Свидание в Санкт-Петербурге - Соротокина Нина Матвеевна (читать книги онлайн полные версии TXT) 📗
Екатерина отказалась подписать эту бумагу. Алексей Петрович не настаивал. Спокойно и скучно канцлер сказал, что этим она только вредит себе, что государыня будет недовольна и что он имеет сообщить ей кое-что устно: ей запрещается переписываться с родными, поскольку письма эти вредят русской политике. И Екатерина подписала документ.
Отныне она живет под присмотром, вернее, под надзором племянницы государыни — гофмейстерины Марии Семеновны Чоглаковой, двадцатичетырехлетней особы, имеющей мужа, детей, дамы добродетельной, пресной и излишне любопытной.
Чтобы правила вежливости были соблюдены и переписка с родными не прекращалась, секретный чиновник из Иностранной коллегии, обладающий хорошим слогом и почерком, пишет за великую княгиню письма в Цербст. Депеши эти сам член коллегии Веселовский носит к великой княгине на подпись, а ей остается только кусать губы от злости, плакать и жаловаться. Впрочем, жаловаться было некому. Молодые вельможи, поставляющие ей книги, любители потанцевать, поговорить и посмеяться, теперь обходили молодой двор стороной. Наконец, Екатерине было запрещено писать напрямую не только родным, а вообще кому бы то ни было.
Бестужев, как ему казалось, пресек заразу в корне и перерубил все нити, соединяющие Екатерину с Европой. У канцлера и без великой княгини дел достаточно, Фридрих II засылает шпионов в русскую армию и обе столицы десятками. Где они оседают, в каких местах, как получают доступ к важным документам? «Черный кабинет» — секретная канцелярия для вскрытия и расшифровки иностранной корреспонденции — работает днем и ночью.
Это было год назад, и за это время от Екатерины были удалены одни за другими верные ей люди, та же участь постигла великого князя. Вслед за прусским послом Мардефельдом, который был другом и советником герцогини Иоганны и самой Екатерины, Россию вынуждены были покинуть господин Бредаль, обер-егермейстер великого князя, его бывший воспитатель Брюммер, Люлешинкер, камердинер великого князя, мадемуазель Кардель, воспитательница Екатерины. Молодой двор терял ряды, вокруг них образовывалась пустота.
И вдруг неожиданность! Не секретной цифирью написанное и не по тайным каналам посланное, а обычной почтой в Петербург пришло письмо на имя великой княгини. Вся почта российская находилась в ведении Бестужева, и зоркий чиновник выловил нужное из груды прочих пакетов. Письмо легло к Бестужеву на стол. Это было послание Иоганны дочери, и по тексту письма видно было, что они давно и прочно общаются в обход депеш, сочиненных в Иностранной коллегии.
Скоро выяснилось, что письмо было отправлено с почтой вице-канцлера Воронцова, который в это время с супругой своей Анной Карловной путешествовал по Европе. Воронцовы проехали Италию, Францию, и отовсюду вице-канцлер слал своему двору отчеты о самом благоприятном приеме. Побывал Воронцов и в Потсдаме у Фридриха II, получил от короля в подарок шпагу с брильянтами и был бесплатно возим по всем германским областям. Конечно, Воронцовы встречались с Иоганной, и она передала письмо дочери, но почему вице-канцлер доверил сей секретный документ обычной почте — это одна из загадок русского характера: забывчивость, рассеянность, беспечность — Бог весть!
В письме Иоганна давала советы дочери, не советы — инструкции, как сподручнее влиять на русский двор, сообщала также, что в Воронцове находят «человека испытанной преданности, исполненного ревности к общему делу». В конце письма приписка: «Усердно прошу, сожгите все мои письма, особенно это». О Лестоке тоже было несколько слов, как о преданном друге.
Бестужев знал, что императрица ненавидит Иоганну и охладела к Воронцову. Да, этот человек помог ей воцариться на троне, но последнее время дружит не с теми дворами, какими надобно, ведет самостоятельную политику и вообще достоин нареканий. Бестужев собственноручно от имени Елизаветы составил депешу Воронцову в Берлин, в коей писал, чтоб жена его Анна Карловна не смела целовать руки Иоганне Цербстской, а лучше бы и вовсе с ней не виделась, а тут, оказывается, вот какие у них отношения.
Бестужев предоставил письмо Иоганны императрице с подобающими комментариями, которые были ею поняты и одобрены. Отныне канцлер обладал абсолютными полномочиями в пресечении переписки Екатерины, а также в выявлении и примерном наказании тех лиц, кои в этом для великой княгини стараются.
12
Из дома Нарышкиных Саша направился на службу. Пару часов ему удалось поспать на неудобном, коротком канапе, что стояло в тесном коридорчике, а потом генеральские дела закрутили его, завертели. Домой он попал только к вечеру и был немало удивлен сообщением, что чуть ли не с утра его дожидается камердинер Оленева Гаврила.
— Где он?
— В библиотеке. И еще… Их сиятельство Анастасия Павловна из дворца записочку изволили прислать.
— Где записка?
— Сейчас принесу.
— Неси в библиотеку и ужин туда подай. При появлении Саши Гаврила не встал, а неудобно изогнул шею, пытаясь рассмотреть что-то позади вошедшего.
— Ты что впотьмах сидишь? А где Никита? При этих словах Гаврила стремительно вскочил и запричитал, молитвенно сложив руки:
— Вот этого вашего вопроса, Александр Федорович, я и страшился больше всего! И Бога молил, чтоб вы мне его не задали. Л вы прямо с порога!
— Что ты плетешь? Говори толком!
Лохматые брови Гаврилы сдвинулись шалашом, прочертив на лбу глубокую складку, глаза запали, вид у него был крайне несчастный.
— Ах, батюшка, значит вы тоже ничего не знаете? — И он разрыдался, потом вытащил огромный, прожженный кислотой платок и долго приводил себя в порядок.
Саша устал, хотел есть, все его раздражало, но горе Гаврилы было таким бурным и неожиданным, что он только смотрел на него молча. Мысль о том, что случилась какая-нибудь беда, не приходила Саше в голову: Гаврила умел драматизировать самые пустяшные события.
— Ну? — не выдержал он наконец.
Камердинер отреагировал на окрик тем, что вытянул руки по швам и долго, путано, с ненужными подробностями рассказывал о том, что Никита уехал вчера неведомо куда, дома не ночевал и где обретается по сию пору — неизвестно.
— Гаврила, ты сошел с ума! Ну и что из того, что барин дома не ночевал? Можно хоть на сутки освободиться от твоей опеки?
Запалили свечи. Слуга принес записку. Саша рассеянно сунул ее в карман и принялся большими шагами мерить библиотеку. Гаврила вдруг совершенно выбил его из равновесия. Экий болван! Гаврила поворачивался за ним, как флюгер, повинующийся невидимым сквознякам, рожденным Сашиными шагами. Похоже, он не мог внять голосу разума, а дельных Сашиных замечаний просто не слышал. Он все твердил, что барин уехал, нарядившись в парик «крыло голубя», намеревался ехать к Саше ночевать, но исчез. Словом, он твердо уверен, что с Никитой стряслось что-то такое, что надо немедленно куда-то бежать, бить в барабан и скликать людей. В довершение всего Гаврила вдруг упал на колени и сознался, что ночью ему был знак.
— Какой еще? — Саша замер на месте.
— Плохой.
— От кого?
Гаврила опять понес околесицу, беду-де он увидел в глубине синего камня. Как выглядела беда, он наотрез отказался говорить, но заверял Сашу в правдивости своих слов, бил себя в грудь и поминал царя Соломона. Разговор соскользнул на новый виток и предвещал быть бесконечным.
— Но Бог ты мой! Может, он в гости поехал. С кем он дружит? Вспоминай! Мало ли к кому… к Куракиным, Строгановым, Бутурлиным…
Под салфеткой на столе остывал ужин. По высоте бутылки Саша пытался понять, что принес лакей — вино или английское пиво?
— Мы только четыре месяца из Германии, — орал Гаврила. — Мы ни с кем не дружим. И дружим только с Корсаком Алексеем Ивановичем и вами. А поскольку Корсак в отъезде, то вам барина моего и искать!
И Саша сдался. Он велел Гавриле повторить весь свой рассказ с самого начала, но при этом сел к столу и пододвинул к себе поднос с едой. Жаркое остыло, мясо было жестким, а в бутылке против ожидания оказался, черт побери всех, квас. Что это за мода такая — в фигурные бутылки обычный квас лить?
