Две королевы - Дюма Александр (книга жизни TXT) 📗
— Я воспринимаю их как милосердие и доброе деяние; о, как признателен вам бедный принц, готовый принять эту благородную и искреннюю дружбу, ниспосланную ему в его несчастье и одиночестве! Другие оставили меня наедине с моими страданиями, вы же готовы прийти мне на помощь, так будьте благословенны! Рядом с вами я буду помнить лишь о вас одной.
От этого дня г-жа ди Сан Себастьяно большего и не ожидала; она притворилась, будто хочет удалиться, надеясь, что ее удержат. Так и случилось.
Но маркиза не стала официальной любовницей принца — их отношения были целомудренными, — а возложила на себя роль подруги, советчицы, подобной Эгерии воинственного Нумы. Она проявляла преданность, незнающую страха, не расставалась с герцогом ни на один день, пренебрегая всеми опасностями. Маркиза пробудила любовь и уважение к себе со стороны герцогинь — они не ставили под сомнение ее честность, не углублялись в суть щекотливого вопроса.
Я полагаю — но это лишь мое личное ощущение, — что г-жа ди Сан Себастьяно не всегда была непреклонна и конечно же уступала принцу, только не часто, а лишь в нужную минуту, чтобы не остудить пыл неутоленных желаний в сгорающем от страсти мужчине, и это позволяло ей добиваться от принца всего, что ей было угодно, и, ловко лавируя, властвовать над ним. Бесспорно одно: ее господство длилось до кончины герцога, а останься он в живых, продолжалось бы дальше.
Итак, г-н де Лафейад осадил Турин, а его светлость герцог Орлеанский, один из командующих армией, послал туда офицера-парламентера, чтобы выяснить, где расположена ставка герцога Савойского: он хотел уберечь ее от обстрела; кроме того, герцог Орлеанский предлагал принцессам и сыновьям его королевского высочества пропуска, чтобы они, не подвергаясь опасности, могли удалиться куда им будет угодно. Король Людовик XIV оказывал им все эти милости, желая угодить принцессе Бургундской и не нанося при этом ущерба успеху своего оружия и своим политическим интересам.
Герцог принял парламентера весьма доброжелательно.
— Сударь, — сказал он, — передайте герцогу Орлеанскому и господину де Лафейаду, что я должным образом тронут поступком его величества короля Франции. Но я не принимаю его предложений. Моя ставка находится везде, где мое присутствие необходимо для защиты города; к тому же я не могу согласиться, чтобы оберегали меня, в то время как мои подданные подвергаются опасности. Что же касается моей матери, жены и детей, то в тот день, когда мне будет угодно удалить их, они уедут из города, не прибегая ни к чьей другой защите, кроме моей. Прошу вас поблагодарить от моего имени вашего генерала, сударь,. А теперь мы отправимся в церковь и возблагодарим Бога за снятие! осады с Барселоны, затем начнется праздник, и мы просим вас почтить его своим присутствием. Потом вы сможете рассказать, что двор в Турине и под обстрелом французских ядер все так же блестящ, как во времена своего величия. Вы увидите местных дам, убедитесь, что они могут: соперничать с самыми красивыми женщинами на свете, и, надеюсь, засвидетельствуете это перед лицом как наших друзей, так и наших врагов.
Парламентер запомнил эти гордые слова и передал их герцогу Орлеанскому (именно от него я и узнала обо всем этом). Офицер присутствовал на празднике, вел себя очень любезно — с той изумительной непринужденностью, с какой французы применяются к обстоятельствам. Ради него придворные дамы пустили в ход все свое кокетство и самые соблазнительные улыбки; они говорили, что гость должен увезти с собой благоухание их красоты, дабы вызвать ревность у всех женщин Франции и свести с ума всех французских сеньоров. Неоспоримо то, что французский офицер привез оттуда рассказ о прелестном увлечении герцога Орлеанского, который сам поведал мне о нем, не требуя соблюдать тайну. Бедный принц, как известно, пережил немало любовных авантюр, но ни одна из них не была столь приятной и достойной, как эта.
Герцог горел желанием увидеть свою сестру-принцессу, которую он так любил, что до того, как ему стали приписывать связь с собственными дочерьми, принцессу считали его любовницей. Но, может быть, ничего подобного не происходило ни с ней, ни с другими. На принца никогда не клеветали так, как в те времена, когда он стал регентом, хотя у него и без того было достаточно пороков и приписывать ему новые не было нужды.
В те времена принц был красив, совсем молод, но уже распущен, впрочем все еще романтичен, очень умен, образован, храбр и добр; из всех потомков Генриха IV он больше всех был похож на него, даже внешне. И лучшей похвалы, чем такое сравнение, для него не было.
Он велел испросить у своего зятя пропуск, с тем чтобы провести денек у принцессы Марии Анны, и дал слово чести, что не будет видеть в крепости то, что ему не положено видеть, и никого не посвятит в свой план. А для этого переоденется так, чтобы его не узнали.
Герцог Савойский не сомневался в порядочности оклеветанного бедняги и послал ему пропуск, выразив надежду, что тот послужит ему не один раз. Филипп Орлеанский в тот же вечер облачился в наряд в испанского горца (их было немало в обеих армиях), подошел к городским воротам совершенно один, показал пропуск и спросил, как пройти к дворцу.
Его ждали лишь на следующий день, и не было отдано никакого приказа о том, чтобы его впустили; как же явиться к герцогине в такой час, в подобном наряде и не вызвать подозрений?
Принц доверился случаю, прошел в дворцовый сад, который был еще открыт из-за жары, а также потому, что Виктор Амедей давал здесь приют тем горожанам, чьи дома подвергались наибольшей опасности; в саду, таким образом, собралась значительная толпа людей.
Никем не замеченный, он бродил там, вглядываясь в лица и пытаясь найти среди встречавшихся ему людей хотя бы одного человека, который заслуживал бы доверия настолько, чтобы позволить себе заговорить с ним.
Господин регент всегда любил приключения, особенно непохожие на прежние. Ему казалось очень забавным, что он затерялся среди людей, не узнававших того, кого они так ненавидели. Впечатление, которое произвело бы на эту и без того напуганную толпу его имя, произнесенное вслух, нельзя было предугадать. Возможно, он стал бы жертвой этих людей, а вместе с ним опасности подверглась бы и герцогиня, и слепое доверие, которое эти люди питали к своему властелину, несомненно, пошатнулось бы. Естественно, что герцога Савойского при мысли о возможной оплошности шурина бросало в дрожь.
Внимательно разглядывая хорошеньких девушек и горя желанием приблизиться к ним, он обратил внимание на двух довольно элегантно одетых и чрезвычайно милых красоток, которые, беседуя, гуляли вдвоем. Он пошел вслед за юными особами, прислушиваясь к их щебетанию не столько для того, чтобы почерпнуть сведения об интересующем его предмете, сколько для того, чтобы узнать что-нибудь о них самих.
Он услышал и то и другое, и случай, его бог, ему необыкновенно помог. Именно эти девушки служили горничными у герцогини, и одна из них, та, что была красивее, пользовалась, видимо, ее особым расположением. Они рассказывали друг другу тысячи историй, связанных с дворцовыми интрижками, смеясь от всей души, несмотря на общую печаль, и сплетничая о г-же ди Сан Себастьяно, как верные служанки, больше радеющие о счастье их повелительницы, чем она сама.
В конце сада девушки разошлись; та, что была красивее, поцеловала приятельницу и вернулась во дворец, а другая тем временем пошла дальше.
Принц ждал этого мгновения и приблизился к ней.
При всей своей внешней простоте девушка не была дикарка: она не убежала от молодого и очень вежливого красавца, который, сняв шляпу, спросил, не может ли она провести его в покои госпожи герцогини и дать ему возможность поговорить с одной из ее фрейлин или с одной из ее горничных.
Девушка посмотрела на него с подозрением и, замявшись, произнесла:
— Я как раз одна из ее горничных, сударь, но чего вы хотите от ее королевского высочества?
— Она несомненно вознаградит того, кто введет меня к ней: у меня послание, которое она ждет.
