мои, залетели, а как начну думать, куда лететь дале задумали, то и страшно, и вместе с тем радостно.

— Неужто страшно? — посмеиваясь, спросил Попов.

— Да ведь темнота перед нами, Федя.

— Бог не без милости, казак не без счастья, — сказал Дежнев.

— Вот и я говорю: бояться несчастья — и счастья не будет. А какого несчастья мне бояться? Я — одинешенек. Вот уже тринадцатый год пошел, как сынок мой Вася сложил голову под Смоленском. Погиб он в несчастной войне с поляками [64].

— Мир его праху! — проговорил Дежнев.

— Думал государь Михайл Федорович вернуть наши старые русские города, да не вышло, — вздохнул Андреев, — так они под польскими панами и остались — и Смоленск, и Глухов, и Путивль.

Собеседники помолчали.

С улицы послышались крики и топот бежавших людей. Дверь распахнулась, и в избу ворвался раскрасневшийся молодой человек. Это был Бессон Астафьев, младший приказчик Гусельникова. Лицо его было возбужденно и радостно.

— Пошла! Пошла Колыма! — крикнул он, сияя глазами.

Попов вскочил, едва не опрокинув стола. Все выбежали на двор, а затем и за ворота острога.

На реке стоял треск и грохот. Казалось, целый полк стрелял из пищалей. Лед дружно двигался, ломаясь, становясь торчком. Льдины кружились и крошились.

Народ радостно бежал вдоль реки с криками:

— Пошла! Пошла кормилица! Пошла матушка Колыма!

Как же им было не радоваться? С концом ледохода кончится голодное время, начнется рыбная ловля.

Собаки с лаем прыгали около людей, словно и они понимали, что скоро конец голоданию.

Но для мореходцев ледоход означал нечто другое.

— Ну, скоро и в путь, в дороженьку, — проговорил Дежнев.

Лицо Дежнева было строгим. Чуть сдвинутые брови и твердый взгляд выражали решимость.

Афанасий Андреев снял шапку.

За ним поснимали шапки и все мореходцы, окружавшие Дежнева.

К концу ледохода на плотбище уложили лежни, по которым должны были спустить суда на воду.

Последние льдины догоняли отшумевший ледоход, когда выбили первый «поп» — бревно, подпиравшее готовое к спуску судно. Под крики жителей острога «Рыбий зуб» соскользнул по смазанным салом лежням и закачался на волнах Колымы, описывая высокой мачтой широкие дуги.

15. Отплытие

Жители острога трудились у воды: спускали кочи и карбасы, ладили рыболовную снасть. Дежневцы заканчивали погрузку кочей.

В эти дни Анкудинов снова попытался сорвать поход Дежнева. Он подал приказному Гаврилову челобитную, на царское имя. В ней Анкудинов просил отпустить его проведать новую реку Анадырь и сулил привезти с нее двести восемьдесят соболей, на семьдесят соболей больше обещанного Дежневым.

Гаврилов, получив челобитную, долго вертел ее в руках и чесал затылок.

«Вот какой камешек метнул! — думал он. — Оставь-ко я дело без внимания да отпусти Дежнева по его старой челобитной, завтра ж на меня пойдет изветная челобитная [65]. Государево дело [66] за мною объявят. Гаврилов, мол, сделал казне убыток! Дежнев-то меньше соболей обещал!»

Однако Гаврилов решил задачу.

— Пиши-ко ты, Семен, новую челобитную, — сказал он Дежневу. — Старую мы порвем. Пиши: обещаю-де прибыль с новой реки в семь сороков десять соболей. На десять соболей больше Гераськи! А?

Озабоченное лицо Дежнева посветлело.

— Голова ты, Гаврилов! Недаром тебя в приказные выбрали!

— Семь сороков десять соболей, — покачал головой служилый человек Сухан Прокопьев, которого Гаврилов решил послать с Дежневым. — Тяжеленько нам будет их добыть…

— Добудете, — обнадежил новый целовальник Третьяк Заборец. — Там, глядишь, и кость «рыбий зуб» сыщете. Ее цену зачтем за соболей.

— Вас бы обоих да воеводами поставить! — воскликнул довольный Дежнев.

Волнение и разброд, вызванные среди мореходцев угрозами анкудиновцев, понемногу улеглись. Однако из шестидесяти шести мореходцев, ходивших с Дежневым в прошлом году, тринадцать человек все-таки не пошли в новое плавание. Кое-кто из них был послан в Якутский острог. Другие разбрелись по лесам за соболями и к весне не вернулись. Когда же в отряд вступили Фомка, Сидорка, торговые люди Астафьев и Андреев с их покручениками, Кивиль и Удима, число участников нового похода достигло шестидесяти.

Попов оставил при себе восьмерых самых нужных и надежных покручеников. Любимец Попова, Дмитрий Вятчанин, был его правой рукой. Всегда веселый и резвый, он отличался сообразительностью и приказания исполнял бегом. Он был у Попова хранителем товаров.

Филипп Александров, Терентий Назаров и Андрей Федоров были мастерами охоты за пушным зверем. Федоров, кроме того, плотничал, а Назаров сапожничал. Остальные четверо покручеников Попова были поморами — рыбаками и зверобоями. Самый старший из них — Лука Олимпиев, человек лет за сорок, степенный и важный, прочих покручеников Попова считал ребятами. Никто лучше Олимпиева не управлял парусом и никто не был лучшим носошником [67].

Однако Иван Осипов, Тимофей Месин и Михайла Шабаков, хоть каждый из них и был вдвое моложе Олимпиева, также не были в море новичками. С малых лет они рыбачили с отцами в Белом море и в морском походе были незаменимы.

Наконец все было готово. С берега моря прибыли разведчики, доложившие, что заберега свободна от льда.

На рассвете 20 июня 1648 года шестьдесят человек дежневцев отплыли на шести кочах.

Ватаги стояли на своих местах, ожидая знака приказного Гаврилова. Жители острога толпились на берегу. Приказный держал потемневшую икону, на которой почти ничего нельзя было разобрать. Перекрестив иконой кочи, он передал ее целовальнику Третьяку Заборцу и махнул рукой. Загремели пищали. Чалки кочей сбросили, и кочи медленно отвалили. Гребцы опустили весла на воду.

Птицы, вспугнутые выстрелами, с криком кружились над кочами. Заскрипели блоки: на кочах поднимали паруса.

Ватага «Рыбьего зуба» запела песню, сложенную Бессоном Астафьевым; она тотчас же была подхвачена на всех кочах: