Ветер с Варяжского моря - Дворецкая Елизавета Алексеевна (книги регистрация онлайн бесплатно txt) 📗

Малфрида перевела взгляд на сына. Вышеслав тревожно-виновато смотрел ей в лицо. Он ничего не понял. Он не знал даже этого языка, языка своих предков по матери. Он был чужим ей. Чем же он теперь мог ее утешить?

На другой день после отплытия варягов епископ Иоаким, взяв несколько человек из своей челяди, пришел на Ингольвов двор – посмотреть, не нужно ли чего прибрать, перед тем как объявлять о продаже. Их ждала неприятная находка – отвязанная собака выла под закрытыми воротами, а в клети, где жила челядь, лежал холоп по прозванью Борода, с перерезанным горлом:

Епископ велел зарыть его потихоньку и не болтать об этом. Кто бы ни был виновником – смерть холопа не такое дело, чтобы поднимать шум. Умный Иоаким понимал – добиваясь осуждения неизвестно кого, он вызовет много новых ненужных смертей. Новгородцы недолюбливали наемную варяжскую дружину, в полезности которой усомнились за долгие годы мирной жизни. Промолчать епископ посчитал меньшим грехом. Помолившись над незаметной могилкой холопа, Иоаким молился и о том, чтобы эта смерть была, последней и чтобы распря чудинов и варягов больше не давала дьяволу радости.

Глава 3

Теперь нужно снова рассказать о Загляде. После того как Асмунд Рейнландский приходил к Милуте мириться, Загляда думала о Снэульве весь вечер и утром, проснувшись, сразу вспомнила о нем. И одна мысль о том, что просто пришел новый день, наполнила ее неведомой прежде радостью, такой бурной и горячей, что оставаться без движения было невозможно. В доме было еще тихо, на лавках, на полатях и на полу разнообразно сопели и похрапывали во сне челядинцы. Загляда тихо поднялась, умылась и принялась выгребать вчерашнюю золу из очага. Это было вовсе не дело хозяйской дочери, но Загляде хотелось хоть чем-то себя занять. За работой она то и дело поглядывала на тот угол стола, где вчера сидел Снэульв, и невольно улыбалась. И вся эта клеть с бревенчатыми стенами и черной, закопченной кровлей казалась особенной и прекрасной, потому что вчера здесь был Снэульв и под этой кровлей остался его неуловимый след. Подойдя с тряпкой протереть стол, она сначала провела ладонью по доске, которой вчера касались его руки, насмешливо фыркнула, удивляясь собственной глупости, но радость играла в ней яркой радугой. Что бы ни принималась делать Загляда – чесала косу, подавала отцу умываться, мешала кашу, – все мысли ее были заняты вчерашними гостями, и ей хотелось петь на все лады непривычное, чудесное имя молодого варяга.

Известие о том, что Милута помирился с варягами и не будет на них жаловаться посаднику, не порадовало Тармо, но и не заставило отказаться от собственной жалобы. Он по-прежнему просил Милуту быть видоком. Через несколько дней, в четверг, Милута одевался, собираясь в Олегову крепость к посаднику.

Когда мужчины уже готовы были идти, в сенях вдруг раздался стук и в клеть вошел гридь с Владимировым знаком трезубца на бляшках пояса. Поклонившись хозяевам, он объявил, что купца Милуту с его людьми зовут ответчиком на посадничий суд.

– Ответчиком? Быть не может! – Милута был настолько удивлен, что даже не встревожился. – Спутали меня с кем-то иным. Мы никого обидеть не успели, только что воротились.

– Жалуется на вас новгородский гость Колча, говорит, убыток вы ему причинили.

– Колча Сварыга! – догадался Осеня. – Спех еще ему ларь опрокинул.

– И не я вовсе! – возмущенно крикнул Спех из другого угла. – Варяжина, топчи его тур!

– Ой, дурной день! – Милута покачал головой. – Тармо на варягов челом бьет, Колча—на нас…

– Ничего, авось и на него жалобщик сыщется! – предсказал Спех.

– Ты будешь видоком у Тармо, а Тармо – у тебя! – бодро утешил его Тормод. – Твое серебро останется при тебе.

– Видение было? – уныло спросил Милута. Он не слишком доверял предсказаниям Тормода, полагая, что тот выдает за пророчества то, чего сам хочет. – Все одно – надобно идти. Тармо с родичами, поди, уж дожидается.

В небольшой крепости двор посадника было нетрудно отыскать, и скоро отроки из посадничьей дружины уже вводили их в гридницу – просторную палату длиной в несколько десятков шагов. Вдоль стен тянулись лавки, занятые гридями посадника и разными людьми из города и округи, у кого было к нему дело, по стенам было развешано оружие и разноцветные щиты с начищенными, блестящими умбонами посередине. В палате гудел разноязыкий говор – кто-то спорил, кто-то торговался, кто-то менялся новостями, дожидаясь своей очереди.

Посадник сидел впереди на возвышении, на резном кресле, которое было, по преданию, сделано еще для самого князя Олега Вещего. В узорах спинки и подлокотников переплетались змеи и страшно скалили свои зубастые пасти драконы. Возле ступенек возвышения лежали большие лохматые псы. Они настороженно оглядывали собравшихся в гриднице и глухо ворчали, если кто-то подходил слишком близко к посаднику или заговаривал слишком громко.

Сам посадник Дубыня был крепким темнобородым мужчиной лет пятидесяти. На нем был простой кафтан из темного сукна, но на груди его блестела широкая серебряная гривна – знак власти. Его темные волосы были зачесаны назад, открывая высокий лоб, изрезанный глубокими продольными морщинами. Глаза его из-под густых полуседых бровей смотрели умно. Да неумного человека светлый князь Владимир и не послал бы посадником в город, где веками сходились славяне, скандинавы и чудские племена. Нужно было приложить немало труда, опыта и сообразительности, чтобы поддерживать между ними мир, такой прибыльный для них и для княжеской казны.

Приближаясь к посаднику, Милута сразу заметил возле него рыжебородого новгородца. С другой стороны стояли толпой чудины. Тармо ничем не выделялся среди них ни по одежде, ни в повадке, но даже незнакомец сразу понял бы, кто среди них старший.

– Говорят люди, будто на последнем торгу был непорядок, будто затеял твой человек свару с варягом и был оттого большой шум и всякое бесчинство, – сказал Дубыня Милуте, обменявшись приветствиями. – И сей гость новгородский, – посадник бросил взгляд на Колчу, который тут же подтянулся, словно пытался стать выше ростом, – говорит, нанесли ему обиду и убыток, товар его по земле разметали, а товар дорогой, бусы да каменья… Верно говорю?

– Верно, господине наш, все верно! – подхватил новгородец, мстительно поглядывая на Милуту. – Убытки мои велики, а обида и того больше и мне, и всему городу. Драться на торгу —да где же такое дозволяется?!

– И видоки его то же говорят, – послушав едва половину его речи продолжал посадник и оглянулся на стоявших за спиной жалобщика нескольких горожан. – Колча в Ладоге не первый год торговые дела ведет, его все знают, он видоков нашел довольно. Что скажете?

– Всю правду скажем, по-иному никогда не говорили, – ответил Милута. – Была свара на торгу, и мой парень в той сваре был бит – сие правда. Да только мы со свейским гостем сие дело миром разобрали и обиды друг на, друга не держим. А Колчина ларя они не роняли – в пяти шагах, не меньше, тот ларь стоял. Вот у меня и видоки есть, – Он обернулся и указал на Тармо с родичами.

– Гость Милута говорит верно, – на шаг приблизившись к посаднику, заговорил Тармо. – Мы видели– они стояли далеко. И у нас есть что сказать о руотсах. Ты слыхал, что сын мой пропал. Хвала великим: богам, теперь он нашелся. Сии люди спасли его От руотсов. Гуннар Хирви украл мой сын и на своя лайва [115] вез его в Новгород. Сии люди видели, как мой сын спрыгнул с лайвы Гуннара Хирви, чтобы спасти, свою волю. Гуннар Хирви нарушил мир. Ты должен наказать. Ты знаешь закон: кто силой полонит человека высокого рода, должен платить три десятка гривен серебра. Пусть Гуннар Хирви платит нам за обиду, а ты не вели ему торговать в Лаатокка. Он худой человек, он нарушил мир.