Белое солнце пустыни. Полная версия - Ежов Валентин Иванович (книги онлайн TXT) 📗
Исмаил, грызя перышко лука, не пил ничего и даже не ел, смущенно отговариваясь, что он сыт, что поел дома… на что Аббас молча стукнул о столешницу кулаком, и после этого юноша деликатно взял с блюда колбаску люля.
Когда Сухов и Аббас выпили по бутылке водки каждый, у бывшего надзирателя потеплел взгляд, и он с некоторым уважением посмотрел на иноверца. Аббас оценил, что Сухов не запьянел, только взгляд его стал чуть мягче и веселей.
Музыкант играл в углу шашлычной на кеманче, выводя бесконечные мелодии, тягучие и одновременно как бы узорно-извилистые, подобно орнаменту на ковре. Музыкант был худ, черен как эфиоп, а волосы и борода его были белоснежно-седыми, отчего он выглядел, как снимок на негативной пластинке.
Аббас поинтересовался, нравится ли русскому эта азербайджанская мелодия. Сухов кивнул.
– Похоже на нашу реку, которая делает много поворотов.
Аббасу ответ понравился, и он, никогда никому не говоривший о своей работе надзирателя, постепенно разоткровенничался с этим рыжим русским. А когда Сухов заказал еще литр водки, Аббас поведал ему все, о чем посторонним знать не положено.
Сухов узнал о том, как прибывали этапы в Баиловскую тюрьму, как их отправляли потом через море в Красноводск, откуда они затем распределялись в места поселения. Аббас рассказал ему, что между бакинским портом и Красноводском курсировала тюремная баржа, железная, ржавая до красноты – раньше на ней перевозили скотину.
Колонну баб и мужиков конвоировали до причала в сопровождении собак, затем шеренгами в один ряд, громко пересчитывая, загоняли на баржу. На ней ссыльные стояли, прижавшись друг к другу, невидимые за высокими бортами, а над ними с винтовками в руках по специальным трапам ходили солдаты. Женская и мужская половины, ничем внешне не отличавшиеся – ни запахом, ни матом, – были разделены железной перегородкой.
Загруженная до предела, баржа начинала свое плавание до другого берега Каспия, пересекая море с запада на восток. Дорогой сильно качало, ибо плоскодонная баржа была приспособлена только для каботажного плавания, а не для пересечения морского простора. От сильной болтанки многие блевали прямо на пол под себя. В перегородке между мужской и женской половинами было проделано множество дыр – кто чем расковыривал. Через дыры переговаривались, посматривали друг на друга, передавали курево.
Баржу сопровождал военный катер, с пушкой на носу и пулеметом; на случай бунта было предписание – топить баржу прямой наводкой вместе с охраной, поскольку последняя тут же становилась виноватой, ежели допустила бунт.
О многом говорил за столом хмурый надзиратель, но о своей Кате Сухов так ничего от Аббаса и не узнал, вернее, узнал, если, как говорится, отрицательный результат тоже считать результатом. Когда Сухов красноречиво описал внешность Кати и сообщил все ее приметы, Аббас категорически заявил, что такая женщина в Баиловской пересыльной тюрьме не появлялась.
– Все ссыльные бабы лично прошли через мои руки, – твердо сказал Аббас. Сухов поднял голову, но понял, что эта двусмысленность была случайной. – Но такой, как твоя Катерина Матвеевна, я не встречал точно… и другие тоже – все бы заметили такую кралю, да еще блондинку! – Он вскинул руку, подчеркивая свои слова.
Сухов грустно усмехнулся. В Баку ему делать было больше нечего. Они распили оставшуюся водку, Сухов душевно поблагодарил Аббаса за компанию и дружески расстался с ним.
Исмаил же провожал своего старшего друга по бакинским улицам до самого места ночлега – старых полузанесенных песком барж на берегу моря, в которых и было общежитие рабочих. По дороге Исмаил время от времени молча вздыхал и все заглядывал в лицо Сухова, трогательно переживая их неудачную встречу с надзирателем.
На другой день Сухов узнал, что в Баку идет запись добровольцев в красноармейские части для борьбы с басмачами. Недолго раздумывая, он записался в один из отрядов, который вскоре должен был отправиться в Красноводск, а оттуда в полупустынные степи и дальше в пески самой пустыни…
Воевать для Сухова было делом привычным, но сейчас, записываясь в боевой отряд, он преследовал две цели: война со своей каждодневной смертельной круговертью как ничто другое могла хоть как-то отвлечь его от постоянных горьких раздумий о судьбе; опасная боевая работа поглощала человека целиком, а в редкие свободные часы между сражениями или подготовкой к ним нестерпимо хотелось лишь одного – спать, спать, спать… Вторая же его цель заключалась в том, чтобы окончательно самому убедиться, что в красноводских степях, куда, по словам Аббаса, отправляли ссыльных, Катя тоже не появлялась. Вполне могло случиться – думал Сухов – что она попала туда, каким-нибудь образом минуя эту проклятую Баиловскую пересыльную тюрьму.
…Накануне отправления Сухов ушел к морю и долго сидел на берегу, уставившись на горизонт, где сливались вода и небо; там парили, кружили чайки, вспыхивали на пологих волнах ослепительные блики солнца. Пенные полукружья подкатывались к ногам Сухова, шуршали, впитываясь в горячий песок.
Потом Сухов разделся и вошел в море. Он не спеша долго плыл к горизонту, все больше удаляясь от берега, и доплыл туда, где кружились, кричали чайки. Тут, на глубине, вода была бутылочно-синей.
В бухте Биби-эйбат вспыхнул нефтяной факел – столб огня и дыма взвился ввысь, заслонив солнечный диск. Мрак опустился на побережье и часть моря, как при затмении. Жгутики сажи от горящей нефти, похожие на головастиков, посыпались в воду вокруг Сухова. Чайки улетели прочь, спеша уйти от жара. Со стороны моря к бухте подошел пожарный катер, и струи воды полетели из брандспойтов в сторону факела.
Сухов вернулся на берег с покрасневшими от дыма и сажи глазами. Как всегда, судьба хранила его: плыви он чуть ближе к взорвавшемуся огнем фонтану – пришел бы ему каюк.
Исмаил отпросился с работы, чтобы проводить друга. Явился на бакинский причал и Аббас.
Исмаил пришел со свертком, в котором была еда в дорогу – чурек, зелень, сыр. Кроме того, он протянул Сухову еще и кулек со сладкой ягодой – инжиром, смущаясь и боясь, что Федор посмеется над этим любимым им мальчишеским лакомством. Но тот все принял чинно, с признательностью.
Аббас принес бутылку араки и брусок мяса, крепкого, не угрызешь, остро наперченного, благодаря чему оно не портилось при любой жаре. Мясо это здесь называлось бастурма. На этот раз Сухов и Аббас приняли водочки в самых деликатных границах – по чарочке на дорожку, или «на посошок», – так это называется по-русски, объяснил Сухов.
Пока шла погрузка красноармейцев на пароход, они стояли у трапа и, как всегда бывает при проводах, обменивались ничего не значащими фразами, курили…
– Приезжай ко мне, если что!.. – вдруг горячо сказал Исмаил, влюблено глядя на Сухова. – Теперь ты мой брат!
– Э-э!.. – протянул Аббас и сделал свой любимый жест – вскинул руку. – У него семья – сто человек!.. Приезжай ко мне – я бобылем живу, а ты мужик вроде подходящий… и араку умеешь пить. – Тут он протянул руку и добавил: – Ладно, прощай!.. Терпеть не могу проводы – в тюрьме только и знал, что всех провожал.
Аббас, повернувшись, ушел, а Исмаил стоял до конца, пока Сухова не погнали к трапу.
Плыли в трюме; каспийские волны беспорядочно били о гулкий борт парохода, пахло мазутом. Сухов, закрыв глаза, все вспоминал девичью улыбку молоденького азербайджанца, назвавшего его своим братом, и это согревало душу одинокого сейчас на всем свете солдата. Пароход кренило с борта на борт и с носа на корму; устоять на ногах было невозможно, поэтому сидели, привалясь друг к другу, к металлическим стенам трюма. Выходить на палубу не разрешалось, чтобы не демаскироваться. Даже единственную полевую пушку на баке прикрыли ветками чинары, хотя этот зеленый кустарник на пароходе мог вызвать еще большее подозрение. Пароход оказался таким старым и проржавевшим, что непонятно было, как он вообще держался на воде. Во всяком случае, остаток пути красноармейцы провели в воде, понемногу заполнявшей трюм. Лучи солнца, бьющие сверху, играли всеми цветами радуги в масляных пятнах на поверхности воды в трюме.
