Семья Звонаревых - Степанов Александр Николаевич (читать книги полностью без сокращений бесплатно .txt) 📗
И сразу вспомнилась ему Надя в тот далёкий артурский вечер, когда он постучался в её домик, — в лёгком розовом кимоно с открытыми нежными смуглыми руками, вся розовая, ароматная, желанная…
— …она спрашивала о Вас, — услышал он голос Васи. — И какая она красавица! Я погиб, дядя Серёжа. Честное слово, я погиб. Как взглянул на неё, так сразу понял, что погиб.
В комнату вошёл поручик Трофимов. Увидя компанию обедающих, он криво усмехнулся и, обращаясь к солдатам, презрительно бросил им:
— А ну катитесь отсюда подобру-поздорову.
Солдаты было поднялись, но Борейко громко скомандовал им:
— Сидеть на месте! — И, обращаясь к Трофимову, резко проговорил: Если Вам наше общество не нравиться, то никто Вас тут не задерживает, господин поручик.
Трофимов сразу подтянулся и, откозыряв, вышел из столовой, сопровождаемый насмешливыми взглядами солдат и офицеров.
— Ох и не любят их благородие солдатского духа! Окна открывали, проветривали комнату, чтобы солдатским духом не смердило, — вспомнил Блохин. — Да и по солдатской морде любит погладить кулаком.
— Пренеприятный тип, — мрачно согласился Борейко. — Мы с ним едва ли уживёмся. Буду просить Кочаровского перевести его в другую батарею.
Что мне прикажете делать в батарее, вашбродие? — спросил Заяц.
— Будешь снабжать нас газетами и другими новостями, а то мы совсем одичали. Ничего, кроме приказов, не читаем и ничего не знаем, что на свете делается, — проговорил Борейко.
— Слушаюсь! Буду Вам сообщать все новости, что получу по пантофельной почте, притом гораздо скорее, чем в газетах, — проговорил Заяц. — Вы не знаете, что такое пантофельная почта? Так я Вам объясню. Нет ничего проще. Держат эту почту местечковые евреи. Как может настоящий еврей не знать свежие новости? Сами понимаете, что не может. Вот узнал, к примеру, я такую новость и, как был дома в халате и пантофлях, сажусь на лошадь и мчусь в соседнюю деревню к своему дяде. А мой дядя, выслушав меня, садится на свою кобылу в своём халате и своих пантофлях и мчится в другую деревню к своей тёте, а сын моей тёти мчится к своему дедушке, и так без конца. Быстро и очень надёжно…
— И что же сообщает интересного сегодня твоя почта? — поинтересовался пришедший в себя Звонарёв.
— Она сообщает, во-первых, что найдён труп генерала Самсонова и, во-вторых, что сюда прибывает Александр Иванович Гучков, главноуполномоченный Российского общества Красного Креста, — сообщил Заяц.
— Зачем он сюда едет? — удивился Борейко.
— Как зачем? Разве этого мало, что господин Гучков вместе с мадам Самсоновой, женой генерала, хотят опознать труп генерала Самсонова?
Вскоре события подтвердили сведения пантофельной почты. Был найдён труп генерала Самсонова, командующего 2-й армией, бесславно закончившего и свою жизнь и свой позорный поход.
20
«Что со мной? — думал Звонарёв, чувствуя, как от волнения у него холодеют руки. — Почему я с таким нетерпением жду вечера и встречи с Надей, будто мне восемнадцать лет, я не женат и будто ещё вчера не тосковал о моей Варе!».
И Звонарёв в сотый раз успокаивал себя тем, что и волнение и безумное желание видеть Надю естественны: ещё бы, столько пережили вместе в Порт-Артуре, их связывает память о близких людях, друзьях.
Но по тому, как трепетно сжималось сердце и горячая волна крови подступала к лицу, Звонарёв понимал, что стремится к Наде, чтобы заглянуть в её прелестные карие глаза, подержать в обеих ладонях её нежные руки. Её мягкость, женственность, уступчивость всегда трогали сердце Звонарёва. И тогда, в далёкие порт-артурские дни, именно эти черты влекли его к Наде. Она казалась слабой, беззащитной и ему хотелось защитить её, оградить от забот и несчастья. Это чувство, живя в его душе, не находило выхода. Варя была сильным человеком, отчаянно смелым, решительным и властным. Она подчиняла себе близких людей, может быть даже сама того не желая.
Это как-то естественно получалось у неё. Она не требовала защиты, поддержки. Наоборот, любая настойчивая забота могла оскорбить её, вызвав чувство протеста, даже озлобления, как посягательство на её личную независимость. В их доброй супружеской паре, — увы, Звонарёв это хорошо видел, — Варя была коренником, а он, её муж, шёл в пристяжке. И пусть он никогда не бунтовал против этого, пусть он привык к своему положению в семье, всё же горькое чувство мужской обиды иногда сосало его сердце.
«Может быть, я несчастен с Варей?» — спросил себя Звонарёв и тут же с негодованием прогнал эту мысль, до того она показалась ему страшной и нелепой. Нет, тысячу раз нет! Он никогда не чувствовал себя несчастным. Каждый день он готов благодарить свою судьбу за то, что она послала ему Варю. Он любил и любит её, но… «Но сейчас я иду, чтобы встретиться с другой женщиной, — сказал себе Звонарёв. — Так почему же это?».
Он остановился готовый повернуть обратно.
«Нет, это просто нечестно! Знать, что Надя здесь и не повидать её, как можно!… И потом, чего я боюсь? Встретятся двое друзей. Разве в этом есть что-то дурное?».
Когда он открыл госпитальную дверь и заглянул в коридор, то первой, кого он увидел, была Надя. Она шла ему навстречу по длинному, слабо освещённому больничному коридору. Он узнал её сразу, хотя она была в форменном платье сестры милосердия, изменявшем и по-своему украшавшем её. Высокая, стройная, с узкой талией, она походила на молоденькую девушку. Белоснежная накрахмаленная косынка подчёркивала нежную смуглость и тонкий овал её лица, тёмные брови и ясные, запушенные ресницами чёрные глаза.
— Сережёнька, пришли… — тихо произнесла Надя. — А я весь день ждала и весь день боялась, что Вы не придёте, не захотите или не сможете. Ведь война! Человек сам себе не волен.
Звонарёв слушал её тихий, с переливами голос, глядел на её сияющие радостью глаза и чувствовал, что и его сердце наполняется счастьем.
— Здравствуйте, Наденька. — Он склонился и поцеловал ей руку. — Я рад, очень рад видеть Вас. Недаром говорится, что гора с горой не сходится, а человек с человеком… Вот мы и встретились. А Вы всё так же хороши, очень хороши…
И по тому, как жгучим румянцем вспыхнули её щёки, как засветились, будто зажжённые изнутри, её глаза, как сразу расцвело, помолодело и без того красивое Надино лицо, Звонарёв понял, что его похвала была приятна ей.
Он взял её руку и нежно прикрыл своей тёплой большой ладонью.
— У нас скоро операция и я должна быть… — услышал он срывающийся от волнения голос Нади. — А я отдала бы полжизни, чтобы побыть с Вами.
Они прошли в маленькую комнатку, которая называлась почему-то приёмным покоем, хотя никакого покоя здесь не было: входили и выходили няни, пробежала молоденькая курносая сестра, слышались стоны раненых, кого-то звали, что-то требовали… Госпиталь жил своей трудовой, тревожной военной жизнью.
Но перед Звонарёвым и Надей будто выросла плотная непроницаемая стена, вдруг отделившая их от всего мира.
«Милый, — подумала Надя, — ты моя юность, моя радость и моя чистота. Да, да, именно чистота. С тобой я всегда была честной и чистой. Я люблю тебя. Я всегда любила тебя, может быть не совсем понимая это. Да и что я могла тогда сделать? Я была так молода, в сущности так одинока. Меня многие любили, но не было одного, единственного, родного на всю жизнь человека».
— Как поживает Варенька? — спросила Надя, а сама подумала: «Что же Варенька? Она счастлива, она всегда была счастлива, и тогда, и сейчас… А я хватила много горюшка».
— Она врач, — слышит Надя голос Звонарёва, — с увлечением режет людей. Ведь она хирург… У нас трое девочек…
Вот то, чего она так боялась услышать, — дети… Она всю жизнь мечтала о маленьком тёплом комочке, своей кровинке, сыне с такими, как у него, Сережи, серо-голубыми глазами…
— Как поживаете Вы, Наденька?
— Нет, Сережёнька, нет, дорогой. Ради бога, больше ни слова. Давайте просто помолчим. Мы встретились — это большое счастье. А могли бы и не встретиться — мир велик. А мы сидим рядом, я смотрю на Вас, слышу Ваш голос… И я счастлива. Может быть, встретимся ещё. Завтра госпиталь сворачивается т будет двигаться к Люблину. Я всё это время буду думать о Вас.
