Приключение ваганта - Гладкий Виталий Дмитриевич (библиотека электронных книг TXT) 📗

Совсем отчаявшись, Гийо с подчеркнутой вежливостью попросил двух мужчин, по виду мещан средней руки, указать им путь хотя бы до замка Большой Шатле у моста Гранд-Понт, где находились суд и резиденция королевского прево. Ему, конечно, объяснили, как туда добраться, но со сдержанной враждебностью. Наверное, мещане посчитали Гийо и Жиля кандидатами в королевские ищейки, которые прибыли из провинции. Заметив их недобрые взгляды, Гийо поклонился, торопливо пробурчал слова благодарности и едва не силком потащил Жиля за собой. Уж он-то точно знал, что люди прево не пользуются у парижан благосклонностью. И ему очень не хотелось ссоры, которая в Париже обычно заканчивалась хорошим ударом шпаги или ножа.

Глава 8. Дикое поле

Два раза в год – весной и в конце лета – степь превращалась в ковыльное море. Когда поднимался ветер, не было ничего более волнующего и прекрасного в этой девственной пустыне, нежели долгое созерцание бесконечного движения серебристо-белых ковыльных волн по зеленой равнине, которая ближе к осени меняла свой цвет на ржаво-золотой. Нередко чересчур впечатлительному путнику казалось, что это не ковыль волнуется под порывами теплого ласкового ветра, а проносится мимо, в неизведанные дали его жизнь.

Иногда его так убаюкивало это бесконечное движение, что он постепенно цепенел и становился похожим на одного из каменных идолов, торчавших на вершинах степных курганов, которые были поставлены народами, проживавшими здесь в незапамятные времена. Потом ему стоило большого усилия воли, чтобы вырвать себя из состояния единения с неведомыми, таинственными силами степи. Продолжая свой путь дальше, он с удивлением прислушивался к покою, воцарившемуся в его душе, и качал головой – ну надо же… А в голове у него стоял тихий неумолчный шум и едва слышный мелодичный звон божественных колокольчиков.

Дикая степь хороша во все времена года. Весной воздух в степи гудит от жужжания майских жуков, он наполнен мелодичным свистом проснувшихся после зимней спячки сусликов, греющихся на солнце, а в голубом бездонном небе звучит птичий хорал, где первую партию ведут жаворонки. В мае степь зеленая и душистая, как никогда. В глазах рябит от тюльпанов, ирисов и множества пестрых первоцветов, щедро рассыпанных по ярко-зеленому ковру прорастающих злаков.

Начиная с мая и кончая сентябрем степь меняла свой облик как своенравная девушка-модница. Сначала она окрашивалась в изумрудно-зеленый цвет, немного позже – в голубой, затем становилась сиреневой, потом солнечно-желтой, а в конце мая ковыль добавлял в красочную картину немало серебра. Цветочные ковры сменяли друг друга до середины июня, после этого буйство красок успокаивалось, затихало, чтобы осенью ярко вспыхнуть щедрой позолотой.

О, на это нужно смотреть! Даже заскорузлая душа варвара-кочевника таяла, как воск, при виде осенней степи и замирала в благоговейном трепете. Утром, когда показавшееся из-за горизонта солнце зажигало капли росы, в сверкающем золотом мареве иногда появлялись призрачные фигуры небесных всадников, закованных в хрустальную броню, и над степью начиналось неистовое и беззвучное сражение. Оно продолжалось недолго, считаные минуты, но и этих мгновений хватало для того, чтобы наблюдатель всю свою оставшуюся жизнь относился к степи со священным трепетом. Конечно, это было всего лишь марево, и многие степняки это знали, тем не менее небесные рыцари всегда вызывали душевный подъем и почему-то большие надежды на будущее.

Вся эта красота называлась Диким полем [28]. В течение многих веков Дикое поле не давало покоя Руси. А в описываемое время оно стало сущим бичом божьим. Татарские орды, в отличие от половецких, ходили в набеги на Русь по Дикому полю почти каждый год. А если не было больших набегов, то все равно в Диком поле постоянно рыскали чамбулы крымчаков, добывая пленников, которых потом продавали на невольничьих рынках. Татары нападали на торговые караваны, переселенцев, путешественников, грабили их, а людей уводили в полон.

Люди прятались от степных разбойников в урочищах и лесах по берегам Днепра. Чтобы выжить, им приходилось оставлять земледелие; они занимались бортничеством и охотой, военным промыслом. Русичи приспосабливались, но не покорялись. Они постоянно совершенствовали свое военное мастерство, были выносливы и непоколебимы в бою. По весне из приграничных городков и укреплений Великого княжества Литовского вниз по Днепру спускались ватаги «уходников», которые летом промышляли на богатых рыбой днепровских порогах и охотились на зверя в окрестных лесах.

«Уходники» во главе с атаманами всегда были хорошо вооружены и организованы. Они готовы были дать отпор врагу в любое время дня и ночи. Многие ватаги, сговорившись, к осени не возвращались домой. Они не желали платить налоги старостам, шляхте или магнатам, которые не могли обеспечить простому люду защиту от татарских набегов. Некоторые из «уходников» селились отдельно, образовывая вместе с кайсаками воинские товарищества, а кое-кто примыкал к бродникам.

Этот таинственный народ появился в Диком поле после падения Хазарского царства на Дону и в Приазовье. Пришельцы исповедовали христианство и сохранили с древнеславянских времен вечевые порядки. Они жили не только на берегах Днепра, но и возле других рек, обычно недалеко от бродов, и знали все тайные переправы. Поэтому их и прозвали бродниками, хотя на самом деле пришлый народ имел другое наименование. Ни городов, ни крупных селений бродники не имели, в основном вели кочевой образ жизни, поэтому в холодное время года ютились в землянках, а в теплое строили хижины из лозы.

Они жили охотой и рыбалкой, враждовали с татарами-крымчаками, но кайсаков почему-то сторонились, хотя между ними и не было распрей. Видимо, все дело заключалось в соперничестве за богатые охотничьи угодья. Впрочем, на необъятных пространствах Дикого поля разной дичи было великое множество. Всем хватало. Поэтому иногда случалось, что бродники и кайсаки объединялись против общего врага – крымских татар, от которых не было житья.

Андрейко затаился в неглубокой ложбине, а рядом, на длинном чембуре, привязанном к стволу одинокого деревца, пасся татарский конь. Они уже почти сдружились – ведь пошли четвертые сутки погони за крымчаками, умыкнувшими Ивашку, – но отпускать коня далеко от себя, пусть и со спутанными передними ногами, Андрейко не решался. Мало ли что может быть. Конь способен и с путами уйти в стан степных разбойников, который располагался неподалеку, в глухой балке. Он чуял татарских лошадей и иногда тихо и призывно ржал. (Громко подавать голос его отучили еще в то время, когда он был жеребенком.) Впрочем, шум ветра и голоса степи заглушали чуть слышное ржание, и на этот счет Андрейко был спокоен.

Больше всего он опасался, что коня могут задрать волки. Иногда они охотились даже за дикими лошадьми – тарпанами, которые гораздо сильнее, быстрее и злее низкорослого татарского конька. Тарпаны могли свободно отбиться своими острыми копытами от волчьей стаи. А кусались они не хуже серых хищников.

Над Андрейкой раскинулось безграничное звездное небо. Воздух был свеж и прозрачен, и казалось, что до звезд можно дотронуться рукой. С левой стороны темнели невысокие холмы, а справа небо над горизонтом залило багровое зарево. Трудно было понять, это степной пожар или всходит луна, но багровая полоска у горизонта вызывала тревожные чувства, которые усиливал истерический плач и хохот совы. Ночь была наполнена разными звуками: перекликались перепела и коростели, пели в поросших лесом балках соловьи, сонно подавала голос, будто предупреждая кого-то, чтобы ее не тревожили, сплюшка: «Сплю-ю, сплю-ю…»

А то вдруг раздавался голос потревоженной во сне птицы: «А-а! Ух!..», и сразу же степной шум усиливался. В высокой траве начинались трескотня, посвистывания, жужжание, царапанье, иногда даже слышались стоны, похожие на человеческие… Запахи, освеженные пришедшим со стороны реки влажным воздухом, усиливались, кружили голову; большей частью они сладко-приторные, нежные, но бывало, что запахнет и полынью. Полынь добавляла ночным ароматам терпкости, и от этого они становились гуще, сильнее.