Учитель фехтования - Дюма Александр (читать бесплатно книги без сокращений .TXT) 📗

Трудно сказать, сколько времени я оставался на мосту, восхищаясь этой дивной панорамой. Правда, при более внимательном рассмотрении всех этих дворцов и садов они кажутся оперной декорацией: колонны, производившие издали впечатление мраморных, были на самом деле кирпичными, но на первый взгляд вид их был так восхитителен, что он превосходил все, что можно себе представить.

Пробило четыре часа, а меня предупреждали, что табльдот в гостинице начинается в половине пятого. Поэтому, к крайнему своему сожалению, я должен был вернуться домой. Назад я шел мимо Адмиралтейства, чтобы лучше рассмотреть колоссальный памятник Петру I, который раньше видел только издали, из моего окна.

При беглом знакомстве население Петербурга отличается одной характерной особенностью: здесь живут либо рабы, либо вельможи – середины нет.

Надо сказать, что сначала мужик не вызывает интереса: зимой он носит овчинный тулуп, летом – рубашку поверх штанов. На ногах у него род сандалий, которые держатся при помощи длинных ремешков, обвивающих ногу до самых колен. Волосы его коротко острижены, а борода – такая, какая ему дана природой. Женщины носят длинные полушубки, юбки и огромные сапоги, в которых нога совершенно теряет форму.

Зато ни в какой другой стране не встретишь среди народа таких спокойных лиц, как здесь. В Париже из десяти человек, принадлежащих к простому люду, лица пяти или шести говорят о страдании, нищете или страхе. В Петербурге я ничего подобного не видел.

Другая особенность, поразившая меня в Петербурге, – это свободное передвижение по улицам. Этим преимуществом город обязан трем большим каналам, по которым вывозят отбросы и доставляют продукты и дрова. Быстро несутся дрожки, кибитки, брички, рыдваны; только и слышишь на каждом шагу: «Погоняй!» Кучера чрезвычайно ловки и правят лошадьми отлично. На тротуарах никакой толчеи.

Среди жемчужин Петербурга первое место занимает памятник Петру I, воздвигнутый благодаря щедрости Екатерины II. Царь изображен верхом на коне, взвившемся на дыбы, – намек на московское дворянство, укротить которое ему было нелегко. Для завершения аллегории памятника скажу, что стоит он на дикой гранитной скале, которая должна указывать на те затруднения, какие пришлось преодолеть основателю Петербурга.

Часы пробили половину пятого, когда я в третий раз обходил решетку, окружающую памятник; мне пришлось оторваться от созерцания этого шедевра нашего соотечественника Фальконета, [5] иначе я рисковал бы оказаться без места за табльдотом.

…Весть о моем прибытии распространилась чуть ли не по всему городу благодаря моему попутчику, который, однако, не мог ничего сказать обо мне, кроме того, что я путешествовал на почтовых и не был учителем танцев. Эта новость должна была причинить беспокойство всей здешней французской колонии, члены которой боялись встретить во мне конкурента или же соперника.

Мое появление в столовой отеля вызвало шушуканье среди почтенных сотрапезников, почти сплошь французов, и каждый из них старался по моей фигуре и манерам определить, к какому кругу общества я принадлежу. Но разрешить эту задачу было нелегко. Я сделал общий поклон и занял свое место.

За супом к моему инкогнито, благодаря скромности первого произведенного мной впечатления, относились еще с некоторым уважением, но уже за жарким долго сдерживаемое любопытство прорвалось у моего соседа.

– Вы, вероятно, приезжий, сударь? – спросил он, протягивая мне свой стакан.

– Да, я приехал вечером, – ответил я, наливая ему вина.

– Вы наш соотечественник? – спросил мой сосед слева с наигранной сердечностью.

– Вполне возможно, я прибыл из Парижа.

– А я из Тура, из этого сада Франции, где, как вы знаете, говорят на самом чистом французском языке. Я приехал в Петербург, чтобы стать здесь учителем. Вы, вероятно, приехали не для этого? В противном случае я дал бы вам благой совет немедленно вернуться во Францию.

– Почему?

– Потому, что последняя ярмарка учителей в Москве оказалась весьма плохой.

– Ярмарка учителей? – переспросил я в изумлении.

– Да, сударь, разве вы не знаете, что несчастный Ле Дюк потерял в этом году половину своих клиентов?

– Сударь, – обратился я к своему соседу справа, – не откажите в любезности, объясните мне, кто этот Ле Дюк?

– Чрезвычайно почтенный ресторатор, который содержит одновременно контору учителей. Они живут у него на полном содержании, и он оценивает их согласно достоинствам. На Пасху и на Рождество, когда все знатные русские обыкновенно съезжаются в столицу, он открывает контору, подбирает места для своих учителей и таким образом возвращает все расходы по их содержанию да еще получает комиссионные. Так вот, сударь, в этом году треть его учителей осталась без места, и, кроме того, ему вернули шестую часть тех, которых он отправил в провинцию. Бедный человек совсем разорился.

– Вот как?!

– Вы сами видите, сударь, – продолжал учитель, – что если вы явились сюда в качестве гувернера, то выбрали плохой момент, так как даже туренцам, которые говорят на лучшем французском языке, и тем с трудом удалось устроиться.

– Можете быть вполне спокойны на этот счет, – ответил я, – у меня другая профессия.

Затем сидевший против меня господин, акцент которого изобличал в нем уроженца Бордо, обратился ко мне с такими словами:

– Со своей стороны, должен вас предупредить, сударь, что если вы торгуете вином, то здесь – это жалкое занятие, которое может вам обеспечить разве только достаточное количество воды для питья.

– Вот как? – удивился я. – Неужели русские всецело перешли на пиво, или, может быть, они завели где-нибудь собственные виноградники, например, на Камчатке?

– Пустяки! Если бы так, с ними еще можно было бы конкурировать, но дело в том, что настоящие русские баре покупать-то покупают, но платить – не платят.

– Я вам очень благодарен, сударь, за ваше сообщение. Что же касается моего товара, я уверен, что не обанкрочусь. Вином я не торгую.

Какой-то господин с сильным лионским акцентом, одетый, несмотря на жаркое лето, в немецкий сюртук с меховым воротником, вмешался в нашу беседу.

– Во всяком случае, – обратился он ко мне, – я вам посоветую, если вы торгуете сукном и мехами, приобрести лучший наш товар для себя: вид у вас не очень здоровый, а климат здешний для слабогрудых чрезвычайно опасен. За прошлую зиму здесь умерло пятнадцать французов. Именно на это я хотел обратить ваше внимание.

– Я буду осторожен, сударь. Я и в самом деле рассчитываю стать вашим покупателем и надеюсь, что вы отнесетесь ко мне как к соотечественнику…

– Разумеется, и с превеликим удовольствием! Я сам родом из Лиона, второй столицы Франции, и вы знаете, конечно, что мы, лионцы, пользуемся репутацией крайне добросовестных людей. Но раз вы не торгуете ни сукном, ни мехами…

– Да разве вы не видите, что наш дорогой соотечественник не желает говорить, кто он, – произнес сквозь зубы господин с завитой шевелюрой, от которого так и несло жасмином, – разве вы не видите, – повторил он, отчеканивая каждое слово, – что он не желает открыть нам свою профессию?

– Если бы я имел счастье обладать такой прической, как ваша, сударь, – ответил я, – и если бы она испускала такой же тонкий аромат, почтенное общество, вероятно, нисколько не затруднилось бы отгадать, кто я.

– Что вы хотите этим сказать, сударь? – вскричал завитой молодой человек.

– Я хочу сказать, что вы парикмахер.

– Милостивый государь, вы, кажется, желаете меня оскорбить?

– Разве это оскорбление, когда вам говорят, кто вы?

– Милостивый государь, – продолжал молодой человек, повышая голос и доставая из кармана свою визитную карточку, – вот мой адрес.

– Прекрасно, – сказал я, – но ваш цыпленок остынет.

– Вы отказываетесь дать мне удовлетворение?

– Вы желали знать мою профессию? Так вот, моя профессия не дает мне права драться на дуэли.