Деляга - Полищук Вадим Васильевич "Полищук Вадим" (хорошие книги бесплатные полностью TXT) 📗
— Обход начинается, — пояснил разговорчивый сосед.
— Ну и что?
— Сейчас увидишь, — подмигнул сапер.
Дверь распахнулась и на пороге появилась женщина в белом халате. Нет, не женщина, а мечта попаданца после полугодового воздержания. Королева! Повелительница всех мужских, и не только сердец.
— Здравствуйте, товарищи раненые!
— Здравствуйте, Амалия Пална! — дружно откликнулись товарищи раненые.
Женщина вплыла в палату, раздвигая внезапно сгустившуюся атмосферу своим пышным бюстом. Белый халат она носила так, что он не висел мешком, а обтягивал и подчеркивал все ее достоинства. А там было, что подчеркивать!
В военное время женщины сильно изменились. Они подурнели, осунулись, закутались в серые и черные одежды. Не все, конечно, но большинство. От голода, холода, лишений войны они уменьшились, ссохлись, потемнели. Даже молодые девушки стали казаться старушками. Другие, в основном те, кто имел неограниченный доступ к продовольствию, наоборот раздались, округлились, приобрели, порой, совсем уж необъятные размеры. Как ни странно, но именно они пользовались наибольшим успехом у мужской части тылового населения. Видимо, из-за доступа к продовольственным и другим материальным благам.
Амалия Павловна же, относилась к третьему типу — холеных томных красавиц, сохранившихся с довоенных времен и не утративших своих достоинств благодаря высокому положению своих мужей. Или ухажеров, если мужья временно или постоянно отсутствовали. За все время своего пребывания здесь, Вова был практически лишен возможности общения с женским полом, постоянно находясь в мужском коллективе, скованном рамками армейской дисциплины. В тыловых частях на одну женщину приходилась сотня-другая мужчин и простому красноармейцу они были просто недоступны. Женщины, подобные Амалии, были недоступны в квадрате, а тут вот она, совсем рядом, только руку протяни.
— Кто тут у нас новенький? — поинтересовалась врачиха, подходя к Вовиной кровати.
Вовин язык внезапно стал деревянным, и он смог только выдавить из себя.
— Я, Вова я, Лопухов.
— Лопухов? — улыбнулась женщина. — Как себя чувствуете, Лопухов?
— Грудь болит.
— Сейчас посмотрим.
Врач откинула одеяло, нежные розовые пальчики коснулись Вовиной груди, того как током ударило, в голове приятно зашумело.
— Для такого ранения, картина очень даже хорошая. Рану вам обработали грамотно, пневмоторакса удалось избежать, нагноения, вроде, тоже нет. После обеда назначаю вам перевязку, там и посмотрим.
Амалия Павловна прикрыла Вову одеялом, нечаянно задев его плечо одним из своих выдающихся холмов. А запах! О, этот запах, прорывающийся сквозь вонючую больничную атмосферу! «Красная Москва», с примешанным к нему теплым женским запахом самой Амалии и еще какой-то медицины. И тут докторша повернулась к лежащему через узкий проход артиллеристу и наклонилась над ним. Вовина крыша, шурша, стремительно понеслась куда-то вниз. Она что-то спрашивала у раненого, но Лопухов этого уже не слышал. Роскошества ее тыльной части предстали перед Вовиным взглядом во всей красе, буквально нависли над ним.
Действие опережает мысль. Три Процента еще не осознал, что он делает, а его рука уже легла на роскошный зад докторши. И слегка его сжала. Зад был такой мягкий, такой… Шлеп!
— У-й-й-й-й!
В отличие от ягодицы, рука у Амалии Павловны оказалась весьма твердой. И сильной. Хорошо хоть по шаловливой руке получил Вова, а не по морде.
— Ты, что себе позволяешь?!
— Я…, я…., я….
На Вову напал ступор. Он и сам не мог понять, как осмелился на такое.
— П-простите меня, пожалуйста. Я больше не буду.
Гневно сведенные на переносице брови грозной красавицы слегка разгладились.
— Еще раз повториться…
Женщина отвернулась от Вовы и опять занялась артиллеристом. Три Процента постарался отключить слух, зрение, обоняние, прикинулся ветошью и лежал тихо-тихо, боясь повторно привлечь внимание докторши. Наконец, бесконечно длящийся обход завершился.
— До свидания, товарищи раненые!
— До свидания, Амалия Пална!
Гы-гы-гы, гы-гы, гы. Давился смехом артиллерист, он лежал на животе, и ему было проще. Га, га-га, га-га-га. Ржали остальные, кто лежал на спине.
— Ну, насмешил, — Коля-сапер аж прослезился, — она же зав отделением и твой лечащий врач, а муж у нее — начальник госпиталя. А ты ее, гы-гы-гы, за жопу, гы-гы-гы.
— Ты даешь, Лопух, — встрял артиллерист.
Упоминание собственной фамилии в таком контексте разозлило Вову.
— Сам козел, в жопу раненый!
Но это вызвало только новый приступ гогота.
Как ни странно, в этот момент товарищ военврач третьего ранга Амалия Павловна тоже думала о Вове. Восемь лет назад ее нынешний муж оставил прежнюю семью ради молоденькой выпускницы ленинградского мединститута. Скандал тогда был грандиозный, пришлось даже уехать в другой город. Постепенно жизнь наладилась, кадрами такой квалификации разбрасываться было не принято, и муж опять пошел вверх по служебной лестнице. А она всегда была при нем. Но время шло, Малечка превратилась в Амалию Павловну, набралась женской силы, а муж…
С началом войны стало совсем тоскливо. Мужа, как опытного администратора и еще более опытного хирурга назначили начальником госпиталя, она стала заведующей отделением. А вокруг было столько мужчин, сильных, молодых, красивых, выздоравливающих… Но только некоторые из «шпалоносцев» и самые отчаянные лейтенанты рисковали проявить к ней, как к женщине, робкие знаки внимания. Ах, может, она и поддалась бы на их наивные уловки, но в переполненном госпитале просто невозможно было уединиться. И она не какая-то там шалава, чтобы впопыхах заниматься этим в какой-нибудь грязной кладовке. И скрыть отношения невозможно, через час будет знать весь госпиталь.
А тут еще этот отчаянный солдатик, совсем одурел без женской ласки, бедняга. И перепугался, видимо, не на шутку. А как трогательно он заикался и потом старался не попасть ей на глаза. Жалко мальчика. Хотя, вроде и не такой мальчик, но все равно жалко. И даже где-то приятно, далеко не каждая женщина может произвести на мужчину такое впечатление, а она, Амалия, может. Конечно, с учетом текущего времени и обстоятельств, но все же, все же, все же, все же. Улыбнувшись, заведующая отделением постаралась сосредоточиться на своих служебных обязанностях. Но очень глубоко внутри нее разливалось приятное тепло.
Вове тоже было тепло, светло и почти не хотелось есть, кормили раненых даже лучше, чем на передовой, а главное регулярно, только водки не давали. К тому же лежишь себе целый день на настоящем белье и никакие командиры и вши тебя не беспокоят. Но ели бы красноармейца Лопухова спросили: что выбираешь, госпитальную палату или передовую траншею, он бы серьезно задумался. Невыносимо было слушать, как стонут по ночам тяжелораненые, иной раз всю ночь, едва забудешься, как полный невыносимой муки стон вырывает тебя из объятий пусть и тяжелого, но все-таки сна. Правда, смертность в палате была невысокой, на Вовиной памяти не больше пяти человек. То ли не имевшие шансов до госпиталя не доезжали, то ли причиной тому легкая рука лечившей их Амалии Павловны.
Было еще два неприятных момента: больно шевелиться и, если возникает желание, то нужно просить у медсестричек утку, а потом ждать пока ее принесут. Никаких санитаров в штате госпиталя не было, всю работу за них приходилось выполнять медсестрам. Сам процесс удовольствия не доставлял и женщин при этом присутствующих Лопухов стеснялся.
Вообще мелкие бытовые трудности, на которые совсем не обращал внимания там, здесь вызывали огромные неудобства. Вот скажите, чем в заснеженном лесу на двадцатиградусном морозе задницу подтереть, если вчерашняя дивизионка вчера же растащена на самокрутки до последнего клочка бумаги? И упаси тебя, использовать для этой цели одну из центральных газет, особенно с портретом какого-нибудь товарища члена политбюро! Исход может быть самым серьезным, вплоть до летального. Пожалуй, даже немецкие листовки с призывами сдаваться, в этом отношении были безопаснее, хотя до всех и каждого персонально доводили: найдут у кого такую листовку — трибунал гарантирован вне зависимости от цели предполагаемого применения. А какие приговоры трибунал в сорок первом выносил?
