Изгнанник. Каприз Олмейера - Конрад Джозеф (книги хорошем качестве бесплатно без регистрации .TXT, .FB2) 📗
– Позабыл! И меня ты тоже позабыл на целых три дня и три ночи. Почему? За что ты на меня разозлился, когда я повела речь о туане Абдулле в те дни, когда мы жили у ручья? Ты, должно быть, о ком-то вспомнил. О ком-то в том краю, откуда ты приехал. У тебя змеиный язык. Ты белый, и в твоем сердце много обмана. Я это знаю. И все равно не могу не верить, когда ты говоришь мне о своей любви. Но мне страшно!
Ее горячность ласкала самолюбие и раздражала Виллемса в равной мере. Поэтому он сказал:
– Ну теперь-то я с тобой. Я же вернулся. И, кстати, ты первая сбежала.
– Когда ты поможешь Абдулле победить Раджу Лаута, главного серди белых людей, я перестану бояться, – прошептала Аисса.
– Если я говорю тебе, что у меня нет другой женщины, что мне не о чем сожалеть и что я вспоминаю только о своих врагах, ты должна мне верить.
– Откуда ты приехал? – порывисто, безо всякой связи спросила она страстным шепотом. – Что это за страна по ту сторону великого моря, откуда ты приехал? Это страна лжи и коварства, она приносит одни невзгоды всем, чья кожа не белого цвета. Разве ты поначалу не просил меня уехать туда с тобой? Вот почему я убежала.
– Я больше никогда тебя об этом не попрошу.
– И тебя там не ждет другая женщина?
– Нет! – твердо ответил Виллемс.
Аисса склонилась над ним, приблизив губы к его лицу, длинные волосы скользнули по его щеке.
– Ты научил меня любить, как это делает твой народ, чей отец шайтан, – пробормотала она, наклоняясь еще ниже. – Так правильно?
– Да, правильно! – отозвался он очень низким, дрожащим от предвкушения голосом.
Аисса резко прижалась губами к его губам, и Виллемс в блаженстве закрыл глаза.
Наступило долгое молчание. Аисса ласково гладила его по голове, Виллемс лежал в полудреме и был бы совершенно счастлив, если бы не раздражающий вид маячившей вдали хорошо знакомой фигуры – по направлению к фантастически огромным деревьям от него удалялся мужской силуэт. Каждый листик наблюдал за этим человеком, который с расстоянием хоть и сокращался в размерах, но не пропадал из виду совсем, несмотря на то что двигался без остановки. Виллемс желал, чтобы он исчез побыстрее, и с тягостным нетерпением и вниманием ждал этого момента. Фигура ему кого-то напоминала. Ба! Да это же он сам! Виллемс вздрогнул всем телом и открыл глаза, трепеща от резкого возвращения в прежнее состояние, мгновенного, как вспышка молнии. Сцена наполовину приснилась ему – он задремал в руках Аиссы. Это был даже не сон, а прелюдия ко сну. И все же он долго не мог оправиться от потрясения, увидев, как уходит – неспешно, безоговорочно, не таясь. Но куда? Если бы он вовремя не очнулся, то уже никогда не вернулся бы из того места, куда шел. Виллемс был раздосадован, чувствовал себя стражником, от которого сбежал заключенный, улизнувший в тот момент, когда он задремал на посту. Он был не на шутку возмущен и одновременно ошеломлен нелепостью собственных переживаний.
Аисса, почувствовав, что ее любимый дрожит, стала бормотать нежные слова, прижала его голову к своей груди. Виллемс вновь ощутил абсолютный покой сродни окружавшей их тишине и прошептал:
– Ты устала, Аисса.
Она ответила тихо, как выдохнула:
– Я берегу твой сон, дитя мое!
Виллемс затих, прислушиваясь к ее сердцебиению. Он щекой ощущал этот легкий, быстрый, настойчивый, равномерный стук – биение самой жизни, которое вселяло в него ощущение хозяина, уверенного в своей власти над этим живым существом, убежденность в счастливом, хотя и неведомом будущем. От сожалений, сомнений и колебаний не осталось и следа. Как будто их и не было вовсе. Все это теперь казалось далеким, давнишним, нереальным и полинявшим, как угасающее воспоминание о кошмарном сне. Все эти душевные терзания, муки, борьба последних дней, унижение и боль падения были частью скверного кошмара, чего-то привидевшегося во сне, чему суждено быть забытым и растаявшим без следа. А реальная жизнь вот она: сладкий покой, когда голова лежит у нее на груди и уши слышат четкий ритм ее сердца.
Виллемс окончательно пробудился, ощущая в уставшем теле приятное покалывание, которое вызывают несколько секунд непреодолимого освежающего сна, и широко открытыми глазами посмотрел на хижину Омара. Стенки из камыша поблескивали в свете костра, дым тонкими голубыми кольцами и завитками проплывал мимо входа, чернота которого казалась загадочной и непроницаемой, как занавес, скрывающий огромные пространства с подстерегающими в них неприятными сюрпризами. Эта мимолетная фантазия в достаточной мере задержала его внимание, чтобы заметить – как плод праздного воображения, как начало еще одного мимолетного сна и причуду утомленного мозга – внезапное появление из марева чьей-то головы. Лицо с набрякшими веками, худое и желтое, принадлежало старику, растрепанная белая борода доставала до земли. Голова без тела, всего в одном футе от земли, медленно поворачивалась туда-сюда на краю освещенного участка, словно подставляя теплу то одну, то другую щеку. Виллемс в оцепенелом изумлении наблюдал, как черты лица становятся отчетливее, как если бы приближались, как проявляются расплывчатые очертания фигуры, с молчаливым упорством украдкой на четвереньках ползущей к огню. Он был поражен видом не издававшего ни звука слепца, влачившего за собой покалеченное тело с бесстрастным выражением на незрячем лице. Лицо это то отчетливо проступало, то скрывалось за пламенем костра, к которому ползла фигура с крисом в зубах. Виллемсу она не приснилась. Это был Омар. Но почему? Что ему здесь понадобилось?
Виллемс слишком глубоко погрузился в праздную истому, чтобы задумываться над ответом. Вопрос мелькнул в уме и вышел вон, не помешав Виллемсу слушать стук сердца Аиссы – драгоценный, хрупкий звук, заполняющий собой тихую безбрежность ночи. Посмотрев вверх, он увидел неподвижную женскую головку, Аисса смотрела на него с нежным блеском во влажных глазах из-под длинных ресниц, отбрасывающих мягкую тень на изгиб щеки. Ласка этого взгляда развеяла тревожное изумление и смутный страх от появления ползущего на тепло костра призрака, утопила их в умиротворенности всех органов чувств, когда боль растворяется в потоке сонной безмятежности, как от дозы опиума.
Виллемс слегка изменил положение головы и опять увидел призрак, который обнаружил минуту назад и почти успел позабыть. Фигура еще больше приблизилась, подползла, бесшумно скользя, как тень из ночного кошмара, совсем близко, и замерла без движения, словно прислушиваясь. Одна рука и одно колено выставлены вперед, шея вытянута, лицо повернуто к костру. Виллемс хорошо видел изможденное лицо, блеск кожи на выпуклых скулах, черные впадины висков и щек и два черных пятна на месте мертвых, незрячих глаз. Что побудило слепого калеку выползти к костру посреди ночи? Виллемс зачарованно смотрел на него, но на лице слепца, помимо игры света и тени, ничего не отражалось, оно оставалось замкнутым и непроницаемым, как глухая стена.
Омар встал на колени и опустился на корточки, свесив руки по бокам. Виллемс в своем мечтательном оцепенении отчетливо видел крис в зубах старика – рукоять с одной стороны, где отполированное дерево ловило красноватые отблески огня, и тонкую линию лезвия с другой, где оно заканчивалось тусклой черной точкой острия. Он ощутил внутренний толчок, оставивший тело бездеятельным в объятиях Аиссы, но наполнивший грудь паникой беспомощного ужаса. Виллемс вдруг понял, что к нему крадется смерть, что беспомощным калекой, который когда-то был блестящим лихим пиратом, двигала ненависть к нему, Виллемсу, и ненависть к любви Аиссы, что Омар пошел на эту отчаянную попытку ради последнего подвига, чтобы скрасить свою несчастливую старость. Глядя на возобновившего осторожное продвижение отца – слепого как рок, неотвратимого как судьба, – он, парализованный страхом, одновременно жадно прислушивался к легкому, быстрому, ритмичному сердцебиению его дочери.
Его охватил неистовый ужас, холодной рукой отнимающий у жертвы всю волю и все силы, желание бежать, сопротивляться, способность пошевелить даже пальцем, враз уничтожающий и надежду, и отчаяние, тисками сжимающий тело, как бесполезную пустую оболочку, подставляя его под сокрушительный удар. Это был не ужас смерти – Виллемс и раньше сталкивался с опасностью, – и даже не ужас перед определенным видом смерти, не страх конца, ибо он знал, что это еще не конец. Одно движение, прыжок или окрик спасли бы его от немощной руки слепого старика, которая в попытке нащупать Виллемса все еще осторожно шарила по земле. Это был безотчетный ужас от соприкосновения с неизвестным, с побуждениями, душевными порывами, желаниями, на которые он не обращал внимания, но которые продолжали жить в груди презираемых им людей, находящихся рядом с ним, и теперь на мгновение приоткрылись, чтобы тут же вновь спрятаться за черной пеленой подозрений и фальши. Нет, не смерть пугала его, а приводящая в недоумение жизнь, в которой никто и ничто не поддавалось разуму, не позволяющая что-то или кого-то направить, проконтролировать, понять – даже себя самого.
