Бессмертный - Слэттон Трейси (хорошие книги бесплатные полностью .txt) 📗
Мужчина спросил:
— Ну а если бы для тебя нашлось прибежище от чумы, куда бы ты пошел? Что бы стал делать?
— Это только мечты, — улыбнулся я. — Я себя этим не тешу.
— Мечты иногда похожи на сильный ветер. Они распахивают двери разума, и перед тобой возникает совершенно новый мир, все предстает в новом свете. Мечты помогают в тяжелые времена, когда фортуна обходит тебя своими щедротами, осыпая одними невзгодами. Мечты даже могут подсказать иногда хороший совет, если у тебя есть уши, чтобы его услышать. Так что это не просто приятное развлечение. Ты не можешь не мечтать.
Я удивленно таращился на поэта: ведь мне никогда не приходило это в голову. Я привык мыслить прямолинейно и сейчас впервые услышал, что воображение может приносить утешение. Когда ко мне приходили клиенты, я уносился к фрескам Джотто, как мне представлялось, по-настоящему.
По крайней мере, так я считал. И яркость этих переживаний была так убедительна, что я и сейчас, в ожидании своего палача, верю — то были не просто мечты. Грань между реальным и нереальным иногда нарушается, позволяя им смешаться, точно жидкостям в колбе алхимика. И за свою долгую жизнь мне не раз доводилось окунаться в эту смесь. Само мое тело, которому почти двести лет, тому доказательство.
А в тот давно минувший день мной владело лишь одно желание: сказать приятное доброму и словоохотливому поэту, который шел рядом со мной. И, глубоко вздохнув, я сказал:
— Если бы я мог, то ушел бы на холмы, чтобы слушать звон цикад в оливковой роще и любоваться зеленеющими пастбищами. Я никогда не бывал за стенами города, но слышал, что в деревне от дуновения ветерка по пшеничным полям пробегает рябь, как по реке Арно. Я бы хотел уйти на природу, чтобы найти там святость.
Я посмотрел на него, с тоской вспоминая Джотто. Поэт будто почувствовал это и ободряюще кивнул.
— И с кем бы ты пошел, что стал бы там делать?
Мы неторопливо шли по западной части Флоренции, как раз мимо церкви Санта Мария Новелла, с витиеватыми инкрустированными узорами из зеленого и белого мрамора. В церкви имелось чудесное распятие работы Джотто. Милое и простое лицо живописца навсегда осталось в моей памяти. Одиннадцать лет минуло со дня его смерти, но я каждый день о нем вспоминал.
— Я бы отправился туда с другом. Я бы сидел у его ног и слушал. Десять дней подряд я слушал бы только его.
— Он рассказывает интересные истории? — с любопытством спросил поэт. — Он мог бы развлекать тебя баснями много дней напролет?
— Мой друг говорил удивительные вещи. Сейчас он на небесах, но игрой мечты я вызвал его на землю.
— Да, мечты возвращают старых друзей, — согласился поэт.
Мы замолчали, проходя по большой, заросшей травой площади Санта Мария Новелла. Именно здесь я когда-то впервые встретил Джотто, еще не зная, кто он такой. Я собирался драться с богатыми мальчишками сломанной палкой, а Джотто сказал мне, что Бог надо мной смеется и я должен заглянуть в себя, чтобы найти там то, что мне нужно. Я по-прежнему следую его совету, как много лет назад, когда меня еще не продали Сильвано. Бог по-прежнему продолжал надо мной смеяться, а мои воображаемые путешествия дарили мне смысл жизни, не давая умереть.
Набожные доминиканцы до сих пор любили читать здесь проповеди на поросшей травой лужайке перед своей церковью, но сейчас здесь никого не было. Несмотря на всю их набожность и восхваление Святой римской церкви, доминиканцы боялись черной смерти, как и все люди. Куда же подевалась их Святая Троица и девять ангельских чинов перед лицом чумы? На краю площади лежала груда трупов. Мы с поэтом переглянулись и свернули с дороги.
— Там их пять или шесть, — негромко проговорил поэт. — Брошенных без отпущения грехов, без погребения.
Из лабиринта узеньких улочек у западной стены церкви донеслись крики, и мы снова переглянулись. Крики становились громче, резче, в них гудело опасное напряжение. Из слитного гомона вырывались ругательства и угрозы.
— Кричат о евреях, — отметил поэт. — По-видимому, толпе попались на пути какие-то евреи, и она делает из них козлов отпущения.
— Евреи не насылали чуму. Почему они должны отвечать за это? — озадаченно спросил я.
— Люди всегда хотят найти виноватого, — пожал плечами поэт. — Такова уж наша природа. Желательно кого-нибудь другого. Мало кто способен признать виновным себя.
— Если уж искать, кто наслал чуму, так, скорее всего, это Бог. Вы сами думаете, что он покарал нас за зло, творящееся во Флоренции!
— Нельзя же винить Бога, а флорентийцы вряд ли захотят посмотреть на себя в зеркало и покаяться. Несмотря на законы, регулирующие расходы, флорентийцы — народ алчный и горделивый. Так что кто бы ни были эти евреи, — он махнул рукой в сторону криков и гама, — на них свалят всю вину и, скорее всего, убьют, а чума потребует еще много жертв.
— Но несправедливо винить в этом евреев — или колдунов! — воскликнул я, вспомнив, как однажды уже давно меня самого чуть не сожгли заживо на площади Оньисанти. При одном только воспоминании у меня на лбу выступил холодный пот.
— Есть много умных и почтенных евреев, я сам таких знавал, — сказал поэт, морщась. — Но их души обречены аду за неверие. Так какая разница, когда им умереть?
— Разница есть. — Я ускорил шаг. — Каждая жизнь имеет значение. Какая же вера считает иначе?
— Может, и имеет значение. Долгая жизнь дала бы им возможность обратиться в христианскую веру, — согласился он, не поспевая за мной, — поклониться священникам, принять крещение и искупить свои грехи.
— Долгая жизнь даст им больше времени, чтобы понять, насколько лицемерно духовенство, — бросил я, вспомнив о священниках и монахах, тайком посещавших заведение Сильвано.
В моей комнате их тоже много перебывало, требуя от меня чудовищных услуг, как будто беспрестанные молитвы до невозможного извратили их желания.
Поэт добродушно засмеялся, хотя я и не думал шутить.
— А главное — они увидят, как растет христианская вера, несмотря на порочность ее служителей, и это произведет на них должное впечатление. И происходить это может только по воле Святого Духа. Поняв это, они обратятся в истинную веру скорее, чем того могли бы добиться все проповедники.
Он остановился, и я обернулся к нему. Поэт покачал головой.
— Мне надо идти, — сказал я, кивая в ту сторону, откуда все громче доносились возмущенные крики. — Я знаю, что сделает толпа, когда найдет виновного в бедах города.
— Тогда и я покину тебя, юный почитатель Джотто и Данте, — ответил он, улыбнулся и, приложив ладонь к сердцу, склонил голову. — Надеюсь, и мои скромные творения окажутся достойны твоего восхищения. Меня зовут Джованни Боккаччо. Посмотрим, найдет ли моя поэзия отклик в твоем сердце.
— А я Лука Бастардо, и я не умею читать, — признался я, и мое внимание вновь привлекли угрожающие крики.
— Тогда, может быть, однажды я сам тебе почитаю, Лука Бастардо, — сказал он и указал рукой вдаль. — Иди же, куда зовет тебя судьба!
Его высокопарные, а может, и шутливые слова оказались пророческими, ибо судьба моя вот-вот должна была навсегда измениться.
ГЛАВА 6
К тому времени, когда я приблизился к источнику гвалта, толпа уже выросла до шестидесяти человек. Они суетились, топали ногами, гомонили и роптали наперебой с колоколами, которые трезвонили по всему городу. Их безобразная роящаяся масса прижала к стене ближайшей церкви двух прохожих: бородатого мужчину и ребенка, который прятался в его объятиях. Толпа, казалось, воодушевлялась единым стремлением, выражавшимся в ненависти, и сплошной стеной надвигалась на человека с ребенком. Я до сих пор удивляюсь, почему так часто люди предстают передо мной в самой худшей своей ипостаси. Может быть, потому, что я сам совершал невообразимые вещи? Взгляд бородатого мужчины тревожно метался из стороны в сторону, а когда он обратил свой взор на меня, я увидел искаженное страхом доброе осунувшееся лицо с крупным орлиным носом.
