Покорители студеных морей - Бадигин Константин Сергеевич (книги .txt) 📗
— Огня! — крикнул он визгливо.—Дать огня! Один из палачей, худой прыщеватый мужик, приволок жаровню с раскаленным углем к ногам чернявого.
— Пить… — вдруг громко произнес узник. — Все поведаю.
Прыщеватый мужик посмотрел на посадника и, зачерпнув ковшиком из деревянного ушата, подал воду.
Осушив все до последней капли, узник напряг все силы, поднял голову и глянул в глаза боярину Губареву.
— Спрашивай, — услышал посадник. Глаза чернявого закрылись, а голова снова упала на грудь.
— Что за человек, откуда?
— Боярина Борецкого слуга.
— В бегах?
— Нет, отпущен.
— Прозвище как?
— Василий, Герасимов сын, а прозываюсь Вьюном.
— Кто научил чертежи у меня выкрасть?
— Венецианец Миланио.
— Венецианец! — удивился посадник. — В Великом Новгороде?
— Лекарем он у боярина Борецкого… Боярину-то друг, приятель, почитай что побрательник. Не одну ночь вместе бражничали.
Посадник испуганно осмотрелся.
— Ну-ка, вы, за дверью, маленько обождите! — крикнул он тюремщикам. — Сам позову, когда нужно будет… А знал боярин Борецкий, — продолжал допрос посадник, — на какое ты дело послан, али нет?
Никита Афанасьевич даже привстал от волнения; он не спускал глаз с лица узника. Вьюн молчал.
— Отвечай!.. — зашипел посадник, колени у него дрожали.
— Неведомо мне, боярин, — тихо ответил Вьюн. — Разговоров я ихних не слыхивал, не взыщи.
Посадник долго молчал, собираясь с мыслями. Да и было о чем думать. С одной стороны, ежели Борецкий замешан в этом деле, он изменник Великому Новгороду, и ему, посаднику, надлежит известить об этом господу. С другой стороны, посадник знал, что Борецкий принадлежал к богатейшему новгородскому роду и пользовался доверием и уважением большей части новгородского боярства. Палка явно была о двух концах и одним из концов могла убить ладожского посадника.
— Не мог боярин Борецкий твои воровские дела знать… — решился наконец посадник. — А еще что тебе венецианец повелел? Все сказывай.
— Двое нас было, — продолжал Вьюн. Он помолчал. — Перво-наперво нам свеев упредить велено, чтобы морехода купца Амосова с дружиной перехватить, живота лишить… не дать ему к Студеному морю хода. — Узник остановился и долго не мог отдышаться. — А второе — план городища у тебя выкрасть, чтобы свеям Ладогу сподручнее было взять…
Никита Афанасьевич только теперь понял все. Молнией пронеслись слова Амосова. «Бояре-то, — говорил старый мореход, — думали от заморской руки для себя корысть иметь, а того знать не хотят, что заморские руки всегда русской земле зло готовят. И сухарь свой всегда чужих пирогов лучше».
Подавив приступ бешенства, боясь испугать резким словом Вьюна, посадник вкрадчиво спросил:
— Ну-к что ж, Василий, а другой-то… вор, товарищ-то твой, где он? В Ладоге небось тебя, дружка сердешного, ждет?
— Ослобони руки, боярин, невмоготу стало. Языком поворотить и то больно, — попросил Вьюн.
Посадник ослабил веревки.
— Уж десять ден, как товарищ мой с Ладоги ушел: у свеев он.
«Эх, — подумал посадник, — беда! Труфан Федорович седни в поход собрался. Упредить надо — пусть переждет. Так вот по какому делу свей в озеро вышли!»
Посадник на прощание со злобой ткнул кулаком чернявому в зубы и, кликнув тюремщика, заторопился к мореходу.
— Покличь купца Амосова! — выйдя на двор, приказал он слуге и с нетерпением стал ждать.
— Сплыл в озеро купец, — ответил, возвратясь, слуга, — и двух часов не прошло. Вслед за бронниками сплыл, что на свеев шли. Тебя, боярин, искал.
Никита Губарев непонимающе посмотрел на холопа, а когда услышанное дошло до его сознания, выругался.
— Пропал Труфан Федорович! — вслух сказал он. — Пропал, мореход ты мой милый! — «А ежели гонцов послать? — мелькнуло в голове. — Да куда там! По времени должен в озеро выйти. Вся надея теперь на бронников. Отобьют свеев от берегов — жив-здоров будет мореход, а нет — голову положит. Переждал бы, да нет, всегда на рожон, упрямый старик, лезет».
Посадник еще постоял, подумал и, махнув рукой, поднялся на крепостные стены.
В это время Амосов находился на берегу Волхова, в самом устье, поблизости от небольшого островка, расположенного у выхода в озеро. Дальше по воде двигаться было нельзя. Вчера шведы захватили островок в свои руки, закрыв выход в озеро. Только на южном его берегу ладожанам удалось отстоять небольшой участок; здесь они укрепились и отсюда решили наступать. Всю ночь под прикрытием густого кустарника к ладожанам прибывало подкрепление, и к утру русские сумели накопить силы.
У лагеря Амосова стеной стоял дремучий лес; пройти этот лес сухопутьем было нельзя. Болота, топи и непроходимая чаща преграждали путь.
Дружинники обошлись без горячего — дым мог навести врага — и, закусив сушьем, толковали о разном.
— Ну и лес! — сказал Петруха Рубец. — Что ни скажи, леший вторьем морочит.
— Лес — божья пазуха! — строго заметил старый дружинник. — Кого хошь накормит, напоит. Кто с умом, в лесу припеваючи проживет. Здешние-то мужики пчелой промышляют, — добавил он, показав на стволе толстого дерева свежую отметину.
— Бабы-то наши в Новгороде что говорят: был бы хлеб, и к лесу привыкнешь. Сейчас многие по лесам живут.
— Ягоды приспели, тьма их в здешних местах. Любил я мальчонкой ягоды собирать, — задумчиво заметил Рубец.
— Эй, ребята, смотри-ка, сам хозяин леса к нам вышел! Эко медведище! — раздался чей-то испуганный голос.
Дружинники обернулись.
К берегу вышел огромный бурый медведь. Он с любопытством разглядывал лагерь.
— Матерой зверь, на такого и с рогатиной страшно… — сказал старшой Савелий, берясь за топор. — Смотри в оба,
ребята.
— А я без рогатины на медведя выйду, — насмешливо отозвался Петруха Рубец, артельный сказочник, — живьем добуду… Дозволь, господине, — обратился он к Амосову.
— Дозволь, Труфан Федорович! — попросили остальные дружинники. — Пусть Рубец свою удаль покажет.
— Иди, Петруха! — ответил Амосов. — Да не моргай, парень.
Рубец не торопясь вытащил из-за пояса пустой рукав от овчинной шубы. Из котомки он достал какую-то железину вроде кошки, которой достают из колодца упавшие деревянные ушаты, и взял ее в левую руку. Потом надел на эту руку пустой рукав.
— Вот и вся моя снаряда… Ну-ка, ребята, подайте-ка шишек! — попросил он.
Несколько человек нарвали с веток зеленых шишек. Петруха наложил их полный карман и двинулся на медведя. Подойдя к зверю шагов на десять, он бросил в него шишкой и замахал пустым рукавом.
— У-у!.. Образина! У-у!.. Лешай! — закричал он на медведя.
Шишка больно ударила зверя по носу; он поймал ее и с хрустом раскусил.
— Не сладка укусом елова шишка? — дразнился Петруха, махая рукавом. — На-ка еще!
Шишки одна за другой полетели в морду зверя. Медведь был голоден и не хотел уходить по-пустому. Он глухо зарычал, подняв, словно собака, верхнюю губу.
— Я вот тебя, лешай! — Петруха поднял сухую ветку и замахнулся ею на медведя. — Я вот тебя!
Медведь зарычал громче. Он встал на задние лапы и пошел на охотника. Рубец, ударив смаху зверя хворостиной, скрылся за стволом большой сосны.
Дружинники с напряжением следили за поединком.
Прячась за толстый ствол, Петруха еще несколько раз стегнул зверя. Медведь в бешенстве царапал сосну, стараясь ухватить охотника. Петрухе пришлось, спасаясь от когтей зверя, перебегать от дерева к дереву. Но вот он бросил хворостину и стал махать пустым рукавом под самой мордой зверя. Улучив удобный момент, Рубец сунул рукав в открытую пасть медведя и быстро освободил руку.
Схватив скрытую в рукаве железную распорку, разъяренный медведь размозжил себе пасть. Обливаясь кровью и страшно рыча, он лапами старался вынуть железину, но только еще больше разрывал рану.
Этого-то и добивался Петруха. Отвязав от пояса толстый кожаный ремень с петлей на конце, он ловко заарканил зверя и привязал его к надежному суку.
