Твердь небесная - Рябинин Юрий Валерьевич (первая книга TXT) 📗
Таня долго еще рассуждала таким образом, маясь в ожидании отца. Наконец к ней вошла Поля и сказала, что Александр Иосифович возвратился. Но Таня не сразу еще кинулась к нему со своими просьбами. Она знала, что папа будет теперь какое-то время рассказывать о чем-нибудь Екатерине Францевне, как это у них повелось, о разных там новостях, служебных, внеслужебных, своих, чужих, любезничать, шутить, говорить всякие приятности Поле и прочее. А потом он уже уйдет к себе в кабинет дожидаться за газетами обеда.
Но вот звонкий, доходящий до самого дальнего уголка квартиры голос Александра Иосифовича затих. Это означало, что ритуал встречи главы дома окончен и все разошлись по обычным своим надобностям. Через полчаса, как заведено, Поля приглашала всех в столовую. За этот срок Таня и собиралась поговорить обо всем с Александром Иосифовичем. У нее не было и тени сомнения в положительном результате этого разговора. И она совершенно спокойно, непринужденно, как по самому обыденному житейскому вопросу, постучала к папе и, не дожидаясь ответа, вошла в кабинет.
– A-а, иди-ка сюда, – сказал Александр Иосифович, не сразу меняя, под впечатлением прочитанного, сосредоточенный взгляд на сдержанно-радостный – обычный при общении с дочкой.
Он опять обнял ее за талию и опять же подставил щеку для поцелуя. Начало всякого их свидания в этом кабинете было до мелочей похоже на все предшествующие. Таня знала наверно, что сейчас, после нескольких отвлеченных, формальных, как дань этикету, слов, папа скажет: «Ступай сядь», и затем уже начнется собственно беседа.
– Давненько не виделись, правда? – улыбаясь, говорил Александр Иосифович. – Как там за морем житье?
– За морем житье не худо… Папа, мне надо с тобой поговорить по очень важному делу. Собственно, это продолжение нашего вчерашнего разговора. К несчастью…
– Вчерашнего?.. – Александр Иосифович нахмурился, изображая беспокойство. – Ну знаешь ли… Я вправе, кажется, был надеяться, что эта тема исчерпана и мы больше никогда к ней не возвратимся. И что такое «к несчастью»? Ты пугаешь меня, Таня. Что случилось? Ступай сядь. – Он отпустил дочку и сам устроился в кресле поудобнее.
Таня присела на самый краешек дивана.
– Папа, – сказала она, – вчера вечером Володю Мещерина забрали в полицию. А чуть раньше арестовали и его друга.
Александр Иосифович не сразу продолжил разговор. Он помолчал несколько секунд. Ему необходима была эта пауза, чтобы показать, насколько он растерялся от неожиданности, от всех этих страшных новостей, которые ему так безжалостно в последнее время преподносит родная дочь. Но растерянность его длилась недолго. Скоро Александр Иосифович овладел своими чувствами, и взгляд его приобрел выражение этакой строгой многозначительности. Своего, однако же, он добился – теперь Таня не чувствовала той уверенности, с которою она шла в кабинет к отцу.
– Та-ак, – как бы с трудом произнес Александр Иосифович. – Доигрались в революционеров мальчишки… Вкусили прелестей вольтерьянства сполна… Ну что ж, их никто не неволил, они сами устроили себе красивую жизнь. Вот и делай теперь выводы, Таня.
– Вывод у меня, папа, пока один – им надо как-то помочь.
– Помочь?! – Александр Иосифович подпрыгнул в кресле от такой дочкиной дерзости. – Ты, может быть, предлагаешь захватить участок?! Отбить их у полиции?! Устроить им побег?! Давай сейчас я, мама, Поля возьмем по кочерге и пойдем вызволять этих арестантов. Так, что ли? Я ничего не понимаю. В чем дело?
– Ну папа! Что ты говоришь! – с мольбой в голосе и с упреком, оттого что ее не понимают, сказала Таня. – Можно же попросить за них Антона Николаевича! Они ничего решительно не сделали такого, за что их следовало бы посадить в тюрьму. Они такие же революционеры, как и я, как Лена. Не более того. Ты же знаешь Мещерина. Он тебе всегда очень нравился. Ты еще вчера говорил о нем с такою симпатией. Ну, пожалуйста, поговори с Антоном Николаевичем. Они же ни в чем не виноваты…
– Вот что я тебе скажу, девочка: ты для начала успокойся, оставь эмоции. Я теперь отчетливо вижу, что ты еще совсем не поняла, в какой истории оказалась замешанной. Тебе кажется, это пустяки – подумаешь, собрались, посидели, почитали там Гегеля или кого еще, погрозились из подполья кулачком чиновным кровопийцам-бюрократам и разошлись. Что тут такого особенного? Верно? Так вот, вообрази себе, что все это считается тяжким преступлением против государства и власти. И за это по закону полагается весьма суровое наказание. Но ты, видимо, считаешь, раз я обезопасил, при помощи своих связей, тебя, то могу избавить от преследований – законных, подчеркиваю, преследований! – и весь этот ваш кружок. Я правильно тебя понял? – правильно! Так знай же, я не только не могу, но и не хочу, и не буду этого делать! И вот почему. Мы только вчера условились с тобой, что больше никогда наша фамилия не прозвучит в связи с какой бы то ни было незаконною кружковою деятельностью. А теперь ты мне предлагаешь самому идти в полицию и сказать: здравствуйте, я статский советник Казаринов, я прошу вас отпустить этих людей, потому что они ни в чем не виноваты, мне это известно наверно. Тебе не кажется, что там кое-кто может заинтересоваться, отчего этот Казаринов постоянно вертится около запрещенной революционной организации, как муха у меда? А не себя ли он хочет выгородить? Не свои ли какие-то там следы заметает? Да, я один раз попросил Антона Николаевича за тебя. Потому что ты моя дочь. Он, как человек умный и порядочный, понимает, что в данном случае мною руководили естественные чувства отца, спасающего попавшего в беду своего ребенка. Но за кого я пришел просить теперь? За некоего Мещерина, которого я видел однажды? За его сообщника, совершенно мне не известного? Да любой нормальный человек тотчас заподозрит меня в причастности к организации, если я прихожу выручать одного за другим выявленных или уже арестованных ее членов. Я дорожу своею репутацией! Нет! И еще раз нет! Ни в коем случае. Да и потом, не родственник же нам в самом деле Антон Николаевич. Не кум там, не сват какой. Это совершенно чужой человек. Ради чего он должен ставить то и дело под угрозу свою карьеру, свою репутацию? Мы и так должны теперь быть ему по гроб обязаны за то, что ты сидишь сейчас дома в моем кабинете, а не с этими двумя арестантами в участке. Но просить его еще и за них – нет уж, уволь!
Уже с первых слов отца до Тани стало доходить нечто ужасное – все их с Леной оптимистические планы рушатся! Оставалась, правда, еще надежда, что Мещерина с Самородовым выпустят и так, без постороннего заступничества. Ну что особенного такого они сделали? В чем уж таком непростительном виноваты?
– Они же ни в чем не виноваты! – Голосок Танин уже дрожал от отчаяния, от беспомощности. – Они не сделали ничего дурного!
– Не виноваты? Не сделали? Ты можешь поручиться?
– Могу! – вскрикнула Таня.
– А я не могу! – тоже повысил голос Александр Иосифович. – И тебе не советую. Ты говоришь, Мещерин ни в чем не виноват. Ты не знаешь за ним никакой вины. Все правильно. Но это оттого, что ты самого Мещерина едва знаешь. Вы с ним вместе провели в общей сложности несколько часов. Вся остальная его жизнь проходила помимо твоего внимания. Почему ты знаешь, чем он занимался в это время? Да, может быть, он разбойничал на большой дороге. Воровал! Убивал! Тебе в это не верится. Это на него не похоже. Правильно! Он втерся в доверие нашей семьи, и вот уже ты не допускаешь самой мысли, что под видом овечки может таиться волк алчущий. Вспомни же Тартюфа! Их разве мало существует на свете в той или иной разновидности?! Сними же ты эти розовые очки, дорогая моя! Взгляни реально на вещи, на мир!
– Но как же теперь быть, папа? Нельзя же так!
В это время в дверь тихонько постучали. Вероятно, был уже подан обед, и Поля обходила покои и приглашала господ пожаловать к столу. «Да!» – громко сказал Александр Иосифович. Вошла Поля. Но Александр Иосифович, даже не улыбнувшись ей, а он никогда не разговаривал с горничной без улыбки, нервно сказал: «После, после. Мы подойдем попозже. Екатерина Францевна пусть нас не ждет». Девушка поклонилась одним только изящным движением шейки и вышла.
