Братья - Градинаров Юрий Иванович (серия книг .TXT, .FB2) 📗
Люди сидели, пили чай и внимали наставлениям купца.
– Киприян Михайлович, а как товар выдавать должникам? Может, кому и отказать? – спросил многоопытный Сидельников.
– Обойти, говоришь? Голод на человека наслать? А ежели у него дети мал мала меньше? Греха на душу брать не будем. Запомните мои слова. Накрепко!
– А если лодырь искусный? – спросил Константин Афанасьевич.
– Вы приказчики дошлые, людей знаете, кто чем дышит. Потому сами кумекайте, но долги собирайте. До полного расчета.
– Надо швырка поболе взять, а то у залива ни плавника, ни ивняка нет! – заметил Хвостов.
– Десять нарт швырка готовы. До Толстого Носа хватит. А там обменяем на порох и свинец у Матвея Теткина, – пояснил Степан Буторин.
– Добре! – подвел итог Киприян Михайлович. – Встречайте Рождество, Новый год и Крещение. На молебен сходите, грехи замолите. Но дело свое вершите!
Первого января далеко на востоке появился алый мазок зарева. День шел на прибыль, но дудинцы встретили Рождество еще в ночи. В первый день 1866 года радостно успели взглянуть на пробившийся сквозь жидкий туман и плывущие на юг облака, короткий лучик солнца. Полярные сумерки уже обессилели и к полудню пропустили несколько минут дня.
Все сразу засияло, смягчилось. Порозовела тундра, вспыхнули пожаром окна дудинских изб и лабазов, багрянцем засветился потемневший за зиму ивняк, засеребрился, заискрился крест на храме.
В эту полоску света успели взлететь стаи куропаток, шаловливо выписывая в небе невообразимые зигзаги. Вертикальными стаями обходили избу за избой, садились в снег и снова взлетали, радуясь светлому мигу. А полярные совы, искусно планируя, выискивали радующихся солнцу мышей. Над Дудинским закончилась сорокапятисуточная полярная ночь.
*
Шестой день в пути обоз. Снег темно-синий. В небе звезды. Иногда срывается поземка. Ветер в тундре мечется, как неприкаянный. На одной версте пути дует в спину, на другой – в бок, на третьей – в лицо. Крутится, вертится, оседает к земле или взлетает к сопкам, подхватывает снежную пыль с земли или с низко плывущих туч и вихрит ее, превращая в сильную метель или черную пургу. Хоть высокий приярый правый берег и прячет обоз от сильного ветра, но за неделю пути он надоел, поскольку не мороз за сорок страшен, а ветер с морозом. Изжелта-серые упитанные олени шли четкой ступью. Хвостов знает, когда кормить, когда роздых дать. Обоз растянулся чуть не на версту. Скрипят полозья. Нарты кособочатся влево-вправо на своих копыльях, въезжая на заструги и сугробы. Звенят колокольчики, хоркают олени, лают собаки, окликают друг друга каюры. Над Енисеем слышится невообразимый галдеж, будто с птичьих базаров летом.
Прошли Ананьево, Сеченово, Селякино, и завиднелся Казанцевский мыс. За Селякино ушли на левый берег, выпрягли оленей, и Хвостов увел стадо на ближнее пастбище в тихое ущелье, где много ягеля и тонкий слой снега.
– Привал! – объявил Киприян Михайлович. – Ночуем здесь!
Задымили трубы балков, засуетились обозники, разминая спины и поясницы, открыли мешки с провизией, долбили на Енисее лед для варева. Рассупонились, сняли парки в теплых балках, курили, ожидая ужин. На печках жарилось мясо, кипел чай. На столиках рядом со свечкой появились туески с грибами, вяленое мясо. В каждом балке по два человека. Киприян Михайлович ехал со Степаном Буториным. У всех обозчиков малицы. И только на Степана не могли подобрать: коротки и узки оказались. Увидев Степана в ямщицком тулупе, Киприян Михайлович покачал головой:
– Степан Варфоломеевич, чтобы это в первый и последний раз. Тулуп может спасти от холода в Минусинске, но не в тундре. Приедешь назад, закажи Варваре Хвостовой парку. И хватит тебе на все аргиши.
– Парку дак парку. Мужики в парках продрогли, особенно каюры. Намекают, мол, Степан, попроси у хозяина винишка. Все равно ночь здесь ночевать.
Киприян Михайлович почесал затылок.
– Придется бочку открывать. А в бочке сорок ведер. Еле олени тянут. Ведра, я думаю, хватит?
– Хватит! – обрадовался Стенька.
– Скажи Сидельникову, пусть нальет. Но не больше! Завтра в дорогу. У него ливер есть.
Степан Буторин довольно разулыбался, помешивая мясо в сковороде:
– Киприян Михайлович, ты тут покуховарь, а я скажу приказчикам, чтобы вина налили.
– Добро. Иди. Только никого не обойдите вином. Кроме пастухов, которые поедут на смену, понял?
– Понял. Всем достанется. Сидельников каждую каплю посчитает, – подначил приказчика Стенька и, согнувшись вперегиб, боком протиснулся из балка.
Возле огнища собрались каюры, грелись и наблюдали, как Иван Маругин варил корм собакам. В чану кипела вода с мукой и налимами. У костра лежала шестерка собак, как говорил Хвостов, «легкая кавалерия». На собачьей упряжке можно проскочить туда, куда на оленях путь заказан: ей и лед, и ивняк, и небольшие промоины нипочем, а при беде и из полыньи выскочит. Весь путь собаки отдыхали, следуя без нарт за обозом. А на стоянках охраняли и товар, и людей от волков и медведей.
– Ну, уговорил хозяина? – обступили мужики появившегося Стеньку.
– Сейчас я Сидельникова потрясу. У него вино в лабазе. Ведро велел налить, – Стенька заговорщицки подмигнул, озорно разглаживая усы. – Короче, готовьте кружки и закуску.
– Готово, Степан Варфоломеевич, – заверил Иван Маругин. – Даже собакам есть чем закусить.
Он оторвал глаза от костра и в сумерках заметил, как пересекает стрежень Енисея какой-то обоз.
– Глядите, видно орда юраков идет. А почему мимо? Боятся, что ли? Может думают, мы – ясачники? А ну-ка, дай-ка ружьишко, я пальну.
И в небо выскочило пороховое пламя. Юраки остановились. От обоза отделилась легкая нарта с шестью белыми оленями. Через несколько минут упряжка остановилась неподалеку от костра. Каюр кинул хорей на нарту, обошел кругом, разминая ноги, откинул с головы капор, отороченный песцовым мехом. Теперь каюры его узнали.
– А, князец Сынчу, к нам пожаловал!
Его малица покрыта зеленой сорочкой, расшита меховым орнаментом. Бокари при свете костра придавали хозяину заметную мощь и ладно сидели на коротких ногах. На малице поблескивала медная бляха – символ власти. Из балка, услышав выстрел, вышел Сотников и подошел к костру, пока все любовались Сынчу.
– Здесь я, Сынчу! – из-за спин ответил Сотников.
– А я за отблеском костра тебя и не заметил.
Князец Сынчу стряхнул варегу и протянул купцу руку.
– Рухляди много везешь?
– Пять нарт: песец, лиса, волк. Две нарты бивня. Оленьи шкуры привезу в Дудинское.
– Добре. Мы завтра в полдень будем в Казанцевском. Скажи Ивану Перфильевичу Казанцеву, чтобы баньку готовил и рухлядь к сдаче.
Князец Сынчу закурил трубку. Пыхтел дымком:
– У вас обоз, как стойбище Тазовской орды. Шибко много товару везете.
– Немного уже растрясли. Торговали в Ермиловском, Ананьеве, Сеченове. Видишь рухлядь? Хорош нынче песец!
– Моя пушнина мягче первого снега. Менять буду на порох, свинец, муку, чай, на бисер бабам на вышивку. И на вино!
– Все, Сынчу, есть! Завтра на станке товар будет налицо. Что выберешь – все твое! Чай пить будешь?
Сынчу отрицательно мотнул головой, пряча лицо в распавшиеся длинные волосы.
– Чай мы пили на Хете, у моего брата Лямпиды. Вино – нет!
– Вино будет завтра на торжище. Делу время – потехе час.
И князец Сынчу согласно кивнул. Он понял, пора уезжать. Пожал руку Киприяну Михайловичу. Затем обошел с пожатием всех, кто стоял у кострища, и направился к своей упряжке. Поправил постромки, похлопал по холкам оленей, приговаривая:
– Еще не остыли, мои красивые, еще не остыли.
Олени шевелили ушами, слушая голос каюра, тянули шеи вперед, двигали ноздрями, чуя пропахшего дымком хозяина. Он поправил упряжь у двух заступивших задних оленей, развернул упряжки в сторону движения. Привычно и легко плюхнулся в нарты, вытянув правую ногу вперед, а левую поставил на полозье, упершись носком в переднее копылье. Взял в правую руку хорей, завел толстым концом под мышку, а тонким коснулся ветвистых рогов передних оленей. Всем у костра казалось, олени ждали этого касания. Они резко рванули с места, словно за ними гналась стая волков. Из-под копыт полетели комья снега, похожие на взлетевшую стаю куропаток. Вскоре удаляющаяся упряжка стала темным пятном и наконец растворилась в ночи.
