Серебряный молот - Хенриксен Вера (книга регистрации txt) 📗
Но Турир направил разговор в другое русло.
— Ярл Свейн говорил о торговле, — сказал он. — Летом мы говорили с Аскелем Олмодссоном о том, что викинги получают от своих походов не такую уж большую прибыль. Англия настолько разорена, что нет смысла туда ездить. На побережье Валланда норвежцами правил хёвдинг Руана, а в Ирландии мы были так горячо приняты воинами короля Бриана этим летом, что нам больше не хочется гостить там.
И мы с Аскелем пришли к выводу, что гораздо выгоднее заниматься торговлей. И еще я скажу вот что: в следующий раз я построю большое торговое судно.
— Где ты будешь его строить? — спросил ярл Свейн.
— О, мы можем строить корабль к северу от Халогаланда. Там до сих пор бытует предание о корабле конунга Роди!
— Это меня радует, — сказал ярл, — что ты, наконец, кончаешь ходить в воровские походы и переключаешься на мирную торговлю. Как ты думаешь, не послать ли мне Торберга Строгалу на строительство твоего корабля? Он сможет приехать сюда, в Стейнкьер, сразу после Рождества, и я скажу, что тебе нужен хороший мастер.
Против такого соблазна Турир не мог устоять: иметь при себе такого знаменитого корабельного мастера, построившего «Длинного Змея»! И они договорились, что он приедет в Эгга сразу после зимнего солнцеворота.
Эльвир тоже хотел построить этой зимой корабль; он тоже присматривал себе подходящих мастеров. И он спросил ярла, не может ли Торберг построить два корабля за зиму, но ярл в этом сомневался.
И под конец ярл по своей привычке заговорил о христианстве.
— Ты ведь веришь в старых богов, Турир, — сказал он.
— Мы трижды за зиму устраиваем жертвоприношение, если вы это имеете в виду, — ответил Турир.
— Ты можешь быть со мной на «ты», Турир, — сказал ярл и продолжал: — Став шурином Эльвира, ты, считай, стал и моим шурином.
Он протянул Туриру руку, и тот пожал ее.
— Теперь я начинаю понимать, что имел в виду Эльвир, когда говорил, что ярл Ладе позволяет каждому в мире исповедовать свою веру, — сказал Турир. — Кто бы мог подумать, что ты не менее ревностный распространитель христианства, чем Олав Трюгвассон!
— Да, не менее ревностный, чем он, — ответил ярл Свейн. — Разница в том, что я не пользуюсь при этом оружием. Обещаю, что сделаю все, чтобы окрестить тебя, и надеюсь, что мне с тобой повезет больше, чем до этого с Эльвиром. Вот увидишь, священник, к зиме Турир покончит с жертвоприношениями!
— А во что ты, собственно, веришь, Турир? — спросил Эльвир. — Есть ли у тебя какое-то особое божество?
— Трудно сказать, — ответил Турир, — ведь даже если у меня и устраивают жертвоприношения по старинному обычаю, особой веры в богов у меня нет. Я видел, какие удивительные вещи финны проделывают с помощью колдовства, и мне хотелось бы самому приобщиться к этому. Но больше всего я верю в свою удачу, и если у меня и есть какое-то особое божество, так это я сам.
— Не так-то уж много ты имеешь, — вздохнул священник Энунд.
— Куда еще больше? — возразил Турир. — Моя удача меня не подводит, и вряд ли христиане получают от своего бога что-то большее! Большинство христиан, с которыми я имел дело в походах, не очень-то разбогатели от своей веры!
— Вы, викинги, всегда говорите об удаче и богатстве, всегда об одном и том же, — подавленно произнес священник. — Как вдолбить в ваши головы мысль о том, что есть счастье, не имеющее ничего общего с богатством или боевыми победами. Разве ты никогда не видел, убивая беззащитных священников и монахов, что они умирают в мире и счастье, которых тебе не понять?
Турир задумался.
— Я не имею обыкновения тратить время на то, чтобы смотреть, как они испускают дух, — сказал он. — Я занят другим. Но мне показалось, что они визжат, как свиньи, почувствовав клинок в теле. Впрочем, некоторые из них умирали как мужчины; и я надеюсь, что сам так умру, когда наступит мое время. Хотя, подожди… я помню одного священника в Ирландии: он упал на колени и поднял руки, так что я подумал сначала, что он настолько глуп, что просит у меня пощады. Но он смотрел мимо меня, и лицо его сияло. Я даже повернул голову, чтобы посмотреть, на что это он так пялится, но ничего не увидел.
— И после этого ты зарубил его? — спросил священник.
Турир пожал плечами.
— Если у него была такая большая тоска о встрече со своим богом, я не причинил ему вреда, когда помог отправиться на нее…
Священник спокойно встретил пристальный взгляд Турира, лицо его не дрогнуло.
— Не думай, что мне самому легко было измениться, — сказал он. — Я ведь тоже был викингом.
— Об этом ты никогда не рассказывал, — сказал Эльвир. — Впрочем, ты как-то говорил, что тебе нужно замаливать грехи, но я не думал, что это грехи такого рода…
— В тех местах, где я родился, не принято было становиться викингом, — задумчиво произнес священник. — Мой отец был мирным бондом на фьорде Тюри, и когда мы слышали о хёвдингах, отправлявшихся в поход, нас это мало трогало. Но брат моей матери был кровожаден и жесток. Однажды, когда я был еще ребенком, он вернулся из дальнего похода и стал рассказывать о чужих странах. И тогда я подумал, что не хочу быть рабочей скотиной, как мой отец, всю жизнь роющийся в земле, словно свинья. Мне захотелось стать настоящим мужчиной, викингом, и добиться славы и богатства. Мне было пятнадцать зим той весной, когда я покинул дом и сел на корабль, отплывающий из Вика; мне было пятнадцать зим, и меня переполняла жажда приключений. Помню первого убитого мной человека, зияющую на шее рану, фонтан крови. Сначала мне стало дурно, но это длилось лишь мгновенье, после чего я вдруг почувствовал прилив радости от сознания того, что сам я жив, а он мертв, и у меня появилось сознание своей силы — ведь я убил взрослого мужчину. И после этого на меня накатило бешенство и жажда крови.
Турир кивнул.
— Пока что мне понятно, о чем ты говоришь, — сказал он. — Но как ты после этого смог стать христианским священником, этого я понять не могу.
— Тем же летом, — продолжал священник, — я был ранен в одном из сражений в Англии. Все думали, что я умер, и оставили меня на поле боя. И когда англичане пришли забирать своих раненых, они прихватили и меня. «Это викинг», — сказал один из них и занес меч, чтобы проткнуть меня насквозь. «Подожди, — сказал другой. — Давай сначала немного позабавимся! »
Я был тогда так слаб, что быстро потерял сознание, и это было к лучшему. Когда я пришел в себя, я лежал в небольшой комнате с белыми стенами; в потолке было отверстие, через которое виднелось небо и зелень деревьев. На самом верху стоял крест, и я до сих пор помню, как он отбрасывал темную тень на стене… Потом в комнату вошли двое мужчин. «Что ты скажешь, отец Эдмунд, если мы поступим с ним как с убийцей и вором? » — спросил один. «Он совсем мальчик, — сказал другой. — Посмотри на него! Вы отливали его водой, чтобы оживить, а теперь снова хотите его мучить! Господь никогда не говорил о том, чтобы лишать викингов нашего милосердия!» «Ты говоришь, как и должно говорить тебе, — сказал первый. — Но помни, я тебя предупреждал! Ты пригреешь у себя змею, которая бросится на тебя, как только соберется с силами!»
Прошло немало времени, прежде чем я встал на ноги. Раны у меня гноились, и проведенное там время было для меня сплошной пеленой лихорадки и нестерпимой боли. Но меня вернула к жизни доброта, которой светилось лицо отца Эдмунда, его мягкий взгляд и прохладная ладонь на лбу, та заботливость, с которой он лечил мои раны и давал снотворное в случае нестерпимой боли. Наконец настал день, когда я смог заговорить с ним. И я спросил его, почему он приютил меня и заботится обо мне, почему уложил в свою постель, а сам спит на полу, хотя я бы без малейшего колебания зарубил его мечом.
И тогда он стал рассказывать мне об учении Христа, согласно которому мы должны любить врагов наших и отвечать добром на причиненное нам зло.
Мне странно было слышать все это. Но, узнавая от него больше о христианстве, я начал понимать. Он научил меня своим молитвам и рассказал о своих святых — людях, идущих на муки и смерть ради своей веры, прося при этом Господа простить их мучителей. И я начал понимать, что есть другой вид геройства, отличающийся от геройства в бою, и есть другое, более полное счастье, чем счастье удачи и обладания богатством.
