Сан Феличе Иллюстрации Е. Ганешиной - Дюма Александр (читать полностью бесплатно хорошие книги TXT) 📗
Мечтатель Сан Феличе за этой двойственной бесконечностью созерцал и самого Бога — не так, как созерцал его пророк Иезекииль в грозе и буре; не так, как узрел его Моисей в неопалимой купине, нет, — Бог открывался ему осиянный величавым покоем извечной любви, подобной гигантской лестнице Иакова, по ступеням которой восходит и нисходит все сотворенное.
Теперь, пожалуй, можно было бы предположить, что эта бесконечная любовь, равномерно отданная всей природе, несколько ослабляет иные чувства, которые имел в виду римский поэт, сказав: «Я человек, и ничто человеческое мне не чуждо». Нет, у кавалера Сан Феличе особенно ясно сказывалось то различие между душою и сердцем, которое позволяет наместнику Творца быть как Бог — спокойным и ясным, когда душа его поглощена созерцанием; то как человек — радостным или удрученным, когда он чувствует сердцем.
Но из всех чувств, возвышающих жителя нашей планеты над окружающими его животными, самые искренние и самые преданные кавалер посвятил дружбе, и надобно подчеркнуть, что именно дружба оказала глубокое, исключительное влияние на его жизнь.
Кавалер Сан Феличе, воспитанный в дворянском коллеже, основанном Карлом III, учился там одновременно с человеком, приключения, изящество и блистательная карьера которого наделали много шуму в неаполитанском обществе на исходе минувшего века; то был князь Джузеппе Караманико.
Если бы этот человек был всего лишь князем, Сан Феличе, вероятно, питал бы к нему обычное уважение или ревнивую зависть, какие дети всегда питают к товарищам, пользующимся снисходительностью преподавателей только из-за своего титула; но Джузеппе Караманико был сам по себе прелестным ребенком, добрым и простосердечным, как со временем стал обаятельным человеком, благородным и преданным.
Между князем Караманико и кавалером Сан Феличе произошло, однако, то, что неизбежно случается с друзьями: один из них оказался Орестом, другой — Пиладом; Сан Феличе досталась роль менее блистательная в глазах света, зато самая похвальная в глазах Господних: он стал Пиладом.
Легко понять, как будущий ученый, с его выдающимся умом и склонностью к наукам, выделялся среди своих школьных соперников и, наоборот, каким плохим учеником, по своей аристократической беззаботности, был будущий неаполитанский министр, будущий посол в Лондоне, будущий вице-король Палермо.
Так вот, благодаря трудолюбивому Пиладу, который учился за двоих, ленивому Оресту всегда удавалось оставаться в первом ряду; он получал столько же наград и похвальных листов, столько же поощрений, как и Сан Феличе, а в глазах преподавателей, не знавших или не желавших знать секрет его успехов, имел даже больше заслуг. Он сохранял это превосходство как бы благодаря своему происхождению и словно ничуть не заботясь о нем.
Но сам Орест знал тайну этой преданности и, отдадим ему справедливость, ценил ее по достоинству, как станет ясно из дальнейшего нашего рассказа, когда она подвергнется испытанию.
Когда молодые люди вышли из коллежа, каждый вступил на тот путь, на который его влекло или призвание, или общественное положение: Караманико избрал военную карьеру, Сан Феличе — науку.
Караманико поступил капитаном в полк Липариотов, названием своим обязанный Липарским островам, откуда происходили почти все его солдаты; полк был сформирован самим королем; командовал им тоже король, имевший звание полковника, и служить там считалось высшей честью, на какую только мог рассчитывать знатный неаполитанец.
Сан Феличе стал путешествовать, объездил Францию, Германию, Англию; он пять лет не был в Италии, а когда вернулся в Неаполь, Караманико стал уже первым министром и возлюбленным королевы.
Придя к власти, Караманико прежде всего позаботился о том, чтобы создать своему любезному Сан Феличе независимое положение; в его отсутствие он сделал его рыцарем Мальтийского ордена, освобожденным от обета; впрочем, на эту милость имел право всякий, кто мог доказать, что достоин ее. Кроме того, Караманико исхлопотал для него аббатство, приносящее две тысячи дукатов дохода. Эта рента, вместе с тысячей дукатов, которую приносило ему родовое достояние, превращала кавалера Сан Феличе, чьи вкусы, как у настоящего ученого, были весьма неприхотливы, в человека, не имеющего причин завидовать даже самому богатому жителю Неаполя.
Молодые люди уже познакомились с жизнью и возмужали, но по-прежнему любили друг друга; однако, поскольку один был занят наукой, а другой — политикой, виделись они редко.
В 1783 году поползли слухи о предстоящей опале князя Караманико; они очень занимали горожан и беспокоили Сан Феличе. Говорили, что Караманико, считая, вопреки мнению короля, Неаполитанское королевство державой скорее морской, чем континентальной, и желая создать достойный ее флот, но будучи обременен государственными делами, обратился к великому герцогу Тосканскому Леопольду с просьбой милостиво уступить ему офицера, которого неоднократно превозносили в связи с походом против берберийцев, с тем чтобы он, в чине адмирала, был поставлен во главе неаполитанского флота.
То был кавалер Джон Актон, ирландец, родившийся во Франции.
Но едва Актон благодаря Караманико оказался в Неаполе в положении, о котором даже мечтать не смел, как он стал прилагать все усилия к тому, чтобы заменить своего покровителя и в сердце королевы, и на посту первого министра, который Караманико занял благодаря не столько своим заслугам и титулу, сколько расположению к нему королевы.
Однажды вечером Сан Феличе с удивлением увидел входящего к нему Караманико: князь приехал как простой смертный и не позволил доложить о себе.
В тот теплый майский вечер Сан Феличе был занят в своем прекрасном саду, который мы попытались описать, ловлей светлячков, желая понаблюдать, как уменьшается их свечение по утрам.
Увидев друга, он радостно вскрикнул, бросился в его объятия и прижал его к груди.
Князь ответил на эти объятия со свойственной ему сердечностью, проявившейся в этот раз особенно пылко оттого, что его сердце терзали заботы и печаль.
Сан Феличе хотел было повести его в дом, но Караманико, проводившему с утра до вечера время в кабинете, не хотелось упускать случая подышать воздухом, напоенным ароматом апельсиновых деревьев, листва которых, отливающая металлом, шуршала над его головой; с моря веял теплый ветерок, небо было светлое; в вышине, отражаясь в заливе, сияла луна. Караманико указал другу на скамью, стоявшую у ствола пальмы, и они сели на нее.
Караманико немного помолчал, как бы не решаясь нарушить безмолвие окружающей природы, потом, вздохнув, сказал:
— Друг мой, я пришел с тобою проститься, быть может, навсегда.
Сан Феличе вздрогнул и посмотрел князю в лицо; ему казалось, что он ослышался.
Князь печально покачал своей красивой головой и добавил с выражением глубокого уныния на бледном лице:
— Я устал бороться. Я сознаю, что имею дело с человеком сильнее меня. Борьба эта, может быть, лишит меня чести, а уж жизни — наверняка.
— А королева Каролина? — спросил Сан Феличе.
— Королева Каролина — женщина, друг мой, а следовательно, существо слабое и изменчивое, — ответил Караманико. — Теперь она на все смотрит глазами этого ирландского интригана; боюсь, он доведет государство до разорения. Что ж, пусть трон падет, но без моего участия. Я не хочу содействовать его крушению и уезжаю.
— Куда же ты поедешь? — спросил Сан Феличе.
— Я согласился на пост посла в Лондоне; это ссылка почетная. Я беру с собою жену и детей: не хочу оставлять их одних и подвергать опасности; но есть человек, которого я вынужден оставить в Неаполе. Я рассчитываю, что ты заменишь меня возле нее.
— Возле нее? — переспросил ученый с некоторой тревогой.
— Не беспокойся, — ответил князь, силясь улыбнуться, — это не женщина, это девочка.
Сан Феличе вздохнул с облегчением.
— Да, — продолжал князь, — в горестные минуты я искал утешения у одной молодой женщины. Это был ангел небесный, и он вернулся на Небо, оставив мне живое воспоминание о себе — девочку, которой недавно исполнилось пять лет.
