Камни Господни - Строганов Михаил (электронные книги бесплатно .txt) 📗
— Парма не то, что наш лес, земля здесь другая: вязкая да Камнем, как гробом накрытая. Оттого и нечисть здесь иная: не лешаки, а перевертыши да двоедушники: полу-звери, полу-люди, полу-духи, — Послушник перекрестился на образа. — Сила бесовская да звериная на свет исходит из пещер да развалов земных…
— Что местные, как ладят со своей нечистью? — спросил Карий.
— Люди для них все равно, что для нас скотинка домашняя, — пояснил Савва. — Оттого вогульцы идолов то кровью мажут, то плетьми секут, то маслом медную голову оботрут, то гвоздей в пузо наколотят. Только смеются идолища, как мы смеемся, глядючи на бычка бодливого, да петушка драчливого…
— Забавно сказываешь, — Карий снисходительно посмотрел на послушника. — Или сам в вогульские идолы веруешь, да оттого перед ними и трепещешь?
Вслед за Данилой усмехнулся в бороду и казак Василько Черномыс:
— Умеючи и ведьму бьют. Так что, сдается мне, что и бесам вогульским поганую кровь пустить можно, а самих вогульцев, кто супротив веры христианской баламутить станет, плетей всыпать, чтоб истину разуметь было сподручнее!
— Напрасно Савву не слышите, — Семен Аникиевич поставил небольшой короб из бересты. — Послушник-то наш не один год жил среди зырян и пермяков, ходил по черемисам и вогулам, бывал у остяков и самояди. До сих пор жив. — Семен открыл короб и вытащил из него предмет, завернутый в расшитый оберегами льняной лоскут, развернул сверток. На столе оказался человеческий череп, только неправильной звериной формы, словно волчий.
— Спаси мя, грешного! — воскликнул казак, хватаясь за саблю. Успокоившись, заломил шапку. — Слыхали мы про упырей. Бить их можно — и пулей пристрелить, и саблею зарубить. Только затем, чтобы кончить, надобно осиновым или дубовым колом к землице пригвоздить.
— И что дальше? — спросил Савва.
— Как что? — усмехнулся Василько — Сгинет окаянный, пылью рассыплется!
— Что если не сгинет? — Савва посмотрел казаку в глаза. — Что если превратится в вогульского истукана-менква, который и от дерева неотличим, и в любое существо обернуться может?
— Кровожадный да неуязвимый, — Данила посмотрел на Строганова. —Хозяин леса, который охотится на чужаков…
Строганов утвердительно кивнул.
— Только не леса — Пармы… Соглядатаи донесли, что пелымский князь Бегбелий плодит двоедушников, как мы — охотничьих собак, — Семен Аникиевич кивнул на череп. — Для того девок с волками вяжут. И если затем от такой девки родится ребенок со звериною меткою, отдают его на бесовское служение.
— Обычно, — продолжил Савва, — двоедушники долго не живут, скитаются в лесах или приживаются на капище. Однако после смерти их полузвериная душа вселяется в другого человека, превращая его в упыря.
— Вот, что удумало, бесово племя! — казак хватил кулаком по столу. — Это ж надо додуматься, чтобы нечисть плодить!
Савва вновь перекрестился:
— Это их вера, защита земли от врагов.
— В чем тут защита, мать их в душу! — не удержавшись, выругался казак. — Защита в бойцах да бойницах, а тут одна потеха бесовская!
— Не скажи. По их поверьям навыши вселяются в не соплеменников, а выбирают племена соседей, которые и изводят. И даже после того, как упыря изобличат и убьют, проткнув колом сердце, он возродится в своей земле менквом, продолжая истреблять и пожирать пришельцев. Оттого-то зыряне и норовят извести вогул, потому и прежний сибирский хан Едигер под страхом смерти запрещал пелымцам языческие волхования со блудом…
— В былые времена, — подтвердил Строганов, — и новгородцы, и поморы знали: раз пришли на Югру за пушниной, значит, после в дружине упырь объявится. Даже обычай был — купанием оборотня проверять. Ежели кто связанный не тонул, того тотчас в подвалы монастырские на покаяние, а после на отчитывание к старцам, пока молитвами беса не изгонят. Про то в Новгороде старцы по сей день сказывают…
Данила подошел вплотную к Семену Аникиевичу и шепнул на ухо:
— Потолковать бы с глазу на глаз.
Строганов отпустил монаха и казака, оставшись с Карим наедине.
— Басни это все, сказки, — Данила посмотрел на череп без интереса. — В Валахии и не такое видывал, да упыри на поверку простыми уродцами оказывались. Вот и люди твои на вогул из-за охотничьих угодий наговаривают. И беды, и страхи ваши оттого, что война с Сибирью близко, да вы этого видеть не хотите.
— Постой, а как же помешенные казаки? — возразил Семен. — Яков из Чусовой о сем подробно батюшке расписал, так, что под кожей мураши бегают.
— Ты к делу чертовщину не примешивай, — обрезал купца Карий. — Надо лазутчиков взять — возьмем, волков перебить — перебьем, шаманов да князей вогульских урезонить — миром усмирим или силою принудим признать власть Строгановых. А изобличать уродцев, да искать упырей — дело пустое…
— Ты и вправду не веришь?
— Не верю, — спокойно ответил Карий. — Если бы и поверил, то такого значения не придавал, страх делу не помощник.
Семен вышел из арсенала, но через мгновение вернулся с увесистым свертком.
— Опять диковина вогульская?
— Диковина, да только не вогульская, а немецкая. Разворачивай.
Перед Даниилом лежал изысканной работы двуствольный пистолет с рукоятью из слоновой кости, отделанный серебром. На ней были изображены сцены охоты не то на волков, не то на оборотней.
— Прими подарок от Строгановых. На Ливонской войне трофеем взят, — пояснил Семен. — Одним выстрелом разом две пули посылает: верхняя бьет в голову, а нижняя — в сердце.
Данила осмотрел пистолет. Добротное, дорогое оружие, большой убойной силы.
— Вот еще, — Семен выложил перед Карим кошелек. — Трать, сколько надо. И грамоту за подписью Аники возьми — везде дороги открытыми будут. Савва и Черномыс с тобой поедут — пригодятся. Розыск в землях наших учинишь, и службу к новой зиме окончишь. Успеешь?
Данила взял со стола грамоту, набитый серебром кошелек и уверенно сказал:
— Успею.
Благовещенский собор плыл над утопающем в снежных волнах Сольвычегодском, парил над замерзшей Вычегдой, скользя по лазурным высям пятью золочеными куполами. Савва посмотрел на храм и перекрестился: после снежной бури он казался ноевым ковчегом, в который однажды войдет для спасения каждая живая душа.
Храм еще не был построен, но службы в нем шли регулярно: Аника Федорович вкладывал в собор оставшуюся надежду и нежность, словно исполняющий волю Божью патриарх Ной. Рядом с собором Аника заложил и родовую усыпальницу, чтобы по воскресению из мертвых род не потерялся, а в единении вошел в жизнь вечную.
Звонили к вечерне. Савва видел, как из тяжелых саней слуги под руки выводили Анику Федоровича, вернее, инока Иоасафа, который хоть и позволял себе изредка жить в хоромах, в остальном, несмотря на телесную немощь, строго держался монастырского устава.
Решение Аники уйти в монахи многих потрясло настолько, что пошел слух о скорой кончине мира, коли расчетливый купец Аника от него отрекся. Следуя его примеру, стал послушником Пыскорского монастыря Преображения Господнего и бывший лекарь Савва Снегов.
Григорий Аникиевич, хозяин стоящего на Каме Орла-городка, призвал его перед самым постригом. Принять монашество не позволил, сказав, что надлежит участвовать в деле, в которое монаху соваться не гоже. Настоятель, игумен Варлаам, поговорив со Строгановым, благословил Савву исполнить послушание.
Служба началась.
Клубы кадильного дыма медленно наполняли глубину храма, клубясь над головами, словно земные облака. Над ними, вверху, медленно разверзалось небо, но не зримое, а духовное, с Богом Саваофом и Христом Вседержителем, евангельским благовестием и Страшным Судом…
Певчий хор грянул сверху, но не из-под купола, а с небес, озаряя ум Саввы всполохами откровений: «Отимеши духи их, и исчезнут, и в персть свою возвратятся. Послеши дух Свой и созиждутся, и обновиши лице земли…»
Отрешившийся от мира Аника-Иоасаф, жаждущий перенять отцовское подобие Семен, хладнокровный наемник Карий, беспечный, простодушный казак Васильке, хитроватый холоп Офонька, неудавшийся монах Савва — все они собраны здесь не слепым случаем, а волею Господней, уже исчислившей и взвесившей на весах их судьбы. «Яко весть Господь путь праведных и путь нечестивых погибнет…»
